— Я принесу тебе свое золото, — сказал Арчер, открывая дверь. — Можешь засунуть его себе в ж… — И вышел из каюты, хлопнув дверью.

Рихтер с трудом поднялся. Из носа текла кровь. Вытащив из кармана носовой платок, он приложил его к носу.

— Даром вам это не пройдет, мистер Коллингвуд, — пробормотал он, пряча полицейское объявление в стол. — Дорого вам это обойдется, очень дорого.


Она принадлежала к той категории женщин, про которых французы говорят «бальзаковского возраста»: хотя ей было уже сорок лет, она вполне могла сойти за тридцатилетнюю. Когда в тот вечер она вошла в корабельный салон, при ее появлении все разом повернули головы. Тут даже Эмма не могла не позавидовать: такой женщине надлежало бы быть при лучших дворах Европы, а вовсе не на корабле, забитом неизвестно какого рода и племени людьми. Ее платье, каштанового цвета, украшенное черной отделкой, выглядело просто и очень элегантно. На голове была бриллиантовая звезда и — по моде времени — перья, что делало ее и без того очень красивую прическу произведением искусства. Эмма была уверена, что эта эффектная блондинка чуточку, как говорили тогда, «подправила цвет волос с помощью своей французской служанки». То, как она держала себя, придавало ей естественную элегантность — сразу видно было, что у этой женщины есть свой определенный стиль. Метрдотель проводил ее к столику. Феликс, Дэвид и Арчер почтительно встали, а она всем им улыбнулась и сказала с легким акцентом, который Эмма не смогла определить.

— Добрый вечер. Я графиня Давыдова, у меня место за вашим столиком. Вы позволите составить вам компанию?

— Разумеется, графиня, — сказал Феликс, поднося ее затянутую перчаткой руку к губам. Арчер, потрясенный, лишь безмолвно взирал на них. Он никогда прежде не видел графинь, как, впрочем, не доводилось ему прежде видеть и то, как целуют руки. И кроме того, он был несколько удивлен тем, что на голове столь прекрасной женщины нет короны.

— Позвольте представиться, — говорил меж тем Феликс. — Меня зовут Феликс де Мейер, я родом из Франкфурта, а это моя дочь Эмма, мой кузен мистер Левин, а это мистер Кларк.

— Я рада видеть таких приятных джентльменов своими соседями по столу, — сказала она, присаживаясь рядом с Феликсом. — Но скажите, герр де Мейер, правильно ли мне рассказывали, что прошлой ночью вы стали жертвой бандитского нападения?

— К сожалению, да.

— О, это ужасно! — сказала она, разворачивая салфетку. — Мне говорили, что на этих пароходах каких только бандитов не бывает. Воры, профессиональные карточные шулеры, потом эти, как их иногда называют, «внимательные попутчики одиноких женщин». В моей стране этим людям не позволяют так спокойно разгуливать на свободе.

Когда Эмма поинтересовалась у графини, из какой страны она родом, Арчер позавидовал той легкости, с которой европейцам удается поддерживать друг с другом приятный, ничем не обремененный разговор. Акценты, с которыми произносились английские слова, казались ему сущей музыкой в сравнении с тем гнусавым произношением, к которому с детских лет привык сам Арчер у себя на ферме.

— Из России. Я из Санкт-Петербурга. Мой покойный супруг граф Давыдов служил в дипломатическом корпусе. Сейчас я направляюсь в Буэнос-Айрес к дочери, которая вышла замуж за одного плантатора, живущего в пампасах. У моей дочери двое детей, моих внуков, которых мне еще ни разу не доводилось видеть. Так что вы, должно быть, понимаете, насколько мне не терпится поскорее добраться до Аргентины.

— Одно удовольствие видеть на борту женщину такой красоты, графиня, — сказал Феликс, внимательно разглядывая элегантную бриллиантовую с рубинами брошь на левом плече графини. — Как ювелир, хочу отметить, что у вас очень красивая брошь. Тонкая работа, а этот бирманский рубин так и вовсе потрясающий.

— Благодарю вас. Это подарок мужа.

— Готов предположить, что он купил эту драгоценность в Париже у мсье Леммонье.

Радостная улыбка осветила ее лицо.

— Герр де Мейер, да вы почти волшебник! Я просто поражена!

От этого комплимента Феликс зарделся.

«Папочка явно заинтересовался этой женщиной, — подумала меж тем Эмма и под столом протянула руку и незаметно коснулась руки Арчера. — Надо же! Никогда не видела, чтобы он интересовался какой-либо женщиной помимо матери».

Сидевший слева от Эммы Дэвид увидел ее руку в руке Арчера, и сердце его преисполнилось гневом.

— Могу я спросить, — сказала Эмма, — почему вы не поплыли прямиком в Буэнос-Айрес?

— Ой, что вы, это было бы так скучно! А мне захотелось увидеть эту новую страну, о которой мне доводилось столько всего слышать. И кроме того, я купила немного земли в Кентукки, которую я хочу осмотреть. Это ферма, где выращивают лошадей. Я села на корабль в Луисвилле, но, к сожалению, немного простудилась, и потому некоторое время мне пришлось провести в постели. Но теперь, слава Богу, теперь все прошло, и я надеюсь, что смогу не без удовольствия добраться до Нового Орлеана.

— Мы как раз в те края и направляемся, — сказал Феликс. Там мы пересядем на «Императрицу Китая» и на ней доберемся до Калифорнии.

— Как интересно! Ведь на том же корабле, на «Императрице Китая», я отправляюсь в Буэнос-Айрес. — Она улыбнулась Эмме. — Мы должны будем подружиться.

«Но что-то говорит мне, что мы не подружимся», — подумала Эмма. А тем временем Дэвид, который чувствовал себя так, словно его поджаривают на медленном огне, рассуждал: «Эмме нравится этот парень Кларк лишь потому, что симпатичный. Если бы у меня была такая вот внешность! Черт бы его побрал!..»

— Должен предупредить вас, графиня, — сказал Арчер. — Не прибегайте для хранения драгоценностей к услугам эконома. Ему нельзя верить.

Графиня Давыдова перевела свои зеленые глаза на Арчера, думая о том, что этот молодой человек необычайно красив.

— Спасибо за предупреждение, мистер Кларк, я обязательно прислушаюсь к вашему совету.

«Эта женщина авантюристка, — подумала Эмма, чувствуя, как в душе у нее растет неприязненное чувство к этой русской графине. — Охотница за мужчинами, вот кто она! И лучше ей держаться подальше от моего Арчера, или же я выцарапаю ее зеленые глазищи!»


Эмма в своей каюте с нетерпением дожидалась половины двенадцатого. Она полагала, что к этому времени большинство пассажиров разойдутся по каютам и палуба опустеет. Дождавшись этого времени, она выскользнула из каюты, осторожно прикрыла за собой дверь и отправилась по ветренной палубе в каюту номер десять. Из темноты вдруг выступила чья-то фигура и схватила Эмму за руку.

— Эмма, куда ты?

Это был Дэвид.

— Мне не спится, вот я и подумала, почему бы не прогуляться немного по свежему воздуху…

— Ты лжешь! Ты ведь направлялась к нему в каюту, не так ли?

— Что ты имеешь в виду? И вообще, дай пройти!

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! Ох, Эмма, и как ты могла опуститься до такой степени! В конце концов, кто такой Кларк? Обычный деревенский парень, необразованный, некультурный, олух — вот он кто! В нем нет ничего от джентльмена!

Эмма вырвала свою руку и ударила Дэвида что было силы.

— Как ты смеешь говорить такое про человека, который спас жизнь моему отцу? Мистер Коллингвуд замечательный, прекрасный человек. Он добрый, откровенный и кроме того…

— Что еще за мистер Коллингвуд?

Эмма чуть замешкалась.

— Я имею в виду мистер Кларк. И кроме того, ни от тебя, ни от кого бы то ни было другого я больше не потерплю, чтобы мне указывали, что я могу, а чего не могу делать, понял?

Дэвид взялся за щеку. От ее пощечины щека горела, но отношение Эммы, ее слова еще больнее ранили его сердце.

— Ты что же, любишь его? — шепотом спросил он.

— А если и да, что такого?

— Но ведь он из гоев!

Она закусила губу, чтобы сдержаться. Более всего ей хотелось сейчас убежать.

— Ты не только сноб, Дэвид, ты еще и настоящий фанатик.

При этих словах Дэвид вновь схватил ее за руку. Едва ли не впервые он понял, что если не хочет потерять это сокровище, то должен действовать напористо.

— Я люблю тебя! — прошептал он. — Меня убивает, когда я вижу, как ты швыряешь свою репутацию, да и… самое себя к ногам этого дурака-американца.

— Он вовсе не дурак. И каким же это образом я «швыряю свою репутацию»?

— Ты занималась с ним любовью! — В его шепоте было столько зависти и злобы, что звуки слились в единое змеиное шипение.

И снова она вырвала у него руку.

— Ради Бога, я ведь не девочка! — сердито, но также шепотом сказала она. — И кроме того, это решительно не твоего ума дело. А теперь прекрати преследовать меня! — И решительно повернувшись, зашагала по палубе.

«Черт бы ее побрал! — подумал Дэвид, у которого навернулись на глаза слезы ревнивой злобы. — Она не стоит того, чтобы из-за нее разрывалось мое сердце!»

Но что бы он ни говорил себе, сердце его все равно разрывалось.

Когда Эмма подошла к двери каюты Арчера, она несколько поколебалась, прежде чем постучать. Она была ужасно расстроена тем, что сказал ее кузен. И хотя она злилась на Дэвида за то, что он пытался вмешиваться в ее дела, но втайне понимала, что многое из сказанного им — правда. В родной для Эммы Германии представители среднего класса, к которым она причисляла себя, имели строгие представления о морали, и только молодые романтики во главе с художниками, писателями и поэтами восставали против притворной стыдливости и призывали к «свободной любви».

Эмма вовсе не желала быть порочной женщиной, даже если подчас и говорила обратное. С другой стороны, то физическое наслаждение, которое довелось ей испытать с Арчером, было таким сладким и притягательным, что Эмма не могла поверить, будто его тоже следует считать порочным. И чем дальше она удалялась от европейского берега и европейской социальной структуры, чем ближе оказывался практически необжитый край Америки, тем менее и менее порочным казалось ей собственное поведение. Арчер пробудил в Эмме чувства страсти, которых прежде она никогда не испытывала. И в то же самое время Эмма понимала, что Дэвид никогда бы не понял этих ее переживаний, как не понял бы и отец.

И все же со всей присущей ей рациональностью Эмма понимала, что если сейчас постучится в дверь Арчера, то ей придется сжечь множество мостов, многие из которых были весьма удобны и комфортабельны.

Она постучалась.

И пока Эмма ожидала, в памяти вновь и вновь звучали сказанные Дэвидом слова: «Деревенский парень, необразованный, некультурный, олух…» Она вынуждена была признать, что данное кузеном описание вполне подходит к ее любовнику. Страна, в которой практически не знали фортепиано, — разве не так ее мать описывала Америку? Шопен, Бетховен… Эмма внезапно ощутила сильную тоску по этим композиторам, по всей той культуре, что стояла за ними: красота, искусство — разве не это самые прекрасные вещи на свете? «Так что же я делаю? — испуганно подумала она. — Что я уже сделала?!»

Дверь каюты открылась, и за ней стоял ее любовник, мужчина, которого Эмма любила и хотела. Она вошла в каюту, закрыла за собой дверь. Арчер обнял ее и принялся жадно целовать, но через секунду отступил.

— Что случилось? — спросил он.

— Да просто… нет, ничего.

— Неправда, я ведь чувствую, что ты чем-то обеспокоена!

Эмма несколько отстранилась.

— Арчер, — сказала она наконец, — приходилось ли тебе когда-либо слышать о человеке по имени Фредерик Шопен?

Молчание. Она посмотрела на его лицо. «Он прекрасен, как божество, — подумала она не в первый раз. — У него такое великолепное лицо. Но и такое простое!»

— Фредерик… Как ты сказала?

«Он — еще один Хенкель фон Хеллсдорф, — подумала она. — Прекрасный, но пустой. Впрочем, нет, это не так. Он tabula rasa, чистый лист. Тот самый благородный дикарь, про которого говорил Руссо».

— Да так, не важно.

— Нет, важно. Кто этот мужчина? Кто-нибудь из твоих знакомых?

Она едва сдержалась, чтобы не прыснуть со смеху.

— Фредерик Шопен — это знаменитый композитор, умерший в прошлом году.

Арчер нахмурился.

— Понятно. Хотя, полагаю, не так-то уж он знаменит.

Эмма взяла его руку в свою.

— Нет, правда, все это совершенно не важно, — улыбаясь, сказала она.

— Значит, ты все-таки упорствуешь. О'кей, пусть я никогда не слышал о Шопене. Ты только не думай, будто я не понимаю, что между тобой и мной существенная разница. Я очень хорошо увидел это как раз сегодня за обедом, когда с нами сидела эта русская дама. Вы, иностранцы, и говорить ловко умеете, и манеры у вас безукоризненные, тогда как я всего лишь неотесанный провинциал, деревенщина. Кто-то сказал так обо мне, да? И кто же, хотел бы я знать? Твой отец, может быть?