Фред Стюарт - Золото и мишура

Сорок минут потребовалось для того, чтобы достичь берега океана. Еще минут десять Арчер метался по пляжу, пока не обнаружил Текумсе.

— О Господи…

Он натянул поводья. Неподалеку от места, где стоял Текумсе, в волнах что-то виднелось. Подскакав туда, Арчер спрыгнул на песок. Пробежав несколько шагов и зайдя в воду, нагнулся.

— Джо… — прошептал он.

На воде лицом вверх покачивалось тело Джо. Лицо его было спокойным, умиротворенным: наконец-то он сумел обрести свой дом в Калифорнии.

Арчер осторожно поднял намокший труп и, прижав к себе, отнес тело на песок. Когда Арчер прижался губами ко лбу Джо, слезы потекли сами собой. Арчер поднял голову и взглянул на чистое небо Калифорнии.

— Великий Дух, — негромко воззвал он, — или Господь, или как ты там себя называешь, помоги мне отомстить за смерть Джо Тандера. Ведь наверняка я могу что-то сделать, чтобы прекратить всю эту несправедливость. Помоги мне, Боже, потому что я так любил Джо, он освободил меня из тюрьмы и научил, как жить в согласии и единении с природой. Не допусти, чтобы Джо умер напрасно!

Слезы текли у Арчера по щекам, в то время как легкий океанский бриз овевал его мокрое лицо и поигрывал одеждой мертвого индейца-шоуни.

Мелодия, доносившаяся из салуна «Белла Юнион» на Портсмут-сквер, исполнялась на дребезжащем фортепиано; внезапно к фортепиано подключились скрипка, аккордеон и труба — тот самый квартет, который когда-то нанимала Чикаго для развлечения посетителей кафе «Бонанза». Заведение Чикаго располагалось как раз за углом от салуна «Белла Юнион».

Был ранний вечер, и площадь прямо-таки кишела жителями Сан-Франциско. Город быстро разрастался за счет представителей самых разных народов, и потому сейчас можно было слышать не менее дюжины различных наречий. Люди были так разнообразно и ярко одеты, что даже Арчер в своем костюме шоуни не слишком-то привлекал взгляды зевак, хотя многие обращали внимание на его светлые волосы, светлую бороду и давно не мытую белую кожу. Хотя Портсмут-сквер все еще считалась центром города, однако эту площадь медленно, но верно относило на периферию городской жизни, делая весьма второразрядной, а по мнению иных, так и вовсе захолустной. Но все-таки газовые фонари горели, заведения работали, публика собиралась, и при обычных обстоятельствах прохожие непременно пялились бы на Арчера. Накрашенные шлюхи и обнаженные до пояса официантки, которых он смог сейчас рассмотреть через стекла кафе «Бонанза», возбуждали его молодую плоть. Однако, за исключением женщин, все остальное не произвело на Арчера решительно никакого впечатления.

Самоубийство Джо Тандера опустошило его. Только теперь, по прошествии некоторого времени, задним умом Арчер смог разглядеть признаки надвигавшейся трагедии: Джо все более и более замыкался в себе, все более мрачнел, все чаще разражался презрительными замечаниями в адрес белых, которых они встречали на своем пути. И все-таки сама трагедия явилась для Арчера полнейшей неожиданностью, и он не переставал себя укорять: во-первых, он чувствовал себя виноватым, будучи белым, а во-вторых, как друг Джо, испытывал также и личную вину за то, что не сумел предвидеть и, стало быть, ничего не сделал для предотвращения трагедии. Потерять единственного друга, того самого, который спас его рассудок и, вероятно, саму жизнь, вызволив из тюрьмы! Арчер был в отчаянии.

Тут он внезапно заметил вывеску:

«ТОРГОВЫЙ ЦЕНТР «ДЕ МЕЙЕР И КИНСОЛВИНГ».

Эмма… Как-то она его встретит, что подумает о нем? Фермер в Сономе покатывался со смеху при одной только мысли о том, что Арчер может быть любовником элегантной миссис Кинсолвинг. «Действительно, смешно», — подумал Арчер. Он грязен, у него нет денег. Да и кто он? Осужденный преступник, сбежавший из тюряги уголовник!

Обойдя площадь, Арчер уставился на освещенные витрины магазина: меховые шубы, красивые платья, великолепная мебель, элегантные ювелирные украшения, товары для дома. Все это было так непохоже на предметы, окружавшие их с Джо Тандером. Арчер столько уже времени обходился без денег, что мир материальных благ как бы вовсе перестал существовать для него. Но хотел ли он жить в этом мире? А если Эмма стала неотъемлемой частью этого самого материального мира, хотел ли он тогда возвращения Эммы? Они были в разлуке практически два года. И все эти годы Арчер мечтал о той самой Эмме, которую знал во время поездки на речном пароходе. Вопрос в том, осталась ли Эмма прежней?

Арчер подошел к витрине рядом с главным входом в Торговый центр. В витрине на специальном обтянутом черным бархатом возвышении покоился крупный золотой самородок. Витиеватыми буквами шла надпись: «Желаем вам золотого Рождества!» Маленькие газовые светильники, установленные за внешним стеклом витрины, подсвечивали самородок, и золото похотливо блестело, притягивая взгляды.

Чем больше Арчер смотрел на золотой самородок, тем сильнее вскипала в его душе злость. Золото, красивые вещицы, выставленные в витринах, Торговый центр — Арчер вдруг подумал, что это и есть те ловушки, которые разбрасывает повсюду цивилизация, та самая цивилизация, которая лишила человеческих прав самого Арчера и которая украла то, что по праву принадлежало Джо Тандеру. Внезапно Арчер возненавидел золото.

Перебежав улицу, он поднял с земли увесистый камень.

— Эй ты! Какого дьявола?!

Один из охранников, стоявший перед главным входом в Торговый центр, увидел, как молодой человек в индейской одежде намеревается швырнуть булыжник. Вот он размахнулся, бросил… Камень разбил стекло витрины, осколки погребли под собой золотой самородок.

Со смертью Скотта Кинсолвинга Эмма вынуждена была работать не покладая рук, чтобы создать империю для Арчера-младшего и для Стар. Хотя пока еще ни о какой «империи» говорить, собственно, не приходилось, однако деятельность Эммы была такой разносторонней и привела к появлению такого количества различных предприятий и заведений, что жители Сан-Франциско сравнивали деятельность Эммы с делами крупнейших магнатов Восточного побережья. Страховая компания «Золотой штат», которая недавно начала функционировать, имея в своем штате лишь двух клерков и секретаря, выросла с момента появления в пять раз. Ежедневно выходящая в Сан-Франциско газета «Таймс-Диспетч», которую Эмма основала специально для Дэвида Левина и полностью финансировала из собственного кармана, начинала уже приобретать влияние и делалась достойной соперницей «Бюллетеня». Ну и кроме всего прочего был, конечно, сам Торговый центр.

После того как в день пожара в нем похозяйничали «сиднейские утки», Эмма с такой дьявольской энергией принялась за восстановительные работы, что немногочисленные городские леди начали без остановки щебетать о том, до чего же не подобает женщине — представьте, только-только ставшей вдовой! — заниматься сугубо мужской работой. Эмме было абсолютно наплевать, что эти сан-францисские наседки кудахтали на ее счет, она просто в невиданно короткие сроки, в какие-нибудь три недели, сумела восстановить и открыть для посетителей свой универсальный магазин.

На втором этаже магазина, в кабинете отца, появился второй рабочий стол: именно тут Феликс с Эммой, сидя друг против друга, обсуждали дела, образовав впервые на Западе подлинно деловое содружество «отец — дочь». Феликс занимался управлением Торговым центром, в его обязанности входила масса вещей, в том числе разработка тематического оформления магазинных витрин. Именно ему принадлежала идея поместить в одну из витрин золотой самородок. Эмма же вела бухгалтерский учет, потому что Феликс был абсолютно не способен заниматься цифирью, которая вгоняла его в тоску практически моментально.

В тот вечер Эмма занималась изучением полученных счетов. Прошло больше часа после закрытия магазина, когда раздался стук в дверь ее кабинета.

— Войдите.

Пол Кларк, неуклюжий чернобородый начальник ночной охраны, вошел в кабинет.

— Извините, миссис Кинсолвинг, но у нас там внизу небольшое недоразумение. Мужчина швырнул камень в витрину с золотым самородком.

— И украл его? — спросила Эмма обеспокоенно, потому что этот самородок был застрахован на пять тысяч долларов.

— Нет, мэм. Он просто разбил витрину.

— Почему? Он пьян?

— Нет, мэм. По крайней мере, мне он пьяным не показался, хотя ведет себя некоторым образом не вполне нормально. Сам белый, а одет так, как одеваются индейцы. Говорит, что знает вас, в чем я сомневаюсь. Его зовут Коллингвуд. Арчер Коллингвуд.

Эмма отложила ручку.

— Арчер… — прошептала она.

Пол Кларк уставился на свою хозяйку с некоторым опасением: ему показалось, что Эмму хватил удар.

— С вами все в порядке, мэм?

— Да, просто я… Скажите, у него волосы светлые?

— Да, мэм.

Она поднялась из-за стола.

— Он красив?

— Видите ли, мэм, на этот вопрос сложновато ответить…

— Где он?

— Внизу. Мы задержали его, пока…

Эмма ринулась мимо охранника, и он с изумлением увидел, что она плачет. Подумать только, Эмма де Мейер Кинсолвинг, самая умная, самая богатая и самая крутая женщина в Сан-Франциско, и вдруг — на тебе! — плачет! Он не мог поверить собственным глазам.

Эмма выбежала из офиса, оставив двери распахнутыми, промчалась через приемную, где в этот момент уже не было ни души, миновала расположенную на втором этаже мебельную секцию. Когда она бежала по лестнице, ей вдруг припомнилось, как в последний раз они с Арчером занималась любовью на борту речного парохода. Сколько же он перенес с тех пор!

Не так давно мистер Эпплтон возвратился из Огайо с сообщением, что группа индейцев освободила Арчера из тюрьмы. Эта новость обрадовала и взволновала Эмму которая от Эпплтона впервые узнала об ужасах одиночного заключения. «Но теперь ведь все позади, дорогой мой, — думала она, спускаясь по центральному пролету главной лестницы. — Теперь ты на свободе, и ты — мой! Не когда-нибудь, не завтра, сейчас… Сегодня ночью!»

Эмма спустилась на нижний этаж и увидела Арчера, который стоял, прислонившись к витрине с часами. По обе стороны от него возвышались охранники.

— Арчер…

Он повернулся. Лицо — грязное, борода — по грудь.

— Эмма…

Пробежав мимо множества витрин, Эмма упала к нему в объятия и принялась целовать. Охрана обменялась недоумевающими взглядами.

— Почему… — она хотела задать Арчеру столько вопросов, но не смогла: такая неуемная радость захлестнула ее, Эмма смеялась и плакала одновременно. Сейчас на ум ей приходили самые что ни на есть примитивные вопросы: — Почему ты разбил нашу витрину?

Оглушенный ее красотой, Арчер непонимающе уставился на Эмму, больше всего боясь поверить, что они и вправду наконец-то опять вместе. Он не спешил с ответом на ее вопрос, поскольку сознавал, что, бросив камень в витрину магазина «Де Мейер и Кинсолвинг», он бросил камень и в Эмму.

— Потому, — сказал он наконец, — что я был взбешен.

Эмма вынуждена была заключить, что непорочный фермерский паренек, каковым Арчер был в пору их взаимной влюбленности, потерял свою непорочность в очень трудных жизненных обстоятельствах.

— Так это и есть мой сын? — склонившись над кроваткой, недоуменно спросил Арчер.

— Это Арчер-младший, — ответила Эмма, держа масляную лампу, чтобы ему было лучше видно. Они сейчас были в детской, на втором этаже нового, только что отстроенного кирпичного дома, который Эмма соорудила на Рашн-Хилл. Старую свою недвижимость на Ринкон-Хилл, которая уцелела после пожара, она передала для сооружения нового Дома моряка. — В следующем месяце, седьмого декабря, ему исполнится год. Ну ведь правда же, он очарователен? Смотри, у него светлые волосики, совсем такие, как у тебя.

— Я даже и не подозревал о том, что я — отец. Какая у него фамилия?

— Кинсолвинг. Скотт усыновил его. Я заключила с ним в некотором роде сделку.

— Сделка? Насчет ребенка?!

— Ну, видишь ли, все это так сложно, я потом объясню. А вот это — Стар, сводная сестра Арчера. — С этими словами Эмма подвела его к еще одной кроватке, в которой, лежа на спинке, спала маленькая Стар.

— Она тоже твоя дочь? — спросил Арчер.

— Я удочерила ее, и это тоже часть нашей сделки. Ее отцом был Скотт. А матерью — китаянка, любовница Скотта.

— Любовница-китаянка?! — повторил он, как громом пораженный.

— Видишь ли, жизнь в Сан-Франциско несколько более экзотична, чем в Огайо.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду…

Эмма выключила лампу и повела Арчера из комнаты. В верхнем холле она показала ему картины в дорогих золоченых рамах, которые начала собирать. Подойдя к одной из дверей, Эмма остановилась.