Тимар избирает, так сказать, путь умеренной подлости: ему удается применить заветы бессердечного чистогана, не свершая убийства, прямого грабежа или слишком явной подлости. Напротив, цепь романтических приключений, придуманных автором, казалось бы, дает Тимару моральное право завладеть сокровищами Али Чорбаджи, и лишь внутренний голос — голос совести — твердит ему, что он — вор. Страшная, призрачная, колдовская ночь, озаренная зловещим светом кровавого полумесяца, — ночь, когда Тимар решает присвоить себе драгоценности, становится тем рубежом, который навсегда отделяет весь его прежний мир — честную и, в общем, счастливую жизнь человека труда — от непривычного для него мира буржуазного стяжательства.

С чувством гордости за простолюдина показывает писатель нравственное превосходство Тимара над «их благородиями» — лакействующими дворянами и хищными буржуа, обжуливающими друг друга в мошеннических сделках. Ум, предприимчивость и широта натуры, резко выделяя героя среди «отцов города», обеспечивают неизменный успех всех его торговых операций. При этом страсть к обогащению отнюдь не является главной движущей силой многочисленных начинаний Тимара, золото не убивает в нем человека: он заботится о горожанах, строит больницы, помогает бедным.

Казалось бы, перед нами «идеальный капиталист», в существование которого верил Йокаи. Но образ Тимара значительно сложнее и богаче. Это не процветающий делец, постепенно утрачивающий душу, а человек большого и чистого сердца, переживающий глубокую духовную драму и горькой ценой расплачивающийся за похищенные сокровища.

Герой убеждается, что за деньги нельзя купить живого человеческого чувства. Жена Тимара — Тимея уважает и боготворит мужа, на всю жизнь благодарна ему, но его любовь — искренняя и преданная — не вызывает в ней взаимности. Так брак с Тимеей, желанной, но недоступной, превращается в источник мучений и стыда. Но и в этой, казалось бы, глубоко личной драме Тимара просвечивает нечто большее: в царстве бессердечного эгоизма, где все человеческие отношения подчинены власти чистогана и даже любовь регламентирована самым явным денежным интересом, редко можно встретить сильное и счастливое чувство; ложь и противоестественность социального устройства не может не наложить своей печати и на частную жизнь людей.

Но Михай не может и не хочет смириться с тем, к чему другие давно притерпелись. Его гнетет чувство вины перед женой, которая страдает, любя другого, сознание того, что богатство его приобретено нечестно. К этому примешивается отвращение к «нормам буржуазной морали», к новоиспеченным друзьям — рыцарям наживы и эгоистического расчета. Потому так невыносимо тяжко, сиротливо и неуютно жить Тимару.

Но, словно пожалев своего несчастного героя, достойного любви и счастья, Йокаи бросает ему луч света, как раз в тот момент, когда он особенно остро ощущает безрадостность и никчемность своего существования: автор отправляет своего героя на маленький, забытый островок, где живут вольные люди — Тереза с дочерью Ноэми, — не знающие, что такое деньги.

Напоминание о красоте и поэтичности честной трудовой жизни на фоне царственно прекрасной природы дает возможность автору вырвать героя из чуждой ему обстановки. Устав от бесконечных афер и махинаций, Михай особенно остро сознает радость свободного, осмысленного труда. Но хотя эта утопическая идиллия к тому же приносит ему и счастье большой взаимной любви юной красавицы Ноэми, герой не в силах порвать с Тимеей и опостылевшим ему буржуазным окружением: его внутренняя связь с этими людьми оказывается гораздо более глубокой, чем он полагал. Так начинается двойственная жизнь Тимара, приносящая ему больше мук, чем радостей. Сложное душевное состояние «золотого человека» полнее всего раскрывается в монологах — раздумьях героя о своем месте в жизни, о трагической раздвоенности собственных чувств и стремлений. Это исполненное глубокого драматизма самораскрытие становится особенно ярким и эмоциональным в описании бреда и галлюцинаций больного Тимара, когда ему мерещатся «адским пламенем горящие сокровища».

Рождение сына, смерть Терезы, тоска Ноэми, с ребенком на руках оставшейся одной на пустынном острове, любовь Тимеи к другу Тимара исподволь подготовляют тот душевный переворот, который должен неминуемо произойти — рано или поздно. И лишь в самый последний момент, не удержавшись на последовательно реалистических позициях, Йокаи прибегает к своему излюбленному приему — счастливой случайности, чтобы заставить героя остаться наконец навсегда на «Ничейном» острове и начать новую жизнь, «прекрасную, как утренний сон».

Романтически идеализированная, идиллическая жизнь на фоне доброй, разумной и справедливой природы могла, разумеется, существовать лишь в поэтических мечтах. Выказывая тем самым удивительную наивность, Йокаи, однако, в этом отношении мало отличался от многих западных писателей, испытавших в той или иной степени влияние идей утопического социализма. Словно в подтверждение знаменитого лозунга Руссо «лучше земледелие, чем философия», он заставляет своих любимых героев превратить пустынный остров в чудесный, плодоносящий сад и создать трудовую коммуну по принципу свободного равенства и братства. Михай становится, если так можно выразиться, венгерским вариантом руссоистского героя, воплощением идеала Йокаи, его мечты о человеке — хозяине и преобразователе мира.

Удалась ли Йокаи попытка реализовать в художественных образах свой утопический идеал? Разумеется, не во всем, и если удалась, то лишь потому, что «прекрасный сон» все время переплетается с реальными фактами венгерской действительности, иллюзорная мечта в чем-то подчиняется художественной правде. Тереза и Ноэми никогда бы не попали на землю обетованную, если бы не иезуитство буржуазного законодательства и жестокость городских воротил, в минуту жизни трудную умывших руки и бросивших несчастную вдову с ребенком на произвол судьбы. Даже на острове они неизбежно соприкасаются с типичными представителями «темного царства» наживы и чистогана. Тихая, радостная жизнь матери и дочери давно была бы исковеркана подлым аферистом, если бы не покровительство «золотого человека», арендовавшего для них этот остров.

Образы Терезы и Ноэми противопоставлены другим героям романа и в то же время органически связаны с ними. Глубокая порядочность, доброта и чистота нравственного чувства роднит Ноэми с Тимеей. Однако за этими, казалось бы, столь похожими красавицами стоят два разных мира: Тимея скована сетью условностей, писаных и неписаных законов, которые она считает себя не вправе преступить, даже когда они противоречат ее истинным стремлениям, порывам души и сердца; Ноэми — экзотический цветок, дитя природы, живое олицетворение естественности и непосредственности. Условности и предрассудки «цивилизованного общества» чужды и непонятны ей, она любит Тимара со всей страстью юности, даже не подозревая, что их союз должен быть кем-то «узаконен».

Фигуры второстепенных персонажей менее правдивы и выразительны, чем характер Михая Тимара. В образах Аталии и Тодора чувствуются не изжитые Йокаи романтические «крайности». Однако подлость и жестокость этих героев психологически мотивированы: писатель говорит о тех жизненных условиях, которые исковеркали их и заставили стать «злодеями». Хотя в образах отрицательных персонажей в основном доминирует одна черта — алчность, однако у каждого персонажа она проявляется по-своему: в «Золотом человеке» нет такого резкого разделения на носителей добра и зла, как в других произведениях Йокаи. Многое пережив, становится более человечной жестокосердая и недалекая г-жа Бразович. Капитан Качука, в день свадьбы бросивший Аталию потому, что она стала бесприданницей, под влиянием любви к Тимее облагораживается, нравственно очищается.

Важное место в художественной ткани романа занимают описания природы. В пейзажах Йокаи чувствуется талант живописца: его палитра отличается многообразием красок, яркостью цветов, резким противопоставлением света и тени. Подчас пейзаж играет роль декоративную, но чаще становится фоном, важной и активной частью повествования. В наиболее драматических местах романа сама природа подготовляет читателя к восприятию серьезных событий в жизни героя, предопределяя их дальнейший ход и последствия.

Неоднократно повторяющаяся картина лунной ночи непосредственно включается в движение мыслей и чувств Тимара. Это пейзаж изменчивый, пронизанный ощущением героя, которому кажется, будто луна говорит с ним на непонятном, загадочном языке: сначала она толкает его на преступление, а в последующих сценах вызывает чувство раскаяния и решимость кончить жизнь самоубийством. Зловещий свет «кровавого полумесяца» становится уже не только фоном, но и символом, предвещающим то таинственное, уму непостижимое, что должно произойти в судьбе Тимара.

И опять-таки природа — на этот раз добрая и милостивая — помогает герою понять не только красоту, но и смысл жизни.

В пейзажах Йокаи, пожалуй, наиболее ярко проявилась свойственная ему музыкальность речи, поэтическая выразительность и колоритность языка.

Язык Йокаи удивительно богат и разнообразен. Он сохраняет гибкость и выразительность речи простонародья, меткость эпитетов и сравнений. Широко используя сокровищницу народной речи, Йокаи вместе с тем значительно обогатил ее. Недаром крупнейший венгерский поэт Янош Арань утверждал, что «Йокаи — первый из прозаиков, у кого можно учиться чудесному родному языку».

Творчество Йокаи знаменует новую ступень в развитии венгерской прозы, «Йокаи — это целый мир, сотканный из миллионов образов и красок, мир счастья — чарующий и наивный», — говорил о нем писатель-демократ Жигмонд Мориц.

Прошло уже столетие с тех пор, как были созданы лучшие произведения Йокаи, и все же они не потускнели и до наших дней. Книги Йокаи переведены на многие языки, они занимают видное место не только в венгерской, но и в мировой литературе.

Е. Умнякова

Часть первая

«Святая Борбала»



Железные ворота