Фред Стюарт - Золото и мишура

— Я отвозил ее в дом номер 2 по Дюпон-гэ, — сообщил возница.

— А-ай-яй! Это Чинлинг! Она дать «клык дракона». Скорее! Мы должны успеть… Скорее! — Четверо молодых китайцев подняли стонущую Эмму на руки и понесли в дом, а потрясенный возница взмахнул кнутом, и лошади понеслись по Рикон-Хилл. Возница нахлестывал, торопясь разнести новость по всему Сан-Франциско.

— И ты еще называешь себя репортером?! — завопила Чикаго, врываясь в тесный офис «Бюллетеня Сан-Франциско». — Эмма Кинсолвинг умирает, а ты рассиживаешься здесь и строчишь редакционные статейки о необходимости этих чертовых тротуаров! Оторви свою задницу от стула и немедленно лети на Рикон-Хилл! Нужен материал!

Дэвид Левин уставился из-за стола на белое боа Чикаго, которое трепетало, словно под напором урагана.

— Эмма умирает?!

— Да! Говорят, будто бы Чинлинг подсыпала ей в пирожное какую-то китайскую отраву. Эмму сейчас выворачивает наизнанку. Ну, лети! Чего ты ждешь?!

Образ Эммы, на которую Дэвид некогда молился, промелькнул в его сознании, он рванулся мимо Чикаго к дверям, вскочил на лошадь. Поскакав в сторону Ринкон-Хилл, Дэвид вдруг осознал, что от ненависти и гнева не осталось и следа при одной только мысли о том, что Эмма умирает. Перед ним всплыл образ прекрасной девушки в белом платье, которая играет на рояле в бело-золотистой зале.

«Эмма умирает?! Нет же, Господи, она слишком прекрасна, чтобы умереть!»

— Скотт, — прошептала Эмма. — Где Скотт?

Она лежала на постели, мокрая от пота. Перепуганная Зита отирала Эмме лицо. Доктор Грей уже, наверное, в десятый раз считал пульс. Феликс, посеревший от горя, стоял в ногах кровати.

— Скотт скоро приедет, — сказала Зита, хотя не имела понятия, где Скотт мог быть сейчас. Она знала лишь, что всю последнюю неделю Скотт был в Лос-Анджелесе. — Он скоро будет.

— Скотт…

Глаза Эммы были закрыты, и потому находящиеся в комнате не могли понять, в сознании она или же бормочет в бреду.

— Я не хочу умирать без Скотта…

Феликс подошел ближе и взял из рук доктора ее ладонь.

— Ты и не умрешь, дорогая, — сказал он, моля Бога, чтобы оказаться правым.

Кан До дал Эмме лекарство, которое вызвало у нее рвоту. Это было два часа тому назад, и хотя приступы боли явно ослабли, Эмма, казалось, угасала на глазах. Доктор Грей, как обычно, ничего не мог поделать.

— Ты поправишься, — продолжал меж тем Феликс и, перейдя на немецкий, добавил: — Es werd' alles gut gehen. Du hast nicht zu fürchten, schätzchen[15].

— Скотт… — снова прошептала Эмма и заметалась по постели. — Где ты? Я люблю тебя, Скотт… Пожалуйста, приди, пока я не умерла…

Феликс прикоснулся губами к руке дочери затем поспешил из комнаты, чувствуя себя совершенно беспомощным. Он никак не мог поверить, что его дочь умирает. Не его ли в том вина? Ведь именно он привез ее через полмира сюда, на эту Богом забытую землю, где китаянки-сожительницы могут позвать на чашку чая и отравить, где единственный доктор оказывается абсолютно некомпетентным. На галерее второго этажа Феликс разрыдался, закрыв лицо руками. Неужели его жизнь рушится на глазах? Сначала Матильда, теперь Эмма…

— Герр де Мейер!

При звуках знакомого голоса он вздрогнул и обернулся. Вытирая глаза, поспешил вниз по ступеням. Внизу в большом холле стоял и смотрел на Феликса какой-то плохо одетый молодой человек. Из-за бороды Феликс поначалу не узнал его, затем воскликнул:

— Дэвид!

— Как Эмма?

Феликс покачал головой. Дэвид быстро взбежал по главной лестнице, держа запачканную грязью шляпу в руке. Оказавшись возле Феликса, тяжело дыша, он проговорил:

— Умерла?!

— Нет еще.

— Чем я могу помочь?

— Попытайся отыскать капитана Кинсолвинга. — Услышав эту просьбу, Дэвид напрягся. — Она хочет видеть его. Может, это ей поможет, как знать…

— А где он?

— На той неделе он уехал в Лос-Анджелес… Боже, не дай ей умереть!.. — Ухватившись обеими руками за балюстраду, Феликс вновь разрыдался.

Дэвид секунду смотрел на него, затем бросился вниз по лестнице и выбежал из дома. Вскочив на лошадь, он поскакал по старой Королевской дороге, сделанной еще испанскими миссионерами: дорога эта представляла собой становой хребет Калифорнии, поскольку соединяла Север и Юг. Тот факт, что Дэвид ненавидел Скотта Кинсолвинга, не играл сейчас никакой роли. Эмма умирала, и потому все ужасные слова, какие Дэвид произносил в ее адрес, все инсинуации, каковыми он уснащал свои газетные материалы — все это сейчас вернулось к Дэвиду подобно бумерангу. Как же Эмма должна ненавидеть его! И какую он сам допустил ошибку, не дав ей возможности хотя бы объясниться! Ведь вполне может быть, что именно беременность и ребенок вынудили Эмму выйти замуж за Кинсолвинга. Ну конечно же, так оно и было! Разве не назвала Эмма своего ребенка Арчером?! «Ох, и дурак же я! — говорил себе Дэвид. — Как же я мог возненавидеть ту самую женщину, которую так сильно любил?!»

— В итоге этот дон Висенте мне даже понравился, — сказал Скотт Уолтеру Хазарду, когда они тряслись в экипаже в нескольких милях к югу от Сан-Франциско. Он понравился бы мне даже в том случае, если бы не пообещал получить для нас голоса калифорниос. Но уж коли он пообещал, я могу сказать, что он мне нравится еще больше. Я вовсе не страдаю от избытка альтруизма, но если в конечном итоге из Калифорнии и получится нечто стоящее, то между нами, гринго, и калифорниос должно быть достигнуто какое-то согласие.

— К нам приближается всадник! — крикнул им сверху кучер.

Скотт высунулся из окошечка экипажа и увидел, что к ним, размахивая рыжевато-коричневой шляпой, галопом мчится какой-то молодой человек.

— Капитан Кинсолвинг!

Скотт сразу узнал во всаднике Дэвида Левина, которого нередко видел входившим или выходившим из офиса «Бюллетеня», расположенного на Портсмут-сквер. Сколько же раз, покуривая, читал Скотт злобные редакционные статьи, написанные Левином!

Подскакав и резко развернув лошадь, Дэвид закричал:

— Ваша жена, сэр! Эмма умирает! Вам нужно торопиться!

Скотт был весьма удивлен.

— Это что же, черт возьми, какая-нибудь злобная шутка?

— Нет же! Ее отравила женщина по имени Чинлинг!

— Боже! Кучер, пришпорь лошадей! Ну же, шевелись!!!

Экипаж затрясся еще сильнее, когда четверка лошадей галопом устремилась к северу, в Сан-Франциско.

Когда экипаж резко затормозил перед особняком на Рикон-Хилл, было уже девять часов вечера. Возле дома собралась изрядная толпа, поскольку Эмму в городе хорошо знали, а история об отравлении, подобно лесному пожару, пролетела по всем прилегающим кварталам. Когда Скотт выскочил из экипажа кто-то из толпы крикнул:

— Мы молимся за вас, капитан! А если уж она умрет, то проклятые «поднебесники» поплатятся за это!

— Именно! Еретики и язычники поплатятся! — крикнул еще кто-то, и этот призыв был поддержан множеством других голосов.

Выпрыгнув из экипажа, Скотт вопросительно взглянул на Дэвида и бросился на веранду. За ним бежали Дэвид и Уолтер. Стремительно одолев главную лестницу, Скотт поднялся на галерею второго этажа, где его встретил заплаканный Кан До.

— Как она? — спросил Скотт.

Кан До в отчаянии покачал головой.

— Не хорошо, капитан босс. Может, вы суметь ей помочь.

— Скажи, это правда? Это сделала Чинлинг?

— Да, она давать тайтай «клык дракона» в пирожных…

— Ч-черт!.. — Скотт бросился в спальню.

Увидев его, Зита резко встала с колен и, сделав навстречу несколько шагов, взяла Скотта за руку.

— Ну наконец-то, слава Богу! — прошептала она. — Эмма звала вас.

— Кан До дал ей рвотное, — подойдя к ним, сказал Феликс. — Если Эмма выживет, то лишь благодаря вашему слуге.

— Да, а пока там снаружи собралась разъяренная толпа, готовая линчевать всех китайцев в Сан-Франциско, — негромко сказал Скотт, подходя к постели.

Увидев Эмму, он невольно содрогнулся. Она была так бледна и неподвижна, что на мгновение Скотту показалось, будто в те несколько секунд, когда он разговаривал, Эмма, возможно, умерла. Затем он увидел, как губы жены едва заметно шевельнулись. Упав на колени у изголовья, Скотт сделал знак остальным покинуть комнату. Он знал, как действует «клык дракона» — один из великого множества ядов в китайской фармакопее, в основе которого особый наркотик, издавна использовавшийся при императорском дворе для того, чтобы избавляться от надоевших или старых наложниц в императорском гареме. С помощью этого яда, случалось, избавлялись и от неугодных министров.

В голове Скотта не укладывалась мысль, что Чинлинг могла прибегнуть к этому чрезвычайно болезненному яду для того, чтобы убить Эмму. «Как же я ошибался в отношении Чинлинг! — подумал сейчас Скотт, склоняясь над Эммой. — Я чувствовал свою вину перед ней и потому вознес ее на пьедестал. Но если она убила Эмму, клянусь Господом, она за это заплатит!»

Он поцеловал жену в лоб.

— Эмма… — прошептал Скотт.

Она открыла глаза, выплывая из океана забытья.

— Скотт… — прошептала Эмма чуть слышно. — Ты приехал…

— Да, и ты поправишься, дорогая…

Он взял ее руку, и в ответ Эмма чуть улыбнулась.

— Скажи, вот было бы забавно, если бы я и вправду была твоей дорогой!

— Это вовсе не забавно, это — правда.

На глазах у нее выступили слезы.

— Ох, Скотт, ты все играешь со мной. Но все равно хорошо, что ты приехал. Я хотела видеть тебя рядом.

— Я вовсе не играю с тобой, Эмма…

— Ты никогда меня не любил, — прошептала она, вновь закрывая глаза. — Весь наш брак был сплошным фарсом.

— Вначале я не любил тебя, признаю. Я всего лишь считал тебя красавицей, но тогда я любил Чинлинг.

Эмма вновь открыла глаза.

— Теперь я знаю, почему: она проделывала с тобой все эти отвратительные вещи… «Нефритовая девушка играет на флейте»…

Глаза у Скотта округлились.

— Она рассказала тебе об этом? — шепотом спросил он.

— Да. И что же, тебе действительно нравилось? И ты на самом деле курил опиум?

Скотт покраснел, но не от гнева.

— Да, выкурил несколько трубок. И кроме того, Чинлинг действительно показывала мне все эти позиции. Признаюсь, мне они нравились. Но как только я встретил тебя…

— Ох, Скотт, — вздохнула Эмма. — Однажды ты как-то сказал, что я не очень-то похожа на девственницу. В данном случае ты не слишком-то похож на Ромео. Не нужно притворяться.

— Но я вовсе не притворяюсь! Я… — он поцеловал ее руку. — Я такой идиот, Эмма! У меня нет таланта говорить красивые слова, но я клянусь перед Господом Богом, что ты — единственная женщина в моей жизни. Я так заблуждался насчет Чинлинг. Я чертовски ревновал тебя к Арчеру.

— Арчер… — Эмма отвернулась, и по щекам ее потекли слезы. — Бедный Арчер. — Она посмотрела на Скотта. — Пообещай мне, что после того, как меня не станет, ты будешь хорошо относиться к маленькому Арчеру. Пообещай мне.

— Конечно же, обещаю. Но ведь ты не…

— И ты действительно будешь его любить?

— Я уже люблю его.

— Скотт…

— Да?

— Знаешь, мне очень понравились те драгоценности, которые ты подарил — они такие замечательные. Но как только меня не станет, попроси папочку, чтобы он продал их и на вырученные деньги построил здесь, в Сан-Франциско, больницу. Городу очень нужна больница. И кроме того, мне хочется именно таким образом оставить о себе память. Ты сделаешь это для меня?

— Да, я сделаю все, что угодно, но ведь ты не умрешь!

Эмма закрыла глаза.

— Вот и хорошо. Кажется, что, помимо всего прочего, ты действительно добрый человек.

— Не такой уж добрый, и вообще, все эти разговоры кажутся мне сродни рытью собственной могилы. Ты должна бороться за жизнь!

— Я не против того, чтобы умереть. И ты не должен злиться на Чинлинг. Она сделала так, потому что все еще любит тебя. Любовь… Всю жизнь я жаждала любви, а вот теперь… теперь, судя по всему, любовь меня и погубила.

— У тебя сейчас слишком плаксивое настроение, — сказал Скотт, чувствуя нарастающее раздражение. — Если ты и умрешь, то разве что утонув в собственных слезах. А теперь прекрати эту сцену прощания у смертного одра и начинай бороться за жизнь.

Эмма открыла глаза, и он увидел, как в них полыхнул огонь.

— Какой же ты все-таки ужасный человек! — набросилась она на мужа. — Мучаешь, ругаешь меня, когда я умираю…

— Ничего ты не умираешь! — вскричал он.