Боже, какая кошмарная ночь! Неужели рассвет так никогда и не наступит?

В своей комнате он чувствовал себя, как в тюрьме, как в склепе.

А ведь к этому огорчительному письму еще сделана и приписка.

Тимар решил дочитать письмо и вернулся к столу.

Приписка, датированная двумя днями позже, гласила:


"Мною только что получено письмо из Пот-о-Пренса, где извещают, что с галеры, где находился и наш каторжанин, прошлой ночью на лодке бежали три невольника. Власти организовали преследование. Опасаюсь, что среди бежавших был и Кристян".


Прочтя эти строки, Тимар вдруг почувствовал какой-то безотчетный страх. Из жара его бросило в холод.

Тимар испуганно огляделся по сторонам. Чего же он боялся?

В комнате он находился один и все же дожал от страха, как ребенок, наслушавшийся историй про разбойников.

У него не было сил дальше оставаться в этих четырех стенах.

Вытащив пистолеты из карманов бекеши, он проверил. Заряжены ли они, и испробовал стилет: легко ли выскакивает клинок?

Прочь отсюда, скорее!

На дворе ночь, ночной сторож только что выкликнул час пополуночи. Разве дождешься тут утра?

Можно ведь перебраться на тот берег и не пользуясь мостом: выше острова лед на Дунае стал прочно. Для дерзкого предприятия нужно лишь не так бояться ночной темноты и опасной переправы по льду, как горящей свечи и этого ужасного письма на столе.

Поднеся письмо к свече, Тимар сжигает его; затем задувает свечу. Теперь они не страшны более - ни свеча, ни письмо.

Спотыкаясь впотьмах, он выходит из комнаты.

Уже захлопнув дверь, он спохватывается, вдруг письмо не все сгорело, и возвращается. В глухой темноте огненные искорки мечутся по испепеленному листку подобно взбудораженным мыслям. Тимар выжидает, пока гаснет последняя искра и комната погружается в непроглядный мрак. Теперь можно и уходить. Пока он идет к выходу, все тот же страх, которому нет названия, движется вместе с ним вперед, окружает его со все сторон Заслонив левой рукою голову, в правой он держит наготове кинжал. А ведь никто не подкарауливает его в засаде, никто не крадется за ним вослед.

Лишь очутясь на улице, он облегченно вздыхает.

К нему вернулась мужская храбрость.

За эти часы успел выпасть свежий снег. Он хрустит под ногами, когда Тимар торопливо идет вдоль по улице Рац, к мельничному причалу на берегу Дуная.

Лед.

Дунай вплоть до самой Братиславы надежно сковало льдом, так что в любом месте можно было безбоязненно переправиться с берега на берег. Однако, чтобы попасть из Комарома в Уй-Сёнь на противоположном берегу, следовало проделать немалый обход вокруг мыса острова: там множество отмелей, где летом моют золото, и лед в этих местах, как правило, ломкий и сквозь ледяные завалы нелегко пробраться.

Тимар заранее прикинул путь: как только он увидит моношторский холм, на вершине которого стоит его летний дом, - пойдет прямо в том направлении.

Однако непредвиденное обстоятельство смешало его планы: выпал туман. Тимар рассчитывал на звездную ночь, а Дунай встретил его легкой дымкой, которая - стоило ему спуститься на лед - сгустилась в непроглядную мглу.

Прислушайся Тимар к голосу рассудка, он должен был бы сразу же повернуть обратно и попытаться выйти на берег, но он отринул доводы рассудка, решив перейти Дунай во что бы то ни стало.

Ночь выдалась темная, а Дунай выше острова достигает наибольшей своей ширины, и ледовое поле там трудно проходимо. Взгромоздившиеся одна на другую льдины длинными валами пересекают реку поперек и наискось; кое-где мощные ледяные глыбы, вздымаясь над неровной ледяной поверхностью, образуют причудливые горные хребты.

Обходя эти заторы, Тимар обнаружил, что заблудился в тумане. На его карманных часах пробило три четверти третьего, он шел уже больше часа и давно должен был очутиться на другом берегу; значит, он сбился пути.

Тимар прислушался: в ночи царила глухая тишина. Не приходилось сомневаться, что он не только не приблизился к деревушке на противоположном берегу, но еще больше отдалился от нее.

Даже собачьего лая и то не было слышно.

Тимар подумал, что, должно быть, идет вдоль Дуная вместо того, чтобы пересечь его, и решил изменить направление. Дунай даже в самом широком месте не более двух тысяч шагов шириною, и если все время идти в одном направлении, рано или поздно уткнешься в берег.

Только ведь ночью, да еще в непроглядном тумане, трудно выдержать направление. Начнешь обходить ледяной затор и волей-неволей собьешься с прямой, метнешься вправо, кинешься влево - и очутишься на том самом месте, где уже побывал; вот вроде бы идешь в нужную сторону - еще несколько сот шагов, и ты на берегу, как вдруг передумаешь, свернешь наискосок, и снова блуждаешь в ледовом лабиринте.

Вот уже пятый час Тимар без устали кружит по Дунаю. Усталость дает себя знать: он не спал ночь, весь день ничего не ел и извелся от тяжких дум.

Он остановился и вслушался во тьму. Об эту пору обычно звонят к ранней службе, либо из города, либо из прибрежного села благовест будет слышен.

Разве не ирония судьбы: глас божий, колоколом взывающий к правоверным, столь же сладостно звучит и для еретиков и неверующих. С какой жадностью внимает ему беглец и вероотступник!

Наконец Тимар услышал долгожданный звук: перезвон комаромских колоколов.

Колокольный звон раздавался вроде бы точно позади. Значит, если сделать пол-оборота вправо, а затем идти все вперед, то упрешься в Уй-Сёнь.

Но колокола сыграли над Тимаром злую шутку, заставив его идти вдоль Дуная. Он забрел в такие места, где и шагу по ровному льду не ступить: льдины громоздились друг на друга вкривь и вкось, вздымались отвесной стеною; где перелезая поверху, где проползая на четвереньках, спотыкаясь и падая, Тимар пробивался вперед, однако берега все нет как нет.

Кричать он не осмеливался.

Да и голосов вокруг не было слышно, только кричали над головой невидимые в тумане вороны.

Оставалась последняя надежда: когда рассветет, определить по солнцу, в какой стороне восток, а там для бывалого матроса нетрудно будет установить, куда течет Дунай.

Если бы где-нибудь попалась прорубь, то по течению воды можно было бы сообразить, в какую сторону забирать; но лед лежал плотной коркой, ее без топора не пробьешь.

Развиднелось; но солнца в густом тумане было не видать.

И все время приходилось идти: останавливаться на льду - опасное дело.

Пошел десятый час утра, а Тимару все не удавалось выбраться на берег.

Тут вдруг туман на миг поредел, и обозначился солнечный дик, похожий на тусклый, белый лик или на собственную бледную тень. Весь воздух наполнился мириадами сверкающих ледяных игл; искрясь и вздымаясь клубами, они сливаются в ослепительную дымку.

Теперь можно было и сориентироваться, да вот беда: солнце стояло так высоко, что в какой стороне восток - не угадаешь.

Однако солнце помогает увидеть нечто другое.

Оглядевшись по сторонам, Тимар сквозь сверкающую дымку тумана увидел справа вдали словно бы контуры крыши.

Где дом, там и земля. Тимар направился в ту сторону.

Солнце как проглянуло на миг, так же мгновенно и скрылось. Клубы тумана вновь сгустились над рекою, и Тимару снова пришлось пробираться вслепую.

Теперь он изо всех сил старался не сбиться с намеченного направления. Он шел ровным, размеренным шагом. На этот раз его расчет оказался верным; вскоре сквозь густую завесу тумана проступили очертания крыши. Наконец-то он наткнулся на человеческое жилье. Еще шагов тридцать, и он спасен.

Его отделяло от дома шагов десять, когда он увидел, что это мельница.

Должно быть, ледоходу удалось подобраться к ее зимнему пристанищу и утащить мельницу с собою или же нерадивый хозяин припозднился вытащить ее на берег. Острыми краями льдин борт мельницы был срезан так ровно, словно тут на славу потрудился умелый плотник, колоса разбиты в щепки, а самый сруб вмерз в ледяную толщу и был окружен льдинами, точно бруствером.

Тимар испуганно остановился перед мельницей. Мозг его был одурманен, как у человека, которому мерещатся призраки.

Ему вдруг вспомнилась мельница, затонувшая у периградского омута.

Не призрак ли той мельницы возник перед ним в конце пути, чтобы напугать его... или дать ему приют?

Но какой приют может дать дом, обреченный на гибель, изуродованная мельница, вмерзшая в лед?

Тимар испытывал мучительное желание проникнуть внутрь. Замок на двери был сорван, вероятно, когда мельницу трепало ледоходом, дверь была распахнута настежь. Тимар вошел. Механизмы были в целости, и Тимар не удивился бы, появись сейчас белым призраком мельник, чтобы засыпать в воронку зерна.

Крышу, балки, каждый выступ мельницы сплошь обсело воронье; при появлении Тимара одна-две птицы сочли за благо отлететь подальше, на их место тотчас же уселись другие. Остальные вороны не обратили на человека ни малейшего внимания.

Тимар чувствовал себя смертельно усталым. Восемь часов без передышки блуждал он по замерзшей реке, а обход ледовых барьеров лишь усугубил усталость; в желудке пусто, нервы взбудоражены, лютый холод сковывает все тело.

Устало опускается он на балку и едва успевает сесть, как глаза смежает сон.

Тимар с багром в руках стоит на носу "Святой Варвары", рядом с ним белолицая девочка. "Прочь отсюда!" - кричит он ей; корабль несет к водопаду, стремительно приближаются пенистые буруны над каменистым порогом. "Скорее в каюту!" Но девочка не двигается с места. Корабль вместе со всеми людьми летит вниз.

Тимар упал на пол и проснулся.

Лишь сейчас он осознал грозящую ему опасность: стоит ему уснуть, и он замерзнет.

Из всех способов самоубийства этот, несомненно, наиболее приятный. Но его чес еще не пробил, у него есть еще дела на этом свете.

Что скажут люди, обнаружив назавтра Михая Тимара Леветинцского замерзшим на этой затертой льдами мельнице? Как он здесь очутился? Думай, что хочешь!

Нет, Тимар не собирался умирать такой нелепой смертью.

Он вышел наружу.

Туман стоял густой, непроглядной мглою, словно бы сейчас была ночь, а не белый день. Вздох, обращенный к небесам, поглощает тяжелая, вязкая масса и не выпускает из плена.

Человек отрезан от всех живых существо, заживо погребен в этой непроницаемой толще тумана.

Неужели не найдется никого поблизости, кто бы вызволил его?

Как не найтись - найдется! Льды унесли мельницу вместе с мышами; мыши дождались, пока лед стал, и перебрались на берег. Мелкая цепочка их следов виднелась на слабо припорошенном льду.

Тимар вовремя заметил эти следы. Самые крошечные из млекопитающих вывели мудрого и могущественного человека на берег.

Через полчаса он очутился на твердой земле - чуть выше Уй-Сёня.

Теперь проще простого было отыскать дорогу, а затем и постоялый двор, где он оставил свою повозку. Следы его надежно затерялись в тумане: никто не видал, откуда он пришел.

В харчевне Тимар мигом управился с миской студня из говяжьих ножек - едой для кучеров, запил стаканом вина и велел запрягать. Он лег на дно повозки и проспал до самого вечера; сны его тоже были только о том, как он блуждал во льдах, и когда повозка подпрыгивала на ухабах, он просыпался с мыслью, что проваливается под лед.

Из Уй-Сёня он выехал поздно, поэтому добрался до своей усадьбы в Фюреде лишь на другой день к вечеру.

Туман сопровождал его всю дорогу, так что даже Балатон было не разглядеть.

Той же ночью Тимар призвал к себе рыбаков и узнал от них, что как раз на утро назначен первый подледный лов в этом году. Он велел своему виноградарю выставить вина и виноградной палинки, сколько потребуется.

Старый Галамбош, староста рыбаков, сулил очень удачный лов. Тимар поинтересовался, по каким признакам он это определяет.

Первая хорошая примета состояла в том, что Балатон рано схватило льдом; в такую пору, перед нерестом, рыба косяками заходит в залив. А вторая примета так и еще того лучше: к началу лова сам господин Леветинцский подоспел. Ведь ему всегда сопутствует удача.

"Сопутствует удача!.." - с тяжелым вздохом повторил про себя Тимар.

- Готов побиться об заклад, - сказал Галамбош, - что завтра и царь-рыбу выловим.

- Это что еще за чуда?

- Мощная, старая рыбина, его еще судак-король называют. Каждый балатонский рыбак с ним, можно сказать, знаком: кому он только ни попадался в сети, а вытянуть его так никто и н сумел. Только заметит, что в сети попал, и давай в песчаном дне хвостом яму копать; сделает под сетью подкоп, да и был таков. Страсть какой хитрый, стервец. За его голову награда объявлена, потому как он один рыбьей молоди больше губит, чем трое рыбаков вместе взятых. А уж до чего огромадная рыбина! Когда близко к поверхности держится, можно подумать, будто белуга. Завтра мы его как пить дать выловим!