При этом у Аталии был до того смиренный вид, а в голосе звучала такая мольба, что Тимар уже начал сомневаться в ее словах, готов был поверить, что она наговорила ему вздор. Но, подняв на нее глаза, он с удивлением встретил наглую усмешку.

— Вы просто трус! — дерзко бросила ему в лицо Аталия и круто повернулась, собираясь уйти.

Тимар кинулся ей вслед и крепко схватил ее за руку.

— Останьтесь… прошу вас!.. Я принимаю ваш совет и сделаю, как вы мне подскажете.

— В таком случае слушайте, — сказала Аталия, вплотную подходя к нему.

Пышной своей грудью девушка почти касалась Тимара, а губы ее были так близко, что он ощущал ее горячее дыхание. Взглянув издали на эту пару, можно было подумать, что воркуют влюбленные. Аталия шепотом поведала ему следующее:

— Когда мой отец, покойный Бразович, построил этот дом, комната, которая служит сейчас спальней Тимее, была гостиной. Там отец принимал всевозможных дельцов, компаньонов, купцов и предпринимателей, приходивших торговаться с ним. В стене спальни имеется ниша; к ней примыкает тайник, по другую сторону которого находится шкаф со старой посудой. Шкаф открывают редко. Да будь он даже распахнут настежь, никому и в голову не придет крутить болты под его полками. А именно в них весь секрет. Средний болт под третьей полкой несколько выступает. Если его вытащить, это не вызовет никаких подозрений. Кто хочет узнать тайну, должен иметь отмычку, которая вставляется в отверстие этого болта. Стоит нажать на шляпку отмычки, как на ее конце выскочит бородка и получится ключ. Поверните ключ, и задняя стенка шкафа бесшумно отодвинется в сторону, открывая тайник. Воздух и свет проникают туда только с крыши, через вытяжную трубу. Тайник примыкает к комнате, где раньше помещались гости господина Бразовича, а теперь спальня Тимеи. Замаскирован он со стороны комнаты мозаичной картиной, на которой изображен святой Георгий, поражающий дракона. По-видимому, эта картина была исполнена на заказ и плотно вделана в стену. Ее не раз собирались оттуда вынуть, но Тимея не пожелала, она так и осталась на месте. Один кусочек мозаики легко сдвигается. В образовавшуюся щель видно все происходящее в спальне и слышны все разговоры.

— А для чего служил этот тайник вашему отцу?

— Думается, отец пользовался им, когда вел переговоры с различными клиентами, конкурентами и должностными лицами ведомств. Отец мой слыл хлебосолом, дом его славился изысканной кухней и добрыми винами. Подпоив и развеселив своих гостей, он обычно предоставлял их самим себе. А сам бесшумно прокрадывался в тайник, припадал ухом к щели, и из этой засады подслушивал их интимные разговоры. Таким образом он узнавал о крайней уступке, на какую согласились поставщики, и самую высокую цену, какую готовы дать его конкуренты. Благодаря тайнику отец всегда был заблаговременно осведомлен, что намерены закупать казенные скупщики продовольствия и какие выгодные подряды можно получить от начальства, ведавшего сооружениями крепостей. Как известно, вино развязывает язык. К тому же собеседникам и в голову не приходило, что их деловые секреты может подслушать заинтересованный в этом человек, притаившийся где-то совсем рядом. Таким путем почтенному Бразовичу удавалось обстряпывать немало выгодных дел, раздобывать сведения, из которых он извлекал изрядную выгоду. Однажды отец и сам хватил за столом лишнего, а потому послал меня подслушивать в свой тайник. С тех пор я знаю о его существовании. Ключ от него до сих пор хранится у меня. Когда был наложен арест на имущество покойного Бразовича, я легко могла бы, пользуясь этим тайным ходом, спасти многие ценности. Но я слишком горда, чтобы заниматься воровством.

— Значит, из тайника можно проникнуть в спальню Тимеи?

— Да. Картина, изображающая святого Георгия, поворачивается на шарнирах, как створка двери.

— И вы можете через этот тайный ход в любое время проникнуть в комнату моей жены? — с невольной дрожью спросил Тимар.

Аталия горделиво улыбнулась.

— До сих пор мне не было нужды проникать к ней через тайный ход. Тимея спит при открытых дверях, и вы отлично знаете, что в свою комнату я прохожу через ее спальню. К тому же у нее очень крепкий сон.

— Дайте мне этот ключ.

Аталия вынула из кармана секретную отмычку и еще раз объяснила, как с ней обращаться.

Внутренний голос, а может быть, неведомый ангел-хранитель внушал Тимару, чтобы он немедленно бросил этот ключ в глубокий колодец, находившийся на дворе. Но он не прислушался к голосу своей совести, внимая лишь тому, что нашептывала ему на ухо Аталия.

— Если вы завтра уйдете из дому и, получив сигнал, вернетесь и проникнете в тайник, то все станет вам известно. Ну как, согласны?

— Да. Согласен.

— Есть ли у вас при себе какое-нибудь оружие? Скажем, пистолет или кинжал? Мало ли что может случиться… Створка с изображением святого Георгия открывается с правой стороны, нужно лишь нажать кнопку. Когда створка открыта, она заслоняет постель Тимеи. Вы меня поняли?..

Аталия впилась в Тимара зловещим, сверкающим взглядом, как бы желая его заворожить, и крепко сжала ему руку. Губы ее беззвучно шевелились, зубы стучали, глаза расширились. Что она хотела внушить ему?..

А Тимар стоял, глядя куда-то в пространство, в странном оцепенении, как лунатик. Наконец он вскинул голову, собираясь еще о чем-то спросить Аталию, но ее уже не было в комнате. Только таинственный ключ, зажатый в его руке, доказывал, что все произошло наяву.

Никогда еще не испытывал Тимар таких мук, как в эту ночь, которая казалась ему бесконечной.

Он поступил, как подсказывала ему Аталия. До полудня пробыл дома, а после обеда заявил, что едет на рыбные промыслы, чтобы лично наблюдать за подледным ловом на Балатоне. Раз уж ему удалось пройти пешком по льду через замерзший Дунай, то теперь, без всякого багажа, он тем более сможет переправиться на другой берег. А там его ждет собственный экипаж, на котором нельзя было проехать сюда по нерасчищенному льду.

Не обменявшись ни одним словом со своими маклерами, даже не заглянув в деловые книги, Тимар вынул из сейфа пачку банкнот, положил в бумажник и вышел из дому.

Спускаясь по лестнице, он встретил почтальона, который вручил ему заказное письмо. Тимару не хотелось возвращаться к себе в кабинет, и он расписался тут же самопишущим пером, которое всегда носил с собой.

Взглянув на конверт, он увидел, что письмо пришло из-за океана, от его агента в Рио-де-Жанейро, но не стал его распечатывать, а попросту сунул в карман. Сейчас ему было не до торговли мукой.

В доме на улице Рац у Тимара была своя отдельная комната, которая отапливалась с наступлением холодов. В комнату вел особый ход из глухого переулка, и она была отделена целым рядом комнат от конторы и прочих помещений.

Тимар незаметно пробрался туда, сел у окна и стал выжидать.

На улице бушевал ледяной ветер, и на стекле намерзли причудливые узоры, сквозь которые ничего нельзя было разглядеть.

Наконец-то, думал Тимар, он получит неопровержимое доказательство супружеской неверности Тимеи, которого он так долго добивался. Он давно жаждал умиротворить свою беспокойную совесть, получить право сказать в свое оправдание: «Мы оба согрешили, оба одинаково виноваты друг перед другом, и теперь мы квиты». Он страстно мечтал, что жена даст ему повод презирать и ненавидеть ее, вызовет его отвращение. Ведь до сих пор он чтил ее как святыню, раболепно преклонялся перед своей властительницей. Но теперь он свергнет ее с престола. А когда он развяжется с ней на законном основании, то сможет возвысить Ноэми, обеспечить ей подобающее положение в обществе. Уж ее-то он сумеет сделать счастливой, назвав своей женой. Она вполне этого достойна.

И все же думать об этом было мучительно. Стоило ему представить себе свидание жены с ее возлюбленным, как в нем закипал бешеный гнев, кровь бросалась в голову и разум его помрачался. Сознание позора, жгучая ревность, неукротимая жажда мщения терзали Тимара. Человеку тяжело переносить позор, даже когда из него можно извлечь пользу.

Только теперь осознал Тимар, каким сокровищем он обладал в лице Тимеи. Пожалуй, он был бы не прочь добровольно отказаться от этого сокровища. Но разве можно примириться с мыслью, что у тебя похищают такую драгоценность? Он испытывал глубокое возмущение и совершенно растерялся, не зная, что предпринять.

Если бы Аталии удалось отравить его до глубины души, то он не удержался бы от мести. Зажав в руке кинжал, он вышел бы из тайника и в разгар страстных поцелуев вонзил бы смертоносное лезвие в грудь изменницы, замирающей в объятиях возлюбленного.

Именно такой расправы с Тимеей жаждала Аталия.

Но для оскорбленного в своем мужском достоинстве Тимара такой путь был неприемлем. Не пристала ему роль откровенного убийцы. Он не может вероломно прикончить своего соперника, он должен пролить его кровь в честном поединке. Соперники обнажат сабли и станут биться не на жизнь, а на смерть.

Постепенно волнение Тимара улеглось, и он прислушался к голосу рассудка: «Зачем понапрасну лить кровь! Скандал тебе куда больше на руку, чем личная месть. Надо выскочить из тайника, созвать слуг и публично выгнать из дома блудницу, нарушительницу супружеской верности, вместе с ее соблазнителем. Любой благоразумный человек поступил бы именно так. Ты ведь не солдафон, чтобы с саблей наголо требовать удовлетворения за обиду. Для этого существуют судьи, законы».

Однако полностью одолеть соблазн Тимару не удалось. Он все-таки вынул из ящика письменного стола кинжал и пистолет, как посоветовала ему Аталия. В самом деле, кто знает, как обернется дело? В какой роли ему придется предстать? В роли мстительного убийцы или великодушного мужа, а может быть, расчетливого дельца, бесстрастно заносящего в приходо-расходную ведомость получивший огласку семейный скандал? Оказавшись в барыше, такой делец, уж конечно, не забудет проставить соответствующие цифры в рубрике прихода.

Тем временем наступили сумерки. На темной улице один за другим зажигались фонари. В кварталах, где стояли его дома, г-н Леветинци оплачивал уличное освещение. В заиндевелом окне то и дело мелькали тени прохожих.

Но вот какая-то тень остановилась под окном. Раздался тихий стук.

Тимару казалось, что от этого стука встрепенулись ледяные узоры на стекле, что они, как ветви волшебных деревьев, шепчут:

— Не ходи!

Он застыл в ожидании. Стук повторился.

— Иду, — прошептал в окно Тимар и, захватив кинжал и пистолет, выскользнул из дома.

До здания, где среди блеска и роскоши проживала бледнолицая красавица, было рукой подать. По дороге Тимару не встретилось ни одной живой души, улицы давно опустели. Но впереди, поминутно исчезая в сумраке, маячила убегающая тень. Наконец она скользнула за угол и совсем исчезла, Тимар последовал за ней.

Двери в доме оказались незапертыми. Чья-то услужливая рука распахнула перед ним наружную дверь, открыла решетку лестницы и даже раздвинула ковровую драпировку, которой был задернут шкаф. Он смог бесшумно войти.

Под указанной Аталией полкой Тимар нашел выдвижной болт и вставил в его отверстие ключ. Потайная дверь открылась и сразу же затворилась за ним. Он очутился в нише, — лазутчик в собственном доме! Итак, вдобавок ко всему он стал шпионом!

Боже, до какой низости он докатился! А между тем он в почете, потому что богат. Вот она, истинная цена его достоинств! Как хорошо, что в тайнике кромешная тьма и никто не может его видеть!

Спотыкаясь, Тимар ощупью продвигался вдоль стены и наконец добрел до угла, который, неизвестно откуда, был тускло освещен. Вот и изображение святого Георгия. Оказывается, свет исходил от горевшей в комнате лампы, проникая сквозь прозрачную мозаику.

Тимар нащупал указанную Аталией перламутровую пластинку и отодвинул ее, — под ней оказалась слюда. Он заглянул в комнату.

На столе горела лампа под матовым кремовым абажуром. Тимея ходила взад и вперед по комнате. Белое вышитое платье подчеркивало ее стройную фигуру, руки были беспомощно опущены.

Внезапно дверь из коридора отворилась. Вошла почтенная Зофия и что-то шепнула Тимее.

Но Тимар расслышал даже этот тихий шепот. Как видно, в нише имелось превосходное акустическое приспособление, которое не уступало пресловутым «каменным ушам Диониса»[20] и позволяло улавливать малейшие звуки.

— Можно ему войти? — спросила Зофия.

— Я жду его, — ответила Тимея.

Зофия сразу вышла. А Тимея достала из ящика комода шкатулку и подошла к лампе.

Она стояла как раз против Тимара. Свет падал прямо на ее лицо, и сидящий в засаде мог наблюдать малейшие изменения в нем.