Белва Плейн - Золотая чаша

– Парни в синем, – дрожащим голосом он начал напевать военный марш, но тут же сбился и замолчал, закрыв глаза.

– Ты устал, дядя Дэвид?

– Да, уже полночь и тебе давно пора быть дома. Что ты тут делаешь? Ступай домой.

Она вышла на улицу, где, по-прежнему, сиял яркий солнечный день, лишенный, однако, в ее глазах всех своих красок, и медленно побрела домой.

Через несколько дней пришел прощаться Пол.

– Я записался добровольцем и мне присвоили офицерское звание. Мобилизация все равно неизбежна, так что выжидать нет никакого смысла.

Интересно, мелькнула у Хенни мысль, что действительно чувствует мужчина, в чем он стыдится признаться, думая о том аде, в котором ему вскоре предстоит очутиться? Она вспомнила Фредди и то, как он сидел здесь тогда, преисполненный уверенности, и говорил о славе и чести, и жертвенности. По лицу Пола, однако, ничего нельзя было прочесть.

– Твой отец с его связями мог несомненно получить для тебя работу в военном министерстве в Вашингтоне, не так ли? – вдруг спросила она. И когда он в ответ лишь удивленно приподнял брови, поспешно добавила: – Я понимаю, что в этом мало чести, но разве много ее в том, чтобы взять в руки оружие и отправиться убивать?

– Я по натуре конформист. Я делаю всегда лишь то, что требуется от меня в данный момент. Я никогда не брал до этой минуты в руки оружие, но думаю, мне в конечном итоге придется этому научиться, – проговорил Пол задумчиво и добавил: – Во мне нет ни капли того чувства, Бог свидетель, с каким уходил на фронт Фредди. Я просто иду и все… Кстати, что он пишет?

– Могу только сказать, что его письма сейчас совсем не те, что были раньше. Он видел мертвых немцев, он написал нам, и они, по его словам, «такие же, как мы». Полагаю, это было для него ударом; в конечном итоге, они оказались обычными людьми, а не дьяволами или недочеловеками, как он считал прежде. Его последние письма даже и письмами трудно назвать. По существу, это проштампованные открытки, знаешь, такие, где надо лишь вычеркнуть то, что к тебе не относится: «я болен и нахожусь в госпитале», «я ранен» или «я здоров». Судя по всему, он сейчас на передовой, и это все, что нам о нем известно.

Пол ничего на это не ответил.

– Подумать только, что ребенок уже ходит, а Фредди даже его не видел! – воскликнула Хенни должно быть в сотый раз.

– Могу я взглянуть на него?

– Да, конечно. Он заснул, но он спит как убитый, так что мы его не потревожим.

Ребенок лежал на животике, уткнувшись лицом в подушку, и им была видна лишь копна темных спутанных волос. Вокруг него на постельке были разложены тряпичные игрушки: мишка, розовый кролик, белая собачка и овечка с бантиком и колокольчиком на шее.

Несколько мгновений Пол стоял, молча глядя на малыша, затем, вернувшись вместе с Хенни в гостиную, сказал:

– Хотелось бы мне иметь такого же. Вероятно, уходя вот так, как я сейчас, начинаешь понимать, что желаешь этого больше, чем думал.

Они с Мими были женаты уже четыре года, подумала Хенни. И с того самого дня, перед самой его помолвкой, когда он пришел к ней, охваченный отчаянием и обезумевший от горя – это был отвратительный день, припомнила она, с сильным холодным дождем, – с тех самых пор они с ним ни разу не говорили о его браке.

Она решила поговорить с ним об этом сейчас:

– Пол, скажи мне, у вас с Мариан все в порядке? Не возражаешь, что я спрашиваю?

– У нас с ней все в полном порядке. Мими хорошая женщина.

Едва ли исчерпывающий ответ! И Хенни решила попытаться вызвать его на откровенность.

– Да, конечно. На нее всегда можно положиться. Она никогда ничего не напутает, не доставит тебе огорчения или беспокойства и не вызовет каких-либо подозрений.

– Только не Мими.

Внезапно Хенни охватило страстное, непреодолимое желание раскрыть душу, поделиться с кем-нибудь своими страхами и сомнениями и, позабыв на мгновение о всякой осторожности, она сказала:

– Прекрасно, должно быть, чувствовать себя так покойно и уютно с кем-то.

– Ну, я уверен, ты и сама отлично это знаешь. Ответ Пола заставил ее вернуться на более твердую почву. О чем она только думает?! Собирается поведать другому о своих глупых подозрениях в отношении собственного мужа, предать соединяющее их чувство, признать хотя бы на мгновение, что их прекрасная совместная жизнь не столь уж совершенна?.. Она поспешно проговорила:

– Да-да, конечно. Я думала о тебе.

В общем-то это было правдой. Пол несомненно заслуживал самого лучшего. А его супружеская жизнь началась так неудачно. Можно было только надеяться, что со временем все утрясется.

– Я не собираюсь совать нос в чужие дела… – заговорила она необычайно мягко, стараясь пробиться к его сердцу и заставить его быть с ней более откровенным. Но он ничего не ответил. Она даже не могла поймать его взгляд. Встревожившись, она решила проявить настойчивость. В конце концов она помогла ему появиться на свет! Она ему все равно что вторая мать!

– А эта, другая… Анна?

Он резко поднял на нее глаза.

– Что ты хочешь сказать о ней?

– Я лишь хотела спросить… ты ничего о ней не слышал?

– Нет. С чего ты решила, что я должен был что-то о ней слышать?

– Не знаю, – Хенни смутилась. – Я ничего не имела в виду. Разумеется, ты не мог о ней слышать. Извини.

– Ничего, все в порядке.

Совершенно ясно, что ему не хотелось говорить о личном, как и ей самой. И кажется в первый раз, насколько она могла припомнить, Хенни почувствовала себя с Полом неловко. Лихорадочно она искала, что бы такое сказать ему, и выпалила первое, что пришло ей в голову:

– Вероятно, Альфи сказал тебе, что Дэн отказался от крупного заказа военного министерства?

– Да, и он считает, что Дэн совершил невероятную глупость.

– Ты тоже так считаешь?

– Даже не знаю, что тебе и ответить. Думаю, здесь каждый поступает так, как подсказывает ему его совесть. Знаю лишь, что союзникам сейчас приходится весьма нелегко. И потом, скажу тебе честно, я не желаю, чтобы немцы победили, поэтому наша фирма с самого начала финансировала закупки союзников. Я согласен с тобой, война отвратительна, но сейчас она с нами и на неизбежных при этом закупках мы делаем деньги. – Он вдруг рассмеялся: – Нашим старым родственникам лучше сейчас не говорить на улицах по-немецки, если они не хотят попасть в какую-нибудь неприятность.

– Они в этом не виноваты, – сказала Хенни. – Мне жаль их, жаль всех и особенно Мариан и твою мать, которым предстоит сейчас разлука с тобой. Я много думаю в последнее время о твоей матери, Пол.

Он замер на мгновение, затем произнес:

– Во всем этом нет никакого смысла, ни в ссорах, ни в войнах… Но с моими женщинами все в порядке, они держатся молодцом. Знаешь, Мими во многом похожа на маму. Вероятно, поэтому они так прекрасно и ладят друг с другом.

– Я рада этому, – сказала Хенни совершенно искренне.

Пол поднялся.

– Тебе не хотелось бы взглянуть, как мы будем уходить? Прощальный парад Двадцать седьмой дивизии состоится тридцатого. Ты могла бы встать где-нибудь в сторонке и посмотреть. Может, тебе даже удастся увидеть меня! Подумай об этом? – Пол криво усмехнулся.

– Я предпочла бы увидеть тебя где-нибудь в другом месте, но я, конечно, приду. Благослови тебя Бог, Пол, – добавила она, когда он ее поцеловал.

Она стояла на лестничной площадке, провожая его глазами, пока он сбегал вниз по ступеням. Внезапно ее охватило жуткое чувство, что она никогда его больше не увидит. Странно, подумала она, глотая слезы, у меня не было такого чувства, когда я провожала Фредди. Я знаю, что увижу Фредди снова, я уверена в этом.

По сверкающей под августовским солнцем Пятой авеню шла, чеканя шаг, Двадцать седьмая дивизия. Флаги украшали окна домов и маленькие флажки развевались в руках тысяч зрителей. Оркестр играл «Звездные полосы навсегда» и «Боевой гимн республики», и тысячи обутых в краги ног поднимались и опускались в такт. Каждый с ружьем через левое плечо и высоко поднятой головой, они маршировали вслед за гарцующей впереди кавалерией под барабанный бой и гром оркестра. Тысячная толпа начала подпевать: «Там, там… янки идут, янки идут… и мы не вернемся домой, пока все не закончится, там, там…»

Показался хвост колонны, Хенни так и не увидела Пола, но зная, что он прошел мимо нее, она молча попрощалась с ним и со всей Двадцать седьмой дивизией, уходившей от нее по сверкающей на солнце мостовой. Затем, остро чувствуя свою чужеродность среди всех этих находящихся в радостном возбуждении людей вокруг нее, которые, весело насвистывая, начали расходиться, она направилась домой.

Страна настроилась на серьезный лад. Все заводы, не производящие военную продукцию, были закрыты в целях экономии угля. За этим последовали переход на «летнее время», понедельники без хлеба, четверги без мяса и дни без газа. На каждой свободной стене красовался плакат: «СПРОСИ ЕГО МАТЬ, СКОЛЬКО ОБЛИГАЦИЙ ТЫ ДОЛЖЕН КУПИТЬ».

Хенни с Дэном не покупали никаких облигаций. Вместо этого они делали пожертвования, более щедрые, чем могли себе позволить, Красному Кресту. Они даже пошли взглянуть на президента Вильсона, когда он, возглавляя кампанию Красного Креста по сбору средств, прошел в цилиндре и фраке в колонне демонстрантов по Пятой авеню.

– Способствовать производству пуль – это одно дело, – мрачно замечал Дэн, – а помогать раненым в госпиталях – совсем другое.

Однако он осмеливался говорить так лишь в компании немногих близких друзей. В остальных случаях самым разумным было молчать. Никто не рисковал теперь заявлять вслух, что на свете существуют такие создания, как «хорошие немцы». Любой немец был теперь «варваром», «гунном», всячески поносимым в фильмах и прессе. Чуть дальше по улице, где жили Роты, висел на стене еще один плакат, на который неизменно натыкался их взгляд, как только они открывали парадную дверь. На нем была изображена огромная рука, с которой капала кровь, и надпись под ней гласила: «ПЕЧАТЬ ГУННА. УНИЧТОЖЬ ЕЕ С ПОМОЩЬЮ ОБЛИГАЦИЙ СВОБОДЫ». Словоохотливый мясник Шульц, обеспечивавший жителей квартала котлетами и мясной вырезкой в течение последних тридцати лет, стал называть себя шведом и сменил фамилию на Свенсен, подобно Баттенбергам в Англии, превратившимся сейчас в Маунтбаттенов.

Да, подумала снова Хенни, мир явно сошел с ума.

Все рухнуло почти в один день. Позднее, вспоминая об этом, она подумала, что все началось со смерти бедного Струделя…

Хэнк был в легкой детской коляске, в ногах у него лежал пакет с продуктами; собака на своих коротких лапах семенила рядом с Хенни. Выполнив на сегодня все свои поручения, они возвращались домой. За несколько кварталов до дома из прохода между зданиями внезапно вышел кот и встал прямо перед Струделем, который, вполне естественно рассвирепев от подобной наглости, тут же бросился к нему, с силой дернув за поводок. Упершись лапами в землю, он яростно лаял, пытаясь достать до кота, который вскочил на забор и, выгнув спину, шипел оттуда на него.

– Нет, Струдель, нет, идем… Струдель! – скомандовала Хенни, продолжая тянуть за поводок, пока он, наконец, не сдался и не повернулся мордой по направлению к дому.

Однако за эти несколько минут они успели привлечь к себе внимание четверых или пятерых прохлаждавшихся неподалеку юнцов, из тех, кого Хенни про себя всегда называла «оболтусами».

– Струдель! Струдель! – кривляясь передразнил Хенни один из них. – Что это за имя такое?

Хенни, не обращая на них внимания, продолжала катить перед собой коляску.

Четверо оболтусов встали прямо перед ней, загородив дорогу.

Первый повторил:

– Я спросил, дамочка, что это за имя такое?

– Собачье имя, – коротко ответила она. – Разрешите мне пройти, пожалуйста.

Один из юнцов схватился за поводок.

– Это немецкое имя, так зовут фрицев. Что вы делаете тут с собакой фрицев? Вам должно быть стыдно, дамочка, – он ухмыльнулся, продемонстрировав гнилые зубы.

– Сейчас же отпустите поводок! – сказала резко Хенни.

Юнец с силой дернул, и Струдель взвизгнул от боли. Хенни схватила парня за руку.

– Отпустите его, я говорю, это моя собака. Оставьте ее в покое!

– Что вы так волнуетесь, дамочка? Мы знаем, что это ваша собака, но американцы не должны держать у себя паршивых немецких собак. Что скажете, ребята?

– Точно! У американцев должны быть американские собаки!

Они вырвали из руки у Хенни поводок; вторая рука у нее была занята, так как ей приходилось держать коляску. Она бросила лихорадочный взгляд по сторонам, но улица была пустынной.

Они подняли Струделя на поводке в воздух и он начал задыхаться.

Хенни закричала:

– Что вы делаете!? Ради Бога, прекратите! Вы убьете его!

– Вы так считаете, дамочка? Ну, что же, идея неплохая. Вы только послушайте, парни! Мы убиваем его!