– Но все же, – продолжала Екатерина, – выпадают, конечно, такие минуты, когда хочется выглядеть дамой. Станислав, например, желает меня лицезреть только в самых роскошных нарядах, не считая, конечно, тех минут, когда... когда... – Тут они обе расхохотались, вспугнув стаю белых голубей с зеленой черепичной крыши маленького дворца. Розовые от яркого еще заката голуби, покружив над Монплезиром, опустились обратно на крышу и огласили сад умиротворяющими гортанными звуками.

– О да, это в натуре мужчин – им подавай или все, или ничего.

Казя внезапно нахмурилась, лоб ее прорезала небольшая складка, руки затеребили голубой атлас платья.

– Пока мы одни, мадам, я хочу вам кое-что сказать. – Она опасливо покосилась на медленно приближающихся и смеющихся фрейлин. Кто-то из них кричал: «Смотрите, смотрите! Солнце падает в море».

Светило зашло за Кронштадтскую крепость, и, в конце-концов, кануло в розовые воды моря. В садах сразу о темнее, но небо еще хранило розоватый отблеск, равда настолько слабый, что голуби казались маленькими серыми привидениями.

– Оно прячется на один-два часа, не больше, – сказала Екатерина. – Как можно спать в белые ночи? – она замомолчала, – Одно из самых прекрасных явлений в России.

– Известно ли вам, мадам, каким образом я получила должность вашей фрейлины?

– Я бы предпочла, чтобы наедине вы называли меня Екатериной. Хотя при других... Ну, да вы понимаете! – С моря повеяло прохладой, и Екатерина, поводя сверкающими белизной плечами, накинула на себя шаль.

– Полагаю, что знаю. Граф Шувалов, выбирая мне фрейлин, руководствуется отнюдь не одними моими пожеланиями. – Она подняла руку, не давая Казе заговорить. – Нет, нет, не прерывайте меня. Он предложил вам информировать его обо всем, что происходит близ меня и может представлять интерес для Тайной канцелярии, или – в данном случае это более правдоподобно – для самой императрицы. Я угадала?

Казя с удивлением смотрела на Екатерину.

– Иными словами, он предложил вам шпионить за мной. – Екатерина погладила Казину руку. – Не волнуйтесь, дорогая. – Она весело рассмеялась. – Видит Бог, со дня моего приезда сюда двенадцать лет назад не было ни одной минуты, когда бы за мной не велась слежка. Сначала это был Репнин...

– Князь Репнин, которого я видела в тот вечер, когда... – изумилась Казя.

– Когда его высочество промаршировал со своей личной гвардией через весь зал? Да, в тот самый. Затем его сменил Чоголоков, а теперь вот – граф Шувалов. И все же сейчас кое-что переменилось к лучшему. Вы не поверите, Казя, но в первые годы моего пребывания здесь я бы не могла назвать своей даже собственную душу. Что бы я ни делала – ела, пила, говорила, – все немедленно становилось достоянием императрицы. Даже мои невысказанные мысли, – Екатерина замялась.

– Мне вы можете говорить все, что угодно, дальше меня, клянусь, ваши слова не пойдут.

– Знаю, – сказала Екатерина. «Но ведь в казематах Тайной канцелярии, – подумала она, – есть страшные орудия пытки, с помощью которых человека можно заставить сообщить сведения даже о самых близких друзьях. А чего человек – будь то мужчина или женщина – не знает, того из него не выбьешь».

– Но я не могу быть доносчицей, – краска залила щеки Казн. – Я не стану этого делать.

– Но вы должны, Казя. Кроме того, на сей раз это будет забава, игра, которой мы будем вместе развлекаться. – По тону Екатерины можно было подумать, что речь идет о покере или преферансе. – Итак, решено, вы остаетесь моей фрейлиной и будете информировать графа Шувалова о важнейших событиях нашей повседневной жизни. Например, какие слова я произношу, отправляя моих гончих спать; или о том, как продвигается моя беременность; о последних выходках его высочества, – Екатерина веселилась от всей души, глаза ее лукаво поблескивали.

– По впечатлению, которое произвел на меня граф Шувалов... – начала было Казя.

– О, коварством он не уступит змее. Но не беспокойтесь, мы его обведем вокруг пальца, сообщая время от времени какие-нибудь интимные подробности моей жизни или содержание переписки, в которую вы якобы заглянули, и так далее. Мы вынуждены так поступить, иначе я лишусь вас, как лишилась моей дорогой мадам Владиславы, – грустно произнесла великая княгиня.

– Вам я, наверное, кажусь могущественным божеством, – продолжала она, – но на самом деле в настоящий момент я значу в русской политике не больше, чем тюльпаны на соседней клумбе. Мне нравится порою тешить себя мыслью, что судьба мира зависит от каждого моего слова, но... – она пожала плечами с той самоиронией, которую Казя часто наблюдала у Дирана.

– Может, конечно, и настанет день, когда все переменится, но пока что я всего-навсего женщина, которая ожидает ребенка и которой так нужно, чтобы рядом с Ней были друзья. – Она замолчала и с закрытыми глазами откинулась на спинку скамьи.

А невдалеке прогуливалась, оживленно беседуя, графиня Брюс со своей подругой княгиней Гагариной.

– Я служу ей верой и правдой с того дня, как она приехала сюда из Зербста. Так неужели я буду сидеть сложа руки и спокойно наблюдать за тем, как эта женщина старается занять мое место?

– Зря, мне кажется, вы так волнуетесь, – мягко успокаивала ее Анна. – Вам прекрасно известно, что Екатерина не из тех, кто ни с того ни с сего отворачивается от старых друзей. – Анна с большим удовольствием гуляла бы одна, в тиши, наслаждаясь пением птиц и вздохами морского ветра, – Мне, признаться, она нравится, – сказала спокойно Анна. – От нее исходит какая-то свежесть. – Анна получала истинное удовольствие от того, что поддразнивала свою красивую подругу.

– Свежесть?! Дорогая Анна, вы поражаете меня наивностью. Какая свежесть? Да она самая настоящая авантюристка, пробу ставить негде – и более ничего. Казацкая графиня, которая и по-русски-то говорит с казацким акцентом. – В голосе Прасковьи Брюс слышалось презрение. – Ничтожная личность. – Анна знала, что ее подруга не права, но возражать не хотела.

– Да-да, ничтожная личность с замашками уличной девки, – продолжала неприязненно графиня Брюс. – И двух недель не прошло после ее приезда, как она улеглась в постель к Орлову. – Голос графини дрожал от праведного гнева. «Чья бы корова мычала», – подумала бедная Анна не без злорадства – ведь на женщину средних лет с изуродованным лицом мало кто из мужчин заглядывался. Сквозь деревья она видела сидящих рядышком на скамье Екатерину и Казю, склонившихся головами друг к другу. Эта полячка в ближайшем будущем станет силой, с которой нельзя будет не считаться. Глупо делать вид, что ты этого не замечаешь.

– Знаете, Прасковья, из братьев Орловых мне всегда больше всех нравился Григорий. – Анна постаралась направить разговор в более мирное русло.

– Все они выскочки без гроша в кармане, – отпарировала графиня Брюс, скривившись в недовольной гримасе при звуке донесшегося до них смеха Екатерины. – Мужичье, молодое мужичье.

– О да, конечно! Но вспомните, дорогая Прасковья, что ведь и мы все когда-то с чего-то начинали.

Она замолчала, вечернюю тишину нарушало только шуршание их пышных юбок по гравию.

Казя смотрела на приближающихся навстречу женщин. Она заметила косые взгляды, которые бросала на нее за обедом графиня Брюс, и поняла, что эта женщина – ее злейший враг.

Екатерина пробудилась от дремы и открыла глаза.

– Прасковья! Анна! – Она приветливо улыбнулась и вздохнула всей грудью. – Какая дивная ночь! – Она потянулась и зевнула. – Меня клонит ко сну, но я не могу уйти. Побудем здесь еще немного. Пойдемте к потешным фонтанам. – Графиня Брюс шагнула вперед, желая подать ей руку, но Екатерина уже поднялась, опершись на княгиню Гагарину.

– Я пойду с вами, Анна.

Казя и Прасковья Брюс шли позади. Со стороны маленького фонтана, названного Грибок, построенного по приказу царя Петра, до них доносился громкий хохот. Стоило кому-нибудь усесться на скамейку под грибообразной крышей фонтана, как стекающие с нее струи отсекали его от внешнего мира, и сидящий как бы оказывался в клетке из серебристых капель воды.

– Этот парк вас, наверное, поражает, ведь ничего подобного вы раньше не могли видеть, – промолвила со сладчайшей улыбкой баронесса Брюс, обращаясь к Казе.

– Ну, конечно! – искренне отозвалась Казя. Перед ее глазами фрейлины и другие придворные, взявшись за руки, водили, приплясывая, хоровод вокруг фонтана-клетки, вовсю потешаясь над двумя пленницами, запертыми завесами текущей воды. – Здесь столько сюрпризов!

– О да! – подтвердила баронесса Брюс и улыбнулась своей самой обворожительной улыбкой.

Как-то раз вечером Екатерина сидела с Казей перед Монплезиром. Казя наслаждалась шумом моря, непрестанное шуршание и шипение прибоя, набегающего на блестящую гальку, действовали на нее успокаивающе. На западе небосклона собирались облачка, предвещавшие дождь, но было очень тепло. Екатерина говорила. Говорила уже почти час. На нее порой нападало такое настроение, когда она говорила все, что ни взбредет на ум, перескакивая с одного сюжета на другой или обрывая себя на полуслове, чтобы высказать восхищение пением птицы или красотой промелькнувшего мимо мотылька. Сейчас она говорила о предстоящем отъезде английского посла.

– Несмотря на разницу в возрасте лет в тридцать, сэр Чарльз был моим другом настолько долго, что его отъезд на следующей неделе явится для меня невосполнимой потерей. – «Искушенный светский лев, – подумала Казя, – в совершенстве постигший науку лести». Ей, Казе, он не особенно нравился. Ну а Екатерина, как любая женщина, падка на лесть.

– И это он, разумеется, ввел ко мне Станислава. Екатерина вздохнула, поднялась со своего места и прошла несколько футов, отделявших ее от воды.

– В его лице Станислав теряет лучшего друга и союзника. И это в тот момент, когда здесь плетется интрига, чтобы снова выслать Станислава, – горестно сказала Екатерина. – А что я могу сделать? Я бессильна. – Носком своего маленького вышитого башмачка она дотронулась до воды. – Есть легенда о короле, который пытался повернуть море вспять. Вот в такой роли выступаю здесь я. – Она возвратилась и села на скамейку. – Враги сэра Чарльза объединились, а мы против них беспомощны. Новый посол Франции маркиз де Лопиталь и посол Австрии граф Эстергази всячески добиваются его отъезда. – Она взглянула на свои часики, украшенные бриллиантами.

– Он опаздывает. А ведь знает, как я в таких случаях беспокоюсь.

– Я не сомневаюсь, он придет, как только сможет, – успокоила ее Казя. Чайки ныряли в воду, а затем взмывали вверх с серебряными рыбками в клювах. По заливу шел корабль, все его паруса были подняты, но он продвигался очень медленно – трудно было поймать капризный ветер, то и дело менявший свое направление и поднявший уже нешуточную волну.

– Как мне его удержать? – внезапно спросила Екатерина, многозначительно взглянув на свою округлившуюся фигуру. «Ты всегда сможешь удержать кого угодно», – подумала Казя. Екатерина в простом белом платье, отделанном на груди розовой лентой, вся сияющая, была сегодня и в самом деле очень привлекательна.

– Будьте самой собою, – посоветовала Казя.

– Живот растет. Фигура пропала. В самое неподходящее для этого время.

– Ваше положение вам к лицу, – совершенно искренне уговаривала Казя Екатерину. Великая княгиня носила ребенка Понятовского, и весь Петербург, естественно, знал об этом.

– А после того как ребенок родится? Что тогда, Казя? Станет ли он любить меня по-прежнему?

– Больше, чем когда бы то ни было! – Казя с горечью подумала о Пугачеве.

Екатерина не отрывала глаз от чаек, плавно кружащихся на фоне розового неба.

– Когда родился Павел, Сергей от меня отошел. – Казя знала, как относился к своей царственной любовнице Сергей Салтыков, как ее безгранично уязвило его безразличие к ней во время беременности и после рождения их общего – так гласила молва – ребенка.

– Сергея направили в Стокгольм сообщить о рождении сына у великой княгини. Какая ирония судьбы! – Рассмеялась Екатерина. – А там он продолжал волочиться за каждой мало-мальски смазливой юбкой. О, мне доносили о каждом его шаге. Всегда находится сколько угодно людей, готовых сообщить подобную малоприятную новость. Для собственной пользы, разумеется. – Екатерина снова посмотрела на часы и нахмурилась, вглядываясь сквозь листву деревьев в прибрежную дорогу.

– Тогда мне казалось, что красивее его нет на свете – пока не появился Станислав. Помните, в детстве мы никогда не могли вытащить его гулять? Он или читал, или беседовал с вашей матушкой о живописи, а если не о живописи, то на другие сходные темы. В результате он стал интересным собеседником. Я люблю его не только за красоту, но и за ум. – Она упорно смотрела мимо Кази на дорогу.

– Такого счастья, как с ним, я не знала ни с кем, – продолжала она. – Он наделен необычайно чуткой душой. В нем сочетается все, о чем только может мечтать женщина – пылкость, нежность, красота. – Казя сжимала в руке последнее письмо от Алексея, но слова Екатерины пробуждали в ней воспоминания не о нем, а о Генрике. Ей казалось, что это о нем говорит Екатерина.