– Если он в данный момент не играет в солдатики и не тискает свою жирную любовницу, то наверняка гоняет несчастных собак, – сказала Екатерина с недобрым смехом.

Полчаса назад Петр без кафтана, щелкая длинным кнутом и выкрикивая во всю глотку слова команды, стремительно пробежал по коридору за мчащейся во весь опор сворой гончих и вместе с ней выскочил на улицу. С тех пор его никто не видел. Но иногда дверь на его половину распахивалась, и оттуда доносились звуки громкого разнузданного пения.

– Будем надеяться, что ее императорское величество задержится, – Екатерина схватила со стола маленький серебряный колокольчик и сильно потрясла его. – Я, во всяком случае, не намерена являться позже императрицы и тем делать из себя мишень для острот. – Передайте, пожалуйста, привет ее императорскому величеству и доложите, что я выеду ровно в половине десятого, – приказала Екатерина вошедшему на звонок лакею. Тот поклонился и вышел. Казя с тоской подумала, что еще столько часов отделяют ее от блаженного покоя в собственной постели!

– Вы же понимаете, это первое для меня развлечениe после того, как родилась Анна.

Двумя месяцами раньше она после долгих мучительных родов произвела на свет девочку, которую, как когда-то несколькими годами раньше новорожденного сына Екатерины, унесла к себе ликующая императрица. Как деликатно выразился великий князь, «выхватила прямо из чрева».

Сначала Казя была поражена, даже потрясена тем, что Екатерину этот поступок никак не затронул. Она сама, Казя, никогда не допустила бы, во всяком случае, без отчаянной борьбы, чтобы ее ребенка унесла другая женщина, пусть даже императрица. Но Екатерине было как будто все равно. Только потом Казя поняла, что ее поведение – своего рода маскировка: Екатерина просто решила не выказывать своей обиды, чтобы вторично не выглядеть оскорбленной.

Кроме того, она поведала Казе, что не испытывает слишком глубоких материнских чувств.

– Ребенка следовало бы иметь вам, а не мне, Казя, – сказала она.

Казя никогда не рассказывала о своем умершем младенце. Но ведь у Екатерины детей отбирала не смерть.

– Боюсь, там будет скука смертельная, – со вздохом произнесла Екатерина и даже зевнула при мысли о невеселой перспективе. – Между нами говоря, Казя, я не особенно жалую французов как нацию. Иногда мне кажется, что в Англии я бы скорее чувствовала себя в своей тарелке. И все же, как подумаешь, что дали миру французы! Одни философы чего стоят! Месье Дидро, месье Вольтер зажгли Европу идеями, за которые еще полвека назад взошли бы на эшафот. – И Екатерина принялась с восторгом расписывать Париж и Версаль, а Казя, несмотря на усиливающийся жар, старалась вникать в ее слова и в нужных местах улыбаться.

– Хоть нас и ожидает скука, все же не лишено интереса познакомиться с послом Франции – первым после того, как в сорок первом году императрица приказала несчастному Четарди покинуть Россию, – заключила великая княгиня. Где-то с силой хлопнула дверь, раздался громкий женский смех. Екатерина сидела выпрямившись, и только постукивание веера по руке выдавало ее возрастающее нетерпение.

– Скажите, Казя, есть ли какие-нибудь вести от вашего графа Алексея? – поинтересовалась она после короткой паузы.

– Да. Он надеется п-п-приехать домой на с-с-следу-ющей н-н-н – не в состоянии выговорить слово, раздосадованая Казя отказалась от дальнейших попыток. При малейшем недомогании или усталости для Кази говорить становилось тяжким испытанием даже в обществе самых близких людей.

– Понимаю, – Екатерина сочувственно потрепала Казину руку. – И тогда, – добавила она с самой мягкой из своих улыбок, – тогда, я полагаю, вам понадобятся несколько дней для своих личных дел.

Казя с благодарностью кивнула. Алексей ехал в Петербург с донесением от генерала Фермора, и Казя ждала возвращения своего друга всего лишь с приятным волнением и только, что немало ее удивляло. Пока они были вместе, она была по уши в него влюблена, они оба приносили друг другу счастье. Но за месяцы его отсутствия выпадали такие дни, когда она лишь с помощью сознательного усилия могла заставить себя подумать о нем. Ей нравилось находиться в его обществе, она наслаждалась красотой и силой его тела, но сердце ее было задето неглубоко, да и его, как она догадывалась, тоже.

– Ох, уж эти братья Орловы! – задумчиво произнесла Екатерина. – Чего только о них не говорят! Каким гигантом, верно, был их отец, если смог дать жизнь пятерым таким сыновьям.

– Да, конечно – Казе казалось, что голова ее вот-вот расколется на части. Она провела рукой по горячим воспаленным глазам. Неужели половина десятого так никогда и не наступит?

– Вы плохо себя чувствуете! – твердо сказала Екатерина. – Вам надо не на бал ехать, а в постель лечь.

– Н-н-нет, я в п-п-порядке.

– Чепуха, дорогая! Прасковья будет в посольстве, она сделает все, что нужно. Не спорьте со мной, Казя! – Екатерина сверкнула глазами. – Вопрос решен. Вы сейчас же пойдете и ляжете в постель. Я уже хорошо знаю эти ваши приступы лихорадки. А впрочем, – улыбнулась она, – сегодня вы красивее, чем когда бы то ни было. Пусть температура повышается почаще. Румянец вам к лицу. – Екатерина была права: в темно-красном платье, вышитом цветами, с бриллиантом в волосах, которцй ей подарил, выиграв в карты, Алексей Орлов, Казя выглядела замечательно. Этому немало способствовало и та, что от жара глаза ее ярко блестели.

Казя поднялась, чтобы выполнить приказание императрицы, но в этот миг дверь распахнулась, и в комнату ввалился великий князь. Петр пребывал в превосходном настроении и был доволен миром и всеми в нем живущими, а более всего самим собой. Пока что он, по его меркам, был почти трезв.

– Ага! Вы, следовательно, готовы, не так ли? – Он остановился перед камином и встал в позу, положив одну руку на эфес шпаги, а другую – на ордена, блестевшие на его коричневом кафтане. Стоя так, он оглядел обеих дам, и его длинное лошадинообразное лицо выразило удовлетворение.

– Полагаю, сегодня я буду гвоздем бала, – сказал он, прекратив громко напевать себе под нос какую-то мелодию, и хвастливо выставил вперед худую ногу в белом шелковом чулке и красном ботинке с пряжкой. Тонкий слой пудры закрывал следы оспы на его лице, голубые глаза навыкате блестели. От Петра пахло тонкими духами, и только руки оставались, по обыкновению, грязными.

– Как вам мой костюм, Екатерина? Сшит по заказу специально для этого вечера.

– Очень мило, – ответила Екатерина рассеянно.

– Воронцова от него без ума.

– Ну, тогда он, безусловно, произведет фурор в посольстве, – ледяной тон жены нисколько не обескуражил Петра.

– Я тоже так подумал, – ответил он с детским простодушием. – Такой костюм я заказал для того, чтобы никто из французских франтов не смог меня перещеголять. И вся моя свита одета в лучшие свои наряды. – Он еще долго продолжал разглагольствовать в том же духе, а Казя, перед которой все плыло как в тумане, никак не могла дождаться конца его речей. Внезапно в середине фразы Петр расхохотался и перескочил на совершенно иную тему.

– Лев Бубин потешал нас, изображая графа Александра Шувалова, который по ошибке подверг пытке одного из любимцев моей тетки и пришел ей в этом покаяться. О Боже, я думал, что помру со смеху. – Казя решила, что Петр, наверное, выпил все же больше, чем можно предположить по его виду, – теткой он называл императрицу лишь в тех случаях, когда слишком сильно напивался.

– Да, выбор весьма неразумный, – пробормотала Екатерина. Казе безумно хотелось сесть – они оба, вроде бы, забыли о ее существовании. Но Петр обратил свой блуждающий взор на нее.

– А как поживает сегодня моя маленькая казацкая графиня? – спросил он с тяжеловатой галантностью.

– Оставь ее в покое, Петр. Она плохо себя чувствует. Я даже велела ей лечь в постель.

– В постель? Какое несчастье! – Он издал преувеличенно горестный стон. – Настоящее несчастье. Вечер для меня будет испорчен, да, да, безвозвратно испорчен. В приступе деланного отчаяния он поднес руку к голове. Затем посерьезнел и уже совсем иным тоном, в котором звучало искреннее участие, сказал:

– Я огорчен, что вы нездоровы, поправляйтесь! – Вот так иногда, на короткий миг, сквозь его маску полубезумной ребячливости просматривался совсем иной человек, более добрый и обходительный.

– Н-н-ничего особенного, ваше высочество! П-п-приступ лихорадки – и только.

– Очень печально для вас. И очень неприятно. Постарайтесь пропотеть как следует. Да, да, пропотеть. С потом все и выйдет. Ах, получается, что мне придется провести этот дрянной вечер в обществе Прасковьи.

Екатерина бросила на мужа усталый и недовольный взгляд и обратилась к Казе:

– А теперь прочь отсюда, немедленно, – приказала она резко. – Видит Бог, – добавила она, – я бы и сама с удовольствием улеглась спокойно спать.

Казя бросила быстрый взгляд на великого князя, он благосклонно кивнул в ответ.

– Вам необычайно повезло, – сказал он Казе. – Я, к примеру, очень хотел именно сегодня вечером разместить моих солдат на новые позиции. Только что мне доставили новую крепость – вам следует взглянуть на нее, Екатерина, завтра, когда люди будут размещены на крепостных валах. – При воспоминании о новой забаве глаза Петра зажглись огнем, но тут-же опять потухли. – Они всенепременно будут поить гостей шампанским, – раздраженно сказал он, – а меня от него страшно пучит.

Казя присела в реверансе и направилась к двери. Екатерина уже ей в спину – крикнула:

– И я не желаю вас видеть, пока вы не выздоровеете окончательно. Поняли, Казя?

– Да, мадам.

Казя медленно побрела к себе, с трудом выдерживая тяжесть своей пышной юбки на подкладке и стараясь прямо держать голову, как бы обернутую теплой шерстью.

Карцель уже ждал ее.

– Я так и думал, что ее высочество не разрешит вам поехать на бал. – Постель Кази была расстелена, ночная рубашка выложена поверх подушки. Хорошо подрезанные свечи почти не коптили. Казя улыбкой поблагодарила карлика. За одну ее улыбку Карцель готов был положить жизнь, защищая Казю.

– Снимайте все с себя – и в постель. А я приготовлю горячего молока с вином и вашими любимыми пряностями. – Он знал, что к утру жар в ее крови спадет, и она проснется как ни в чем не бывало.

Карлик вышел, дав ей возможность раздеться. Когда он вернулся, ее голова покоилась на подушке. Никаких усилий от нее больше не требовалось, и Казя, дав себе волю, расслабилась. Пусть вокруг рушится мир, она и глазом не моргнет, даже не заметит несчастья. Она слышала, как Карцель убирает ее платье, и производимый им шум раздавался то вблизи и очень громко, то вдалеке, в конце темного грохочущего тоннеля. Карцель ухаживал за ней с чисто женской аккуратностью и сноровкой, руки у него были мягкие, ласковые, особенно когда он приподнял ими ее голову с подушки и поднес приготовленный им напиток.

Когда госпожа недомогала, Карцель к ней не подпускал никого, даже ее личную горничную, к которой относился с тираническим презрением, почитая себя мажордомом графини Раденской. «Когда-нибудь, – любил говорить он, – у нас будет собственный дом». При этом он с наслаждением представлял себе, как будет командовать слугами, а их будет человек шесть-семь, не меньше. Он часто говорил о ней, как о своей госпоже, составляющей как бы часть его собственности, но она не возражала, ибо понимала, что этот преданный верный карлик привязан лишь к ней, к ней одной во всем свете. Хотя это не мешало ему часто с благодарностью поминать добрым словом месье Орлова.

– Когда его светлость возвратится с войны, – не раз говаривал Карцель, – я ему так прямо и скажу, что моя жизнь, мол, связана отныне с вами. Если, конечно, вы желаете, чтобы я остался.

Казя заверяла его, что желает, надо только набраться терпения и выслушать, что скажет на это по возвращении граф Алексей.

Карлик при свете всего одной свечи сидел у изголовья кровати и клал на лоб Кази мокрое полотенце, которое при соприкосновении с пылающей кожей немедленно высыхало.

А Казя металась по постели с боку на бок, время от времени постанывая. Раз или два она вступала в беседу с привидениями, населяющими странный сумеречный мир ее грез, и Карцель, пригибаясь к ней, жадно ловил каждое слово, слетающее с ее сухих губ. Он различал имена, которые для него были пустым звуком. Но ведь, как известно, в один прекрасный день они могут приобрести глубокий смысл, и тогда он извлечет их из тайников своей памяти, откуда ничто не ускользает само собой, а хранится вечно на случай возможного использования даже в самом отдаленном будущем.

Казя все беспокойнее металась на кровати и даже один раз попыталась сбросить прикрывавшую ее звериную шкуру. Другой раз она упорно старалась сесть. «Как жарко! Как жарко!» – жаловалась она. Но Карцель с неожиданной для его роста силой заставлял Казю лечь обратно. «Раскрой окно, Генрик! Раскрой, пожалуйста, окно!» – молила она. Это имя Карцель слышал и прежде, во время предыдущих приступов лихорадки. К Генрику она обращалась неоднократно, с ним беседовала, как если бы он сидел рядом. Карцелю страшно хотелось узнать, что сталось с этим человеком, носящим польское имя, которого Казя явно никак не могла забыть. Заботливо ухаживая за ней, Карцель предался своим мечтам. Может, когда-нибудь она захочет возвратиться в Польшу и возьмет его с собой. Они будут жить в большом имении, он станет ее доверенным лицом и другом. Так наяву грезил Карцель, в то время как свеча медленно догорала, а в стенах скреблись крысы.