Дэвид сочувственно пожал ее затянутую в перчатку руку.

— Не будь слишком в этом уверена, — сказал он, и нельзя было не понять, что косвенным образом это замечание имеет отношение и к самому Дэвиду. Во всяком случае, в душе он все еще питал некоторые надежды.

— Дорогой Дэвид, — с улыбкой сказала Эмма, — мы через столько всего прошли в этой жизни вместе. Однако ирония заключается в том, что я сама не верю, что меня можно назвать удачливой. По крайней мере, удачливой матерью. Мой сын спивается, моя дочь… Впрочем, тебе известны мои подозрения относительно ее отношений с Крейном. Если мои подозрения верны, то вина целиком лежит на мне. Хотя мне кажется, что я положила всему этому конец. Скажи, Дэвид, могу ли я попросить тебя об одной услуге?

— Конечно.

— Мне нужно подыскать какое-нибудь дело для Арчера. Единственное, к чему он проявляет хоть какой-то интерес, — это газета. Я знаю, что тебе не нравится его необузданность, но не мог бы ты подыскать для него работу в «Таймс-Диспетч»? Я не хочу, чтобы ты проявлял по отношению к нему какой-либо фаворитизм, пусть начнет с первых ступенек служебной лестницы, мне все равно… Ну как, мог бы ты сделать это для меня?

— Конечно.

«Боже, — подумал Дэвид, — теперь еще и этот испорченный кретин окажется на моей шее…»

Эмма улыбнулась и крепко обняла его.

— Мой дорогой Дэвид, — прошептала она, — мой самый настоящий друг!

Вот именно — друг… Тридцать лет все друг и друг, черт побери!

— Только пусть Арчер не знает о нашем разговоре, — добавила Эмма, отпуская его. — Я хочу, чтобы он сам решил, каким делом заняться, но, по-моему, он захочет работать именно в газете. Мне хотелось бы, чтобы он думал, что принял это решение совершенно самостоятельно. Я лишь хотела сначала обговорить это дело с тобой.

Она одарила Дэвида улыбкой, и хотя улыбка эта была невеселой, она произвела на него свое обычное магическое действие. «И какой же я старый дурак! — подумал Дэвид. — Никак не могу вырвать эту женщину из своего сердца…»


— Арчер, пожалуйста, не напивайся, — сказала Стар, входя в обшитую деревом библиотеку. Брат как раз наливал себе из хрустального графина виски. — Ради Бога, не сегодня. Ведь только что вынесли папин гроб!

— А почему бы не напиться? — спросил Арчер и как бы в подтверждение своих слов сделал большой глоток. — Эта ужасная органная музыка, этот траурный креп, бедный папа, лежащий в этом безобразном гробу…

— И вовсе не в безобразном!

— Все гробы безобразные. Да сама смерть — безобразная штука. Но эти похороны были прямо-таки чудовищными от начала до конца. Уж если где и устраивать церемонию, то где-нибудь в лесу, который папа так любил. Он ненавидел этот дом, а мать никогда этого не понимала. Отец был свободным человеком, человеком свободной души, которого поймала в сети миссис Денежный Мешок.

— Но ты как будто ничего не имеешь против того, чтобы тратить деньги этой, как ты сказал, миссис Денежный Мешок, — раздался голос у него за спиной. Арчер чуть не подавился своим виски.

Его мать, в черном платье, с тремя нитками жемчуга на шее, стояла в дверях.

— Почему ты так жесток по отношению ко мне? — спросила Эмма, подходя к сыну. — С тех пор как умер отец, ты не нашел для меня даже слова сочувствия, тогда как мне так нужна твоя любовь и твоя поддержка. А вместо этого — пренебрежительное «миссис Денежный Мешок»…

— Тебе не нужна моя поддержка, — сердито возразил Арчер. — Тебе никогда не была нужна чья-либо поддержка. Ты очень сильная — сильнее, чем большинство мужчин! И ты была наверняка сильнее, чем отец, да упокой, Господи, его душу.

— Это что же, преступление — быть сильной?

— Это неестественно. Ты — женщина. И должна заниматься женскими делами, ну, например… например…

— Шитьем? — прервала его Эмма; ее прекрасные глаза сверкали.

— Именно. Шитьем или игрой на фортепиано. Когда я был маленьким, мне так нравилось слушать, как ты играешь на фортепиано, но вот уже много лет ты даже не прикасалась к нему. Только и заняты твои мысли, что делом и деньгами. Большинство женщин за всю свою жизнь ни разу даже не переступали порог офиса, тогда как твой офис — это твой дом. Твой банк, твоя страховая компания, твой универсальный магазин — вот где лежит твое сердце.

— Мое сердце похоронено вместе с отцом, так что не нужно говорить мне о моем сердце. Но я с готовностью признаю — и отец с этим бы согласился, — что, несмотря на многие его прекрасные качества, он никогда не был деловым человеком. Я горжусь тем, чего мне удалось достичь в жизни. Конечно, я не собираюсь оправдываться перед собственным сыном, у которого, насколько я могу судить, главное в жизни достижение — рекорд по потреблению алкоголя.

— Да, я пью, а ты знаешь, почему? Большинству сыновей приходится состязаться со своими отцами, что само по себе плохо. Но мне же приходится состязаться с собственной матерью, а это совсем уж нечестно. Знаешь, как это тяжело для меня?

Эмма посмотрела на сына. Она любила его страстной любовью собственницы, поэтому все эти годы заставляла себя соблюдать с ним эмоциональную дистанцию, чтобы не подавить его, не превратить в тряпку. Именно эту ошибку допускали в отношении своих детей многие матери Ноб-Хилла, и Эмма видела катастрофические последствия этого. Нельзя сказать, что она слепо любила сына. Теперь же, внимательно посмотрев ему в лицо, в котором соединились англо-саксонская привлекательность отца и еврейская красота матери, она впервые заметила признаки беспутного образа жизни: тонкие морщинки вокруг голубых глаз, легкая одутловатость, даже его густые светлые волосы начали редеть на висках — а ведь ему было всего двадцать шесть. Но теперь она легко могла видеть, как тяжело ему было состязаться с ней.

— Не будем ссориться, — сказала она, потрепав его по плечу. — Тем более после похорон твоего отца. Но поверь, дорогой, менее всего я желала бы состязаться с собственным сыном. — Она убрала руку с его плеча. — Полагаю, многое из сказанного сейчас тобой — правда. Не думай, пожалуйста, будто я совершенно не знаю, что люди говорят у меня за спиной, тем более, случается, они говорят мне то же самое в лицо. Например: «Место женщины — в ее доме», или: «Она носит брюки в семье», и так далее и так далее. Многие договариваются даже до того, что я преуспела в бизнесе только потому, что я еврейка.

— Стало быть, тебе не о чем беспокоиться, — сказал Арчер. — Они не стоят того.

— Конечно же не стоят, но они так говорят. К лучшему или к худшему, а эта страна быстро богатеет, но Боже сохрани того, кто разбогател, ибо на него люди готовы всех собак навесить. Как бы то ни было, Арчер, я надеюсь, что мы с тобой сумеем все начать по-другому. До сего дня я позволяла тебе делать, что вздумается, не вмешивалась в твои дела, потому что… Ну, наверное, потому, что я избаловала тебя. Вероятно, многое из того, что вызывает у тебя обиду, — это моя вина. Но дело в том, что теперь, когда не стало отца, нужно помнить, что какие бы расхождения у нас в семье ни были, мы — одна семья, а семья — вещь исключительно важная. Теперь ты — глава семьи.

— Я?! — спросил он, и в голосе его прозвучало нечто большее, чем скептицизм, чего Эмма не могла не заметить.

— Да, ты, если бросишь пить.

На лице Арчера отразилось удивление. Со стакана, который держал в руке, он перевел взгляд на мать, затем с матери опять на стакан. Арчер вздохнул, подошел к одной из росших в кадушках пальм и вылил виски в землю.

Эмма улыбнулась.

— Это, мой дорогой сын, твой первый шаг к возмужанию. А теперь я предлагаю тебе работу. Ты можешь быть главой семьи, но пока что все дела веду я — до тех пор, пока ты не докажешь, что можешь справляться с делами не хуже меня. Ты можешь избрать себе любое поприще. Когда-то ты интересовался и даже задавал мне вопросы относительно различных аспектов работы в газете. Не хочешь ли начать оттуда?

— Да! — ответил он так быстро, что не оставалось сомнений, к чему лежит его душа.

— Отлично. Утром пойдешь к Дэвиду Левину. Ты сможешь изучить работу газетчика от и до. А теперь, дорогой, пойдем-ка ужинать.

«Все проблемы решены, — подумала Эмма, — и, кажется, мне недурно удалось с этим справиться».


Обнаженная Стар внимательно изучала в зеркале свое отражение в полный рост. Хотя она была в меру тщеславна, ей все-таки иногда хотелось в большей степени быть похожей на других. Смесь генов Скотта Кинсолвинга и Чинлинг создала экзотическое существо: куда бы Стар ни пошла, всюду мужчины, открыв рот от удивления, а женщины с завистью в глазах, провожали ее взглядом. Хотя немногие жители Калифорнии слышали когда-либо об австрийском монахе по имени Грегор Мендель, который занимался вопросами генетики, проживая на другом конце Земли, природа знала свое дело, и гены Скотта были доминирующими. Отсюда — мягкий оттенок темно-рыжих волос и белоснежная кожа Стар. Однако ее янтарные глаза имели миндалевидный разрез, а лицо отличала мягкая округлость. Этот легкий восточный колорит делал ее красоту особенно эффектной. Стар была высокой, стройной и очень грациозной, с небольшой грудью и изящно округлыми бедрами.

Она была создана для любви, и она любила. Но так получилось, что предметом ее любви оказался вовсе не Клейтон Деламер.

Подойдя к своей затянутой матерчатыми пологами постели с белоснежным балдахином, Стар взяла белую кружевную ночную рубашку с хорошенькими розовыми бантиками по низу. Такой фасон придумала Зита, которая, впрочем, шила все белье для Стар. Надев через голову рубашку, Стар прыгнула в постель. Будучи дочерью и внучкой хозяев магазина «Де Мейерс», она имела открытый счет в универсальном магазине, и потому все три ее шкафа были доверху набиты одеждой и обувью, а также шляпами, перчатками и прочими аксессуарами. Стар обожала красивую одежду и была очень благодарна матери за то, что та позволяла ей приобретать все, что душе угодно. Однако в этот вечер она немного нервничала как раз из-за обилия нарядов, и это уже не в первый раз. Если для Арчера главной проблемой была Эмма, она же была проблемой и для Стар, хотя и совершенно по-другому. Стар была восхищена тем, как мать обошлась с Арчером в этот вечер, и она искренне радовалась тому, что сводный брат, судя по всему, намерен начать новую жизнь (если он и вправду откажется от выпивки, может, прекратятся и его пьяные приставания к ней). «Семья, — сказала мать. — Семья — самое важное на свете».

Крейн Канг определенно не входил в число членов семьи.

Она должна вырвать Крейна из души, как вырывают из земли ядовитый сорняк. Стар отвергла уже столько достойных претендентов на ее руку, что в конце концов у нее уже иссякли все уловки и объяснения. Когда мать подчеркнула, что ей уже двадцать шесть, Стар наконец смирилась с неизбежным и приняла предложение Клейтона Деламера. И не скажешь ведь, что Клейтон был сродни утешительному призу. Красивый, мягкий и добрый, он был сыном одного из «серебряных баронов» — о подобном замужестве оставалось лишь мечтать. Более того, Клейтон был без ума от нее, а Стар даже помыслить не могла о том, чтобы не выходить за него замуж. Это уничтожило бы мать. Уничтожило бы семью.

Но едва только Стар закрыла глаза, как тотчас же увидела перед собой мускулистое красивое тело Кай Йи Чайнатауна — того самого, который воспламенил ее тело и душу.


Разбудил ее лязгающий звук.

Торопливо усевшись на постели, Стар зажгла ночник, посмотрела на одно из двух открытых окон и как раз под подоконником увидела странный тройной крюк, царапавший розовые обои. К стальному крюку был привязан канат, по которому снаружи здания кто-то лез к ней в комнату. Она готова была уже поднять панику, как вдруг в окне показалось обезображенное шрамом лицо Крейна. Он быстро забрался внутрь и втащил веревку, по которой поднялся сюда, затем повернулся к Стар. Как обычно, на Крейне были мягкий костюм из иссиня-черного шелка и черные сандалии, а его черные волосы были забраны на затылке в косичку — «свинячий хвостик».

— Ты сумасшедший, — прошептала она. — Ты что, играешь в китайского пирата? Если мама узнает…

— Черт с ней, с твоей матерью!

Сняв через голову шелковую рубашку, Крейн бросил ее на стул. Стар посмотрела на его безволосый торс: после многих лет занятий тэквандо все мышцы у него рельефно выступали на теле. Подойдя к постели, Крейн поставил левое колено на край матраса, взял обеими руками голову Стар и привлек ее к себе, страстно и жадно целуя ее. Стар даже не пыталась сопротивляться. Она в этот момент была похожа на наркомана, который дал себе слово воздерживаться от зелья, долго терпел и наконец-таки уступил желанию организма. Она гладила его мускулистую спину, в то время как Крейн навалился на нее, не отнимая своих губ от ее рта.