Зато юный маленький Соважоль был воплощением живости, импульсивности и непосредственности — настоящий чертенок. Они и воздействовали на людей по-разному: один возбуждал невольную дрожь, другой своей юностью и веселостью — невольную симпатию.

В этот вечер они оба побывали в кабинете Ланглуа. Молодой пришел первым и доложил о Разинском:

— Если номер автомобиля был точно таким же, как у такси Разинского, то этого не скажешь о шофере. Разинский настоящий русский, и как его ни гримируй, итальянца из него не сделаешь. К тому же он дружит с неким Карловым, который теперь удалился от дел и не крутит баранку, но вы, без сомнения, его знаете.

— Да, знаю. Очень непростой человек, но честен безукоризненно. Он хорошо знает Морозини и однажды спас ему жизнь. Сейчас он держит гараж в Версале. Однако вернемся к нашему делу, задача та же: во что бы то ни стало разыскать автомобиль «G7». Если такой автомобиль не был украден…

— Ни один не был украден, господин главный полицейский.

— Значит, речь идет о сообщнике, который подменил номер, или об одном из шоферов этой компании, которому хорошо оплатили эту услугу. Отыскать его, конечно, нелегко, и будьте крайне осторожны и осмотрительны. С особым вниманием отнеситесь к шоферам, работающим ночью. Вовсе не все ставят свои машины ночью в гараж. А-а, вот и вы, Дюрталь! — обратился Ланглуа к только что вошедшему коллеге. — В ближайшее время вы займетесь у меня туризмом. Я все для вас приготовил. А вы, Соважоль, можете идти.

Молодой человек не мог скрыть огорчения. Он хотел бы узнать побольше обо всем, но когда главный начальник говорил таким тоном, оставалось только повиноваться. Соважоль повернулся и вышел.

— Вот, смотрите, — произнес Ланглуа, вытаскивая из ящика папку и доставая из нее билет. — Вы уезжаете сегодня вечером в Бриг на Орьент-экспрессе.

— Однако! — произнес инспектор с тенью улыбки. — С каких это пор мы ездим первым классом?

— Этот случай во всех смыслах исключительный. К тому же вы доедете только до Брига, городка, который приобретает все большую значимость в нашем деле. Вот вам швейцарские франки и разрешение от федеральной полиции вести розыски на их территории. Возьмите еще фотографию Морозини, я достал просто чудесную, ни в какое сравнение не идет с газетными. А главное, вот это!

Главный полицейский протянул коллеге портрет Полины. Тот присвистнул.

— Черт побери! Красивая женщина! Такая не могла не обратить на себя внимание! Если только художник не…

— Это художница, и она ее ненавидит. Но превосходно выполнила свою работу, взяв на себя труд изобразить не только лицо, но и фигуру, передав общее и очень живое впечатление. А это очень важно, такую красавицу действительно не могли не заметить в захолустном городишке, где уже разъехались все отдыхающие. Что касается поезда, то именно на нем уезжал в последний раз Морозини. Обслуживающий персонал тот же. Возможно, вы узнаете что-то важное, показав фотографию.

— Похоже, Морозини ездит на этом экспрессе чаще, чем парижанин на метро. Его там должны прекрасно знать. Давайте фотографию!

— Может случиться, что начальник поезда и проводник недавно поступили на работу. Меня это очень огорчит, но будем работать с тем, что есть. Фотография, как вы понимаете, сейчас главное. Я-то убежден, что Морозини не садился в поезд. Он и до вокзала не доехал…

— Поэтому вы и послали на розыски Соважоля? Могли бы мне и раньше все сказать!

— Не сердитесь. Мне показалось, будет лучше, если вы начнете розыск без предварительных установок. Потом я изменил свое мнение. Собирайтесь в дорогу, старина! Доброго вам пути!

Оставшись один, Ланглуа откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, ощутив внезапно глубокую усталость. Ему решительно не нравилось это скверное дело, он был искренне расположен к Альдо и его близким. Жизнерадостный тандем Морозини — Видаль-Пеликорн попортил ему немало крови, но при одной только мысли, что Альдо никогда больше не появится на его горизонте, ему становилось совсем скверно. С ним уйдет и частица его собственной жизни. Ланглуа удивляло и другое: почему вдруг египтологу стала так безразлична судьба его друга. Брызжущие ядом статейки желтой прессы наверняка добрались и до Лондона. Неужели он так увлечен певицей, что проглотил их, как яйца всмятку? Разумеется, ни секунды нельзя было сомневаться в том, что Морозини способен бросить жену, детей, свое любимое дело ради того, чтобы в глухой безвестности жить с другой женщиной. Не жизнь, а карикатура. Но вот жена Морозини, судя по тому, что ему сказали, поверила этой дурацкой сказке. И это Ланглуа тоже трудно было принять. Он еще не забыл истории с жемчужиной Наполеона, помнил, как Лиза, спасая мужа, бросилась в волчью пасть. Правда, он не забыл и того, что потом они долгие месяцы не виделись, потому что в историю вмешалась другая соблазнительная женщина…

Ланглуа задумался, не поехать ли ему самому в Венецию и не поговорить ли начистоту с Лизой Морозини, но потом отказался от этой мысли. Лизы могло и не быть в Венеции, а у него нет времени искать ее в Австрии или в Швейцарии. Нет, главное сейчас — отыскать ее пропавшего мужа, моля Бога, чтобы он был жив и здоров. И тогда уже можно будет выступить адвокатом… Что ж, а пока, в ожидании новостей, почему бы не заняться новой пассией Видаль-Пеликорна?

Комиссар выпрямился и вызвал секретаршу.

— Отправляйтесь в архив и выясните, что там у нас есть относительно прославленной певицы Лукреции Торелли. Потом зайдете ко мне и возьмете письмо.

— Если письмо срочное, я могу начать с письма.

— Нет, начните с архива.

Секретарша ушла, а Ланглуа решил связаться с Гордоном Уорреном, суперинтендантом Скотленд-Ярда.


Следующий день был весьма несладким как для комиссара, так и для друзей и близких исчезнувшего Морозини. Журналисты, вопреки запрету главного комиссара, не могли расстаться с соблазнительной темой и деньгами, которые она сулила, и вновь принялись строчить статейки со всевозможными «сенсациями». В одной из газет была опубликована даже фотография, правда, весьма дурного качества, — обнявшаяся парочка на берегу озера Четырех кантонов.

— Да это может быть кто угодно! — рявкнул комиссар, стукнув кулаком по столу, на который только что приземлилась эта «утка». — Но раз бесстыжие журналисты не желают внять голосу разума, мы устроим… Немедленно вызовите ко мне главных газетных китов! — отдал он приказ ближайшим сотрудникам, которых собрал на утреннюю планерку.

— Что вы задумали, господин главный комиссар? — осведомился один из присутствующих.

— Скоро увидите! И пригоните сюда еще несколько оголтелых писак, которые поднимают тиражи своих газетенок за счет двух человеческих жизней, не думая о том, какой вред они приносят! Чтобы завтра в одиннадцать были у меня в кабинете! Разделите между собой телефоны и обзвоните! Дюрталь и Соважоль, вы остаетесь! — сказал он в заключение своей речи и бросился в кресло.

— Всегда одни и те же, — пробурчал старичок Этьен Бланшар, который столько лет служил в полиции, что мог себе позволить не обращать внимания на всплески ярости патрона.

Впрочем, признаем правду, весьма редкие. Зная, что подобные приказы его не касаются, Бланшар спокойненько продолжал сидеть на своем месте, закурив трубочку, словно ничего не произошло. Надо сказать, что он пользовался и еще одной редкой привилегией: говорил с патроном на «ты», потому что знал его всю свою жизнь.

— А найдется у тебя что положить на зубок этим журналистам? — обратился он самым мирным тоном к главному комиссару.

— Спрашивай не у меня, а у них, — кивнул комиссар головой на двух своих помощников. — Дюрталь только-только из Швейцарии!

— И что же?

— С уверенностью могу утверждать две вещи, — отозвался тот. — Госпожа Белмон не отступила ни на шаг от того, что, очевидно, было намечено ею ранее: из Брига она поехала в Лозанну, а из Лозанны, через несколько часов, в Париж. Кстати, рисунки мадемуазель… дю План-Крепен творили чудеса и в ресторане в Бриге, где госпожа Белмон завтракала в ожидании поезда на Лозанну, и в Лозанне, где на вокзале ее сразу заметили. Относительно Морозини мне сказать нечего, в Бриге его никто не видел.

— Как это?

— Сойдя с поезда Симплон-Орьент-экспресс, он испарился.

— Его, должно быть, ждала машина!

— Нет, я считаю, что все происходило не так. Морозини сошел с поезда, но из здания вокзала вышел не Морозини.

— Каким образом вы это поняли?

— Благодаря привокзальному туалету в Бриге. Уборщица в то самое утро нашла там пару темных очков, выпавших из кармана человека, которому больше не нужно было прятать свое лицо. Отсюда нетрудно заключить, что владелец очков, необычайно старательно кутавшийся в шарф на Лионском вокзале из-за так называемого насморка, которым князь Морозини совершенно не страдал на улице Альфреда де Виньи, не имел никакого отношения к князю Морозини.

— Из этого мы можем заключить, — подхватил Ланглуа, — что и госпожа Белмон, и соучастник пресловутой «любовной истории» были похищены в Париже. Иными словами, под самым нашим носом. Она по прибытии на Лионский вокзал, а он — едва покинув улицу Альфреда де Виньи. Их увозило одно и то же такси.

— Вы нашли это такси?

— Нет еще, но скоро найдем, — вмешался в разговор Соважоль. — Я с добровольной и ревностной помощью бывшего русского адвоката Разинского, чьим номером воспользовался похититель, прочесал частым гребешком все «G7», принадлежащие компании. Замечу также, что Разинский — близкий друг полковника Карлова, которого все здесь знают. Так вот, ни один из их коллег не подходит под описание, данное шофером госпожи де Соммьер водителю, который увез Морозини. Теперь мы думаем, что то же самое такси-призрак увезло в неизвестном направлении и госпожу Белмон.

С каждым новым словом молодого человека старичок Бланшар все больше мрачнел и даже забыл о своей трубке.

— Необычное, однако, дело! Злостные намерения и большие деньги! Как ты думаешь, Ланглуа, кто мог это завертеть?

— Может быть, какая-то мафия?.. Судя по весьма широким возможностям…

— И обо всем этом ты собираешься доложить прессе?

— Разумеется, нет. Я собираюсь призвать их к порядку и напомнить об ответственности. Появившись в один прекрасный день, Морозини сделает себе состояние, подав на них в суд за клеветнические статейки. Такая перспектива заставит призадуматься мелкую сошку, которую я призову сюда вместе с китами.

— Не позабудь в особенности писаку из «Фигаро». Ему есть о чем призадуматься. Кстати, ты читал сегодня «Фигаро»?

— Не было времени.

— Прочитай заметочку на седьмой странице! Хорошо написана, черт побери!

— В «Фигаро» все пишут хорошо!

— Подписана неким Фредериком Симоне, который, не знаю уж почему, считает нужным напомнить, что Морозини попал под подозрение в деле о двух убийствах в Шиноне: коллекционера ван Тильдена и его слуги. Сказать по чести, меня немного удивило, что главный редактор газеты позволил опубликовать такую заметку.

— Это тем более странно, что Симоне в настоящее время заменяет в некотором роде Мишеля Бертье, который, слава богу, идет на поправку. А Бертье друг Морозини. Согласитесь, что эта заковыка требует объяснения. Как бы там ни было, завтра мы наведем порядок в головах всех этих резвых субчиков!

— Наконец-то! — воскликнула Мари-Анжелин, проглядев еще одну из кипы свежих газет, которые она только что купила, возвращаясь из церкви, и разложила на постели госпожи де Соммьер. — Наконец-то эти идиоты поняли, что к чему! Великое время настало!

— Сами они ничего понять не могли. Спасибо нашему другу Ланглуа. Можно считать, что он собственноручно подписал все их сообщения!

В самом деле, во всех ежедневных газетах, с небольшими изменениями, в зависимости от их политической ориентации, появились сообщения о том, что главный комиссар Ланглуа, собрав журналистов, напомнил им об ответственности за публикуемые статьи и назвал преступными те, которые были опубликованы в последнее время относительно госпожи Белмон и князя Морозини, в то время как их семьи испытывают такое горе. Комиссар высказал уверенность, что госпожа Белмон и князь Морозини стали жертвами похищения и похищены были в совершенно разные дни. Поэтому пора прекратить двусмысленные и недвусмысленные намеки на «романтическую» подоплеку исчезновения и дать возможность полиции спокойно работать.

— Очень хорошо! — улыбнулась маркиза, снимая очки. — А теперь уберите эту груду газет и попросите, чтобы нам принесли завтрак. Я проголодалась и понять не могу, чем там заняты Сиприен и Луиза.

Мари-Анжелин не могла не рассмеяться.

— Ровно тем же, чем мы: они читают газеты, которые только что купил Сиприен.