Приметив на горизонте Монастырский холм, на вершине которого стояла его дача, Тимар решил идти в этом направлении.

Но тут возникла неожиданная помеха. Тимар надеялся на ясную, звездную ночь, но, когда он добрался до Дуная, оба берега уже застилал туман. Сперва мгла была легкая и прозрачная, но едва Тимар ступил на лед и стал искать перехода, туман так сгустился, что в трех шагах ничего нельзя было разглядеть.

Осторожность требовала немедленно повернуть назад. Но Тимар не склонен был сейчас прислушиваться к голосу рассудка. Упрямец во что бы то ни стало решил пересечь реку и дойти до цели.

Ночь выдалась темная, а переход выше острова, где Дунай особенно широк, был чрезвычайно труден. Громоздившиеся друг на друга ледяные глыбы образовали огромные завалы, их причудливые очертания были похожи на горные хребты.

Пытаясь обойти эти неприступные заторы, Тимар вдруг понял, что заблудился. Ручные часы с репетицией прозвонили три четверти третьего. По времени ему уже давно пора было выбраться на другой берег, а он все еще толчется посредине реки. Туман явно сбил его с пути!

Сколько ни прислушивался Тимар, из ночной тьмы не доносилось ни единого звука, не слышно было даже собачьего лая. Очевидно, он не только не приблизился к Уй-Сёнь, а наоборот, все более удалялся от него, шел вдоль реки, вместо того чтобы идти поперек.

«В этих краях ширина Дуная нигде не превышает двух тысяч шагов, — прикидывал в уме Тимар. — Значит, нужно только неуклонно держаться одного направления, и непременно выйдешь к берегу».

Но попробуй, определи верное направление в темноте и густом тумане! Каждый ледяной затор заставляет сворачивать с прямого пути, петлять, двигаться зигзагами. А в результате толчешься на одном месте. Несколько раз Тимару как будто удавалось выбраться на верную дорогу, еще сотня-другая шагов — и он достиг бы берега. Но тут его снова начинали обуревать сомнения, он свертывал куда-то вбок и опять попадал в ледяной лабиринт. Чем дальше, тем все больше сбивался Тимар с пути.

Часы показывали пять утра. Уже целых четыре часа Тимар бесплодно кружил по Дунаю. Накануне он целый день не ел, ночь провел без сна и поэтому теперь чувствовал неимоверную усталость. Вместо того чтобы подкрепиться, сберечь силы, он еще предавался мрачным мыслям, терзал и без того взвинченные нервы.

Убедившись, что он безнадежно заплутал, Тимар остановился и снова стал прислушиваться. В эту пору звонили к заутрене. Колокольный звон мог доноситься либо со стороны города, либо из прибрежного селения.

Странные причуды у судьбы! Безбожник, еретик как манны небесной ждал благовеста. Отступивший от бога беглец жаждал услышать отдаленный зов церковного колокола.

И он услыхал долгожданный перезвон комаромских церквей. Звуки колоколов слышались далеко за его спиной. Значит, чтобы достичь уй-сёньского берега, надо взять немного правее и двигаться вперед.

Но церковные колокола зло подшутили над Тимаром. Они еще больше отдалили его от берега и глубже заманили в непроходимые ледяные дебри вверх по Дунаю. Теперь он набрел на целое поле огромных, хаотически нагроможденных глыб. Везде торчали их острые пики. Спотыкаясь на каждом шагу, Тимар то и дело проваливался в сугробы. Он с трудом взбирался на ледяные кручи, цепляясь за выступы, скатывался с отвесных стен и полз вперед. Но берега все не было, а звать на помощь он не решался.

Кругом ни души, никаких звуков, кроме карканья стаи ворон, пролетевшей над его головой.

Теперь Тимар надеялся лишь на рассвет. По восходящему солнцу он, как опытный корабельщик, без труда определит, в какую сторону течет Дунай. Это можно было бы установить и в полынье, но ледяная кора всюду была такой твердой и прочной, что пробить ее удалось бы разве что с помощью кирки.

Наконец занялась заря. Однако густая пелена тумана не позволяла разглядеть солнце. Между тем необходимо было продолжать путь. На льду опасно делать передышку…

Уже был десятый час, а Тимар все еще блуждал в поисках берега. Наконец туман на мгновенье рассеялся, и на горизонте смутно проглянуло солнце — бледный и тусклый блик на фоне неба. Воздух как бы наполнился множеством сверкающих льдистых игл. Искрометная мгла клубилась, заволакивая небосвод, нестерпимо слепила глаза. Разве тут сориентируешься?

А потом солнце поднялось уже так высоко, что невозможно было определить по нему, где восток. Зато Тимар приметил нечто другое. Когда он вглядывался в искрящуюся, полупрозрачную мглу, ему почудились смутные очертания крыши, А где дом, там и земля. И он направился в ту сторону.

Увы, прояснилось лишь на несколько минут. На замерзшую реку снова спустились плотные клубы тумана, и опять пришлось блуждать вслепую.

Впрочем, наученный горьким опытом, Тимар старался теперь идти только прямо, не сбиваясь с пути. На этот раз он взял правильное направление. Вскоре из молочной мглы выступили очертания крыши. Она находилась в каких-нибудь тридцати шагах от него. Наконец-то жилище!

Однако, приблизившись к строению почти вплотную, Тимар увидел, что это всего лишь водяная мельница. Видимо, ее оторвало от берега, где она стояла в зимнем затоне. А может быть, это была плавучая мельница; напор льдов сорвал ее с якорных цепей, а течением принесло сюда.

Льдина острым концом так ровно срезала борта мельницы, словно их перепилил пополам искусный плотник. Колеса были разбиты в щепки, и остов очутился как бы во рву, зажатый огромными глыбами, вставшими вокруг него гигантским частоколом.

Ошеломленный Тимар остановился. В глазах у него помутилось. Перед ним словно встал призрак былого — он сразу вспомнил мельницу, затонувшую в водовороте Периградского порога. Может, она и в самом деле вынырнула из ледяной пучины и теперь приютит его?

Да где уж тут! Эта развалина, того и гляди, рухнет! Обломок, зажатый в грозных льдах!

И все же какой-то смутный, но властный инстинкт заставил Тимара войти в строение. Замок был сорван, — вероятно, от сотрясения, — и двери распахнуты настежь. Тимар медленно переступил порог и вошел внутрь. Жернова уцелели, и ему казалось, что вот-вот появится белый призрак мельника и начнет засыпать зерно в воронку.

На кровле, на балках, на всех карнизах и выступах сидело множество ворон. Несколько птиц взлетело, когда Тимар приблизился к ним, но на их место тотчас сели другие. Остальные даже не шевельнулись и не обращали на него ни малейшего внимания.

Тимар смертельно устал. Он много часов бродил среди льдов, с трудом Пробираясь сквозь ледяные завалы, желудок его был совершенно пуст, нервы расстроены. К тому же он продрог до костей на пронизывающем ветру.

В полном изнеможении опустился он на балку, веки его тотчас же сомкнулись.

Едва закрыв глаза, Тимар увидел себя с багром в руках на палубе «Святой Борбалы». Рядом стоит девушка с бледным лицом. «Прочь отсюда!» — кричит он ей. Корабль несется прямо на рифы, пенистые буруны мчатся ему навстречу. «Ступайте в каюту!» — еще громче кричит он, но девушка не двигается с места, стоит как вкопанная. Еще миг, и судно низвергнется в бездну, в бурлящий водоворот, увлекая за собой пассажиров…

Тут Тимар свалился с балки и проснулся. Только теперь он осознал, какой подвергался опасности. Ведь стоило ему заснуть покрепче, и он наверняка бы замерз. Конечно, это весьма удобный способ уйти из жизни, но у него есть незавершенное дело на этом свете и его час еще не пробил.

Да и что сказали бы люди, обнаружив на затертой льдами мельнице окоченелый труп Михая Тимара Леветинци? Стали бы доискиваться, как он здесь очутился, пошли бы толки… Загадочная кончина! Нет, такая нелепая смерть претит ему!

И Тимар покинул мельницу.

Туман по-прежнему застилал все вокруг. Тяжелый вздох вырвался у Тимара…

Одинокий, затерянный в ледяных просторах, стоял он, и ему казалось, что он заживо погребен в этой свинцовой мгле. Неужели поблизости нет ни одного живого существа?

Но спасение было близко.

На снесенной ледоходом мельнице водились мыши. Когда она застряла среди льдов, они бежали оттуда и выбрались на берег. На тонком снежном покрове отчетливо виднелись отпечатки их лапок.

Вот эти-то следы и заметил Тимар, Так крохотное животное послужило проводником для человека. Через полчаса Тимар достиг желанного берега значительно выше селения Уй-Сёнь. Вскоре он напал на тропу, ведущую к большаку, оттуда добрался до постоялого двора, где недавно оставил свою карету. Итак, побег удался. Из Комарома он исчез бесследно, а здесь никто не видел, откуда он пришел.

На постоялом дворе ему подали говяжий студень — дежурное блюдо для проезжих ямщиков, и кружку вина. Подкрепившись, Тимар приказал запрячь лошадей, улегся в карете и проспал в ней до самого вечера. Во сне ему все время мерещилось, что он бродит по льду. Когда карету встряхивало на ухабах и сон на мгновенье прерывался, ему казалось, что лед проламывается под каретой и он стремглав летит в бездонную пропасть…

Выехал он из Уй-Сёня довольно поздно и только на другой день, уже в потемках, добрался до своего фюредского замка. Ехать пришлось все время в густом тумане, сквозь который даже озера Балатон нельзя было различить.

В ту же ночь Тимар послал за рыбаками. От них он узнал, что на следующее утро решено приступить к подледному лову. И поэтому дал приказ своему виноградарю доставить в замок сколько нужно вина и виноградной водки из его подвалов.

Старый рыбачий староста Галамбош ожидал богатого улова. На вопрос Тимара, почему он так думает, Галамбош ответил, что есть одна хорошая примета — раннее замерзание Балатона. В такую пору целые косяки рыбы заходят перед нерестом в тихую заводь. Но самое доброе предзнаменование — приезд на рыбную ловлю барина Леветинци. Ведь всем известно, что ему всегда везет.

«Да, мне на редкость везет!» — с горькой усмешкой подумал Тимар.

— Готов биться об заклад, — продолжал Галамбош, — что завтра мы поймаем самого царя судаков.

— А что это за «царь»?

— Да старый, матерый судак. О нем каждый рыбак на Балатоне знает. Сколько уж раз он попадался в сеть, да только еще никому не удавалось вытащить его на лед. Угодив в невод, эта хитрюга начинает бить хвостом — вырывает яму в илистом дне и ускользает туда из сети. Уж очень увертлив он, шельма, не поймаешь! Мы даже награду назначили за его голову. Прожорлив, разбойник! Одних мальков истребляет не меньше, чем трое браконьеров. Этакий судак как всплывет на поверхность, кажется, будто белуга в волнах ныряет! Завтра-то уж мы его непременно поймаем!

Тимар не стал разубеждать старика и, отослав рыбаков, улегся спать.

Только теперь он почувствовал, до чего устал. Очутившись в постели, он мгновенно заснул мертвым сном.

Сон освежил его и вернул ему силы. Гнетущие заботы отступили на задний план. Казалось, целая вечность отделяла его от событий, разыгравшихся два дня назад.

Утро еще не наступило, но, к удивлению Тимара, в комнате было светло, — сквозь затканное ледяными узорами окно сочился лунный свет. Значит, небо прояснилось. Вскочив с постели, он, по обыкновению, умылся с головы до ног студеной водой, торопливо оделся и поспешно вышел из дома полюбоваться привольем Балатона.

Ледяная гладь озера представляет собой пленительное зрелище, особенно в первые дни после наступления морозов. Когда застывают реки, на их поверхности громоздятся ледяные глыбы. Громадное озерное пространство замерзает совсем не так. В минуты затишья Балатон покрывается хрустальной коркой без единой морщинки и к утру становится похож на гигантское зеркало. А в лунную ночь озеро сияет, словно отлитое из серебра. Его гладкую поверхность бороздят колеи дорог, ведущих к окрестным селениям, пересекаясь, как линии, начертанные на стеклянной доске. В этом ледяном зеркале отражается Тиханьское нагорье с двуглавым собором на вершине.

Тимар долго стоял на берегу, не в силах оторваться от этого волшебного зрелища. Он очнулся, когда стали подходить рыбаки. Они тащили сети, багры, ледорубы и прочую снасть для пробивания льда. Лов, по их словам, следовало начинать с восходом солнца.

Наконец все оказались в сборе и, встав в кружок, запели вслед за старостой. Тимар отошел в сторону, у него не было желания обращаться к всевышнему. Зачем взывать к тому, кто и сам все знает, кого нельзя обмануть благочестивыми песнопениями? Слова молитвы, повторяемые береговым эхом, разносились мили на две вокруг.

Тимар спустился к берегу и пошел по льду в глубь озера.

Занималась заря. Месяц побледнел, а край неба на востоке начал розоветь. Бледно-алые отблески заиграли на необозримой ледяной поверхности. Одна половина озера окрасилась в лиловые и медно-красные тона, другая оставалась лазурно-голубой.