Тимар невольно подумал: выходит, какое зло я ни соверши, оно оборачивается добром, какую глупость ни выдумай, она оборачивается мудростью? Чем-то это кончится?

- Получив такое сообщение, я стала думать: а как бы поступили вы? Надо воспользоваться представившимся случаем и полностью утвердиться на рынке. Я тотчас же дополнительно арендовала мельницы, раздобыла суда, загрузила мукою, и в настоящее время груз муки стоимостью в полмиллиона форинтов направляется к берегам Южной Америки, где сразу вытеснит всех конкурентов.

Михай обмер от удивления: в этой женщине больше дерзости, чем в ином мужчине! Другая поскорее спрятала бы эти чудом привалившие деньги, чтобы не растранжирить по мелочам, а эта не побоялась продолжать начатую торговую операцию, да еще и приумножила размах дела.

- Я подумала, что бы поступили бы именно так! - сказала Тимея.

- Да-да, - пробормотал Тимар.

- Кстати, есть одно обстоятельство, которое подтверждает правильность моих действий. Как только мы взялись за дело с большим размахом, сразу же за нами вослед устремилась вся орава конкурентов, каждый норовит поскорее и побольше намолоть муки и сплавить ее в Бразилию. Но пусть вас это не тревожит, конкурентов мы побьем. Ни один из них не разгадал секрета преимуществ венгерской муки.

- То есть?

- Если бы кто-нибудь из них догадался спросить у своей жены, та, пожалуй, разъяснила бы. Я же додумалась до этого вот каким образом. В американском прейскуранте цен на зерно я нигде не нашла такой полновесной пшеницы, как венгерская; значит, чтобы выиграть в конкуренции с американской, необходимо пустить на муку полновесное зерно. Так я и сделала. А все наши здешние конкуренты используют наиболее легковесные сорта. Они за это поплатятся, мы же будем вознаграждены.

Михай только диву давался. Пока он долгие месяцы созерцал, как зреют в райском саду запретные плоды, эта хрупкая женщина днем и ночью самоотверженно трудилась, дабы не рухнуть под тяжким бременем его гигантских торговых операций. Не гнушаясь скучной, иссушающей душу работой, придала новый блеск торговому дому мужа, отстояла его коммерческую честь, приумножила состояние. При этом лишила себя каких бы то ни было радостей, обрекла свою юность и красоту на унылое прозябание в глухом краю, безропотно сносила житейские тяготы и, не щадя усилий, училась, осваивала новые языки, вела обширную переписку, торговалась с клиентами, самолично контролировала все деловые операции. Но и этого ей показалось мало: в тонкости коммерции она вложила женскую душу, коей больше пристало бы искать радостей жизни... И вот теперь, после столь долгого отсутствия мужа, она не терзает его вопросом: "А что ты делал все это время?".

Михай приложился к руке Тимеи с тем страхом, с каким целуют близкого усопшего: он принадлежит уже не нам, а земле, и поцелуя нашего не почувствует.

Проводя на острове дни в блаженном упоении, он, вспоминая Тимею, убеждал себя, что она тем временем ищет развлечений на стороне: путешествует или отправилась на воды; денег в ее распоряжении предостаточно, и она вольна тратить их как угодно. И вот теперь он увидел, в чем состояли "развлечения" Тимеи: вести счета, долгими часами корпеть в конторе, заниматься деловой перепиской и самостоятельно, без учителя, освоить два иностранных языка. И все это она делала лишь потому, что к наказу супруга отнеслась со всей душой.

Жена ввела его в курс дела касательно всех отраслей его разветвленного предпринимательства: биржевых операций, землепользования, речного и морского фрахта, дохода от фабричной продукции, банковских вкладов - и по каждой статье представила исчерпывающий отчет. Повышение и падение курса акций государственного займа и золотых и серебряных рудников, аренда и субаренда, испольщина, право пользования родовой собственностью, барщина и оброк, тяжелые товары, легкие товары, зерно, отвечающее биржевым стандартам, экспедиторские расходы, валютные курсы, манко, тара, судовой груз, тоннаж, иностранные системы мер и денежные системы - Тимея с такой уверенностью шла через этот ужасающий лабиринт специальных терминов и выражений, словно с малых лет только этим и занималась. Нередко ей приходилось вести тяжбы, заключать сложные договора, требовавшие досконального изучения вопроса, и со всеми этими многотрудными делами она справлялась наилучшим образом. Прикинув в уме колоссальный объем этой работы, Тимар вынужден был признать, что если бы он сам занимался ею, то ему пришлось бы корпеть все пять месяцев с утра до вечера. Каких же усилий стоило это молодой женщине, которая предварительно должна была изучить все до тонкостей? Ведь у нее и на отдых-то, похоже, времени не оставалось.

- Страшно подумать, Тимея, какой воз вы за меня вывезли!

- Поначалу, правда, трудновато приходилось, но потом я втянулась, и стало не так обременительно. Работа сама по себе приносит удовлетворение.

Юная женщина, единственная утеха которой в работе! - найдется ли более горький упрек.

Михай взял Тимею за руку. Лицо его выражало глубокую печаль, и на сердце лежала тяжесть... Только бы узнать, о чем сейчас думает Тимея.

Ключ от письменного стола не выходил у него из головы. Если Тимея раскрыла его тайну, то сейчас ее отношение к супругу сходно с отношением обвинителя к обвиняемому, и над ним вершится беспощадный суд.

- А в Комароме вы с тех пор не бывали? - не удержался он от вопроса.

- Всего лишь раз, когда нужно было отыскать в вашем письменном столе договор со Скарамелли.

У Тимара кровь застыла в жилах.

Лицо Тимеи оставалось бесстрастным.

- Тогда нам следует возвратиться в Комаром, - сказал Михай. - Здесь все дела с продажей муки закончены. Теперь остается ждать вестей о дальнейшей судьбе товара, что находится в пути, но раньше зимы они вряд ли прибудут.

- Как скажете.

- А может, вы предпочли бы совершить путешествие в Швейцарию или Италию? Сейчас для этого самая благоприятная пора.

- Нет, Михай, мы и так слишком долго жили в разлуке. Давайте теперь побудем вместе.

Однако Тимея даже пожатием руки на дала понять, что она подразумевает под этим "побыть вместе".

У Михая не хватало духу ответить Тимее хотя бы ласковым словом. Одной ложью меньше!

Ему и без того с утра до вечера постоянно приходилось изворачиваться перед нею. Даже само молчание, когда они с Тимеей оставались наедине, и то было ложью.

Просмотр деловых бумаг занял время до самого обеда.

К обеду были званы гости: управляющий и его преподобие господин Шандорович.

Священник давно испросил для себя этой услуги: незамедлительно известить его о прибытии господина Леветинцского, дабы выразить ему свое почтение. Получив радостную весть, он тотчас же поспешил в усадьбу. На груди его красовался орден.

Едва переступив порог дома, его преподобие разразился торжественной проповедью, в коей превознес Тимара как благодетеля всей округи. С кем только он его на сравнивал: с Ноем, соорудившим ковчег, с Иосифом, спасшим народ от голодной смерти, с Моисеем, вымолившим манну небесную. Положив начало заокеанской коммерции мукой, Тимар, по мнению священника, превзошел все негоции, на которые когда-либо дерзала Европа. "Да здравствует гений, у которого даже первый блин и тот не выходит комом!".

Тимару пришлось выступить с ответным словом. Он говорил сбивчиво и нес всякий вздор. Его так и подмывало высмеять все эти выспренние речи: "Набрел я на эту идею вовсе не потому, что мечтал осчастливить вас; понадобилось отослать одного наглеца как можно дальше от некой юной красавицы. А если из всей этой несуразицы в конечном счете поучилось нечто путное, в том исключительная заслуга сей дамы, восседающей подле меня. Ну не смешно ли, право?".

За обедом царило веселье. Оба гостя равно знали толк в винах. Священник, невзирая на свой сан и вдовство, умел ценить женскую красоту и не скупился на комплименты в адрес Тимеи и Атали, а управляющий изощрялся в остроумии по этому поводу.

Шутливая пикировка, занятная болтовня двух старых весельчаков порой смешила даже Тимара, но всякий раз, как взгляд его падал на холодное лицо Тимеи, смех застывал на его устах.

Она свое веселое настроение оставила на сохранность где-то в другом месте.

Смеркалось, когда обед подошел к концу. Оба гостя озорными намеками поторапливали друг друга: пора, мол, и честь знать, супруг только что воротился из долгой отлучки, молодая жена заждалась, им небось поговорить меж собой не терпится.

- Да уж, если уйдут - хорошо сделают! - шепнула Тимару Атали. - У Тимеи по вечерам такие сильные головные боли, что она по полночи не спит. Смотрите, как она бледна!

- Уж не больны ли вы, Тимея? - ласково спросил Тимар жену.

- Нет, у меня ничего не болит.

- Не верьте ей! - вмешалась Атали. - С тех пор, как мы обосновались в Леветинце, ее терзают чудовищные головные боли. Нервное расстройство от напряженной умственной работы и от здешнего нездорового воздуха. На днях я нашла у нее седые волосы. Сама-то она нипочем на признается, что ей худо, пока вовсе на свалится. Но и тогда от нее слова жалобы не услышишь.

Тимар испытывал в душе муки грешника, подвергаемого пытке. И у него не хватало духа сказать жене: " Если ты страдаешь от боли, позволь мне ночевать подле тебя, чтобы я смог ухаживать за тобою!".

Нет, нет! Он опасался произнести во сне заветное имя Ноэми; женщина, которая ночами не спит от мучительных болей, услышала бы его.

Ему должно бежать супружеского ложа...

На следующий день они почтовой каретой выехали в Комаром. Сначала Михай сидел в карете, напротив дам. Путешествие протекало на редкость скучно: поля повсюду в Банате были уже убраны, и зеленела лишь кукуруза да бескрайние заросли камыша. Дорогой путники не перемолвились ни словом; все трое напряженно боролись со сном.

К концу дня Тимар, не в силах более выносить немой взгляд Тимеи, ее загадочное, не выдающее своих чувств лицо, сказал, что хотет курить, и пересел в открытую часть кареты к кондуктору, впредь так и сохранив за собой это место.

Когда они останавливались на постой, Тимару приходилось выслушивать раздраженные тирады Атали по поводу скверных дорог, дикой жары, полчищ мух, неимоверной пыли и прочих дорожных неудобств. Харчевни все до одной отвратительны, еда - в рот не возьмешь, постели неудобные, вино кислое, вода грязная, рожи вокруг разбойничьи, она всю дорогу больная, тошнота и жар замучили, голова раскалывается... А каково Тимее, с ее-то нервами?

Эти недовольства Тимар вынужден был выслушивать на каждой остановка. Но от Тимеи он не услышал ни единого слова жалобы.

Когда они наконец прибыли домой, госпожа Зофия встретила их упреками: она, мол, тут поседела от одиночества. На самом-то деле она пожила в свое удовольствие, целыми днями ходила по дворам да занималась пересудами.

Переступив порог своего дома, Тимар испытал жгучий трепет. Чем станет для него этот кров - адом или раем? Сейчас раз и навсегда выяснится, что скрывает этот бесстрастный лик за своей мраморной холодностью.

Он поводил Тимею в ее комнату, где она передала ему ключ от письменного стола.

Тимар знал, что Тимея открывала стол, когда ей понадобилось отыскать договор.

Письменный стол, а точнее, бюро было старинной работы; верхняя часть его закрывалась выпуклой решеткой типа оконных жалюзи, решетку эту можно было поднять наверх, и под ней находились всевозможные ящики. В ящиках побольше Тимар хранил договоры, в маленьких - ценные бумаги и драгоценности. Самый шкаф представлял собою металлический сейф, выкрашенный под красное дерево, а замок у решетки был с секретом: ключ свободно поворачивался в обе стороны, но замка не отпирал, если не знать, в какой момент надобно прекратить поворачивать ключ. Тимея этот секрет знала, так что имела доступ в каждое отделение; выдвинуть ящики труда не составляло.

Тимар с замиранием сердца выдвинул ящичек с драгоценностями, какие он не решился продавать, поскольку они известны среди ювелиров, ведь существует целая наука со своими мэтрами и учениками, которым ничего не стоит опознать раритеты: этот камень отсюда-то, а эта камея оттуда-то. И сам собою напрашивался вопрос: как тебе удалось раздобыть эту драгоценность? Поэтому пустить ее в оборот может не сам "добытчик", а лишь его потомок в третьем поколении, которому безразлично, каким путем сокровище попало к его деду.

Если у Тимеи достало любопытства выдвинуть этот ящичек, значит, она увидела драгоценности и уж наверняка узнала хотя бы одну из них: медальон с портретом в бриллиантовой оправе. Женщина на портрете так разительно похожа на Тимею, что скорее всего это ее мать. В таком случае Тимея поняла все.

Она поняла, что Тимар заполучил сокровища ее отца. Каким бы путем они ни попали к Тимару, ясно, что путь этот не был праведным, что этот темный, а может, и преступный путь привел его к сказочному богатству, благодаря которому он добился руки Тимеи, разыграв роль великодушного благодетеля по отношению к той, кого ограбил.