Мор Йокаи - Золотой человек

- Мама, - вдруг говорит мальчик, - нагнись, я хочу тебе кое-что сказать, чтобы Альмира не слышала.

- Она же все равно не поймет, сынок.

- Как - не поймет? Ведь она все понимает. Скажи, мама, Альмира умрет?

- Да, милый.

- Кто же нас будет охранять, когда ее не станет?

- Господь бог.

- Он сильный, этот Бог?

- Сильнее всех.

- Даже сильнее папы?

- Он и папе дает силу.

- А тому злому дядьке с завязанным глазом Бог тоже дает силу? Я этого дядьки боюсь. Вдруг он опять придет сюда и захочет увести меня с собой?

- Не бойся, я не позволю тебя забрать.

- А что, если он убьет нас обоих?

- Тогда мы с тобой попадем на небо.

- И Альмира тоже?

- Альмира? Нет.

- А почему?

- Потому что она животное.

- А мой любимый жаворонок?

- Он тоже не попадет на небо.

- Как же ты так говоришь? Ведь он умеет летать, а мы с тобой не умеем.

- Царство небесное, сынок, высоко-высоко; жаворонку туда не долететь.

- Значит, там нет ни животных, ни птиц? Тогда я лучше останусь здесь, с папой и с жаворонком.

- Оставайся, родной, оставайся.

- Если бы папа здесь был тогда, он бы побил того злого человека, ведь правда, мама?

- Злой человек убежал бы от него.

- А когда папа вернется?

- Еще зимой.

- Откуда ты знаешь?

- Он так сказал.

- Все, что папа говорит, - правда? Папа никогда не обманывает?

- Нет, сынок, папа всегда говорит правду.

- Но ведь сейчас уже зима.

- Значит, скоро он к нам придет.

- Ой, только бы Альмира не умерла до тех пор!

Мальчик поднялся и подошел к поскуливающей собаке.

- Альмира, милая, не умирай, не покидай нас! В царство небесное тебя с нами не пустят, нам только здесь можно быть вместе. Оставайся с нами. Летом я тебе построю из орехового дерева такой же красивый дом, какой папа нам выстроил. Я буду делиться с тобою самой вкусной едой. Положи голову мне на колени и смотри мне в глаза. Не бойся, я больше не впущу сюда того злого человека, он больше не посмеет стрелять в тебя. Как услышу, что он идет, сразу привяжу ручку двери веревкой. Он просунет в дверь руку, а я как стукну своим топориком. Не бойся, Альмира, я обороню тебя от него.

Умное животное, подняв свои выразительные глаза, смотрит на ребенка, тихонько колотя хвостом по полу. Альмира тяжело вздохнула, словно и в самом деле поняла все, что ей говорили.

Ноэми, опустив пряжу на колени, оперлась о ладонь подбородком и задумчиво следила за язычком пламени.

Тодор Кристян, уходя отсюда, в сердцах крикнул под окном: "Я еще вернусь и тогда расскажу тебе, что это за человек, которого ты любишь!".

Уже одно только обещание вернуться само по себе достаточная угроза; но что означают слова: "расскажу тебе, что это за человек"?

Кто же он, Михай? Может ли быть он иным, чем кажется? Что может рассказать о нем этот чудовищный призрак, явившийся с другого конца земли? Ах, отчего Михай ее не послушался! Надо было сделать так, как она говорила: "Лучше бы нас разделяли три фута земли!".

Ноэми не робкого десятка. Она выроста в суровых условиях и приучена полагаться на собственные силы. Нервы ее не испорчены баловством - неизбежным уделом городских детей. Олоферну и Сисаре следовало бы знать, что оружие в руках женщины опасно!

Волчица сумеет защитить свое логово от собак - у нее есть когти и зубы.

Ноэми после того ужасного столкновения всегда носит под шалью на груди остро наточенный нож Михая.

Дверь она загораживает на ночь толстой жердиной и привязывает скобу веревкой к дверной стойке.

Теперь все зависит от того, как судьба распорядится.

Если раньше прибудет Михай - быть ей счастливой, и душа ее будет спасена, если же первым явится тот чудовищный призрак - быть ей убийцей и обречь свою душу на вечные муки!

- Альмира, что же ты так стонешь?

Несчастная собака с мучительным трудом отрывает голову с колен ребенка и, вытянув шею, принюхивается. Она беспокойно скулит, повизгивает, скребет когтями пол. Из ее горла вырывается лишь глухой хрип, и не понять, что он означает: радость или злобу?

Животное чует человека.

Кто же сюда идет? Добрый человек или злой? Что у него на уме: даровать им жизнь или лишить ее?

Снаружи в ночной тиши отчетливо слышны шаги. Кто-то, хрустко приминая заиндевелую траву, идет к дому.

Из груди Альмиры вырывается мучительный хрип; она пытается подняться на ноги, но падает снова; хочет подать голос и не может. Ноэми, вскочив на ноги, прячет правую руку под шаль и сжимает рукоятку ножа.

Кто там идет?

Настороженно прислушиваются все трое: Ноэми, Доди и собака.

Теперь шаги совсем близко, и все трое узнают человека по походке. "Папа!" - с радостным смехом восклицает Доди. Ноэми острым ножом поспешно перерезает веревку на двери, а Альмира, привстав на передние лапы, все же ухитряется в последний раз приветственно взлаять.

В следующее мгновение все трое сплетают объятия: Михай, Ноэми и Доди.

Альмира из последних сил подползает к любимому хозяину, поднимает голову, чтобы лизнуть его руку, и падает бездыханной.

- Ты не покинешь нас больше? - робко спрашивает Ноэми.

- Не оставляй нас больше! - молит маленький Доди.

Михай прижимает к груди их обоих, и слезы его катятся неудержимо, орошая дорогие лица.

- Никогда... никогда... никогда!

В тот год лишь последние дни марта положили конец суровому засилью зимы. Теплый, южный ветерок, призвав на помощь дождь, взрыхлил ледяной покров Балатона, а подоспевший на смену порывистый серверный ветер, взломав лед, нагромоздил торосы вдоль шомодьского побережья.

Средь тающих льдин рыбками обнаружили чей-то труп.

Тело основательно подверглось разложению, черты лица стали неузнаваемы, однако установить, кто он таков, удалось со всей определенностью.

То были бренные останки Михая Тимара Леветинцского, который исчез сразу же после той на редкость удачной рыбной ловли, когда поймали царь-рыбу. Дома давно заждались хозяина, и вот теперь он объявился.

На покойнике была одежда Тимара, его смушковая бекеша, запонки, рубашка с вышитой монограммой. В кармашке жилета сохранились карманные часы с боем, на эмалевой крышке которых стояло полное имя владельца. Однако надежнее всего подтверждал личность Тимара бумажник во внутреннем кармане платья, набитый сотенными и тысячными банкнотами, с которых еще не смылась типографская краска. На внутренней стороне бумажника искусные руки Тимеи вышили три слова: "Вера, надежда, любовь".

Из бокового кармана извлекли четыре письма, перевязанные лентой, однако чернила были полностью мыты водой, что и не удивительно: ведь бумаги четыре месяца пролежали в воде.

В те же дни в фюредского причала рыбаки выловили сетями двуствольное ружье господина Леветинцского, и эта находка окончательно пролила свет на всю историю.

Теперь-то старик Галамбош припомнил все подробности. Ведь его милость сказал тогда ему, что ночью, мол, когда лисы и волки выйдут из прибрежных зарослей и соберутся у полыньи, он займется отстрелом.

Другие рыбаки тоже вспомнили, что той ночью на Балатоне разыгралась снежная буря, должно быть, она и явилась причиной гибели: снег мел в лицо, господин Леветинцский не заметил полынью и провалился под лед.

Старик Галамбош, которого частенько мучает бессонница, заявил, что в самый разгар бури он слышал два предсмертных крика - один за другим подряд.

До чего же нелепая гибель для такого замечательного человека!

Едва прослышав о случившемся, Тимея тотчас же отправилась в Шиофок и присутствовала при процедуре официального опознания.

Когда ей показали одежду мужа, она дважды теряла сознание, и ее едва удалось привести в чувство. Затем она все же взяла себя в руки и выдержала даже тяжелую сцену, когда изуродованные останки клали в свинцовый гроб. Она упорно допытывалась, где же обручальное кольцо, но кольца ей выдать не могли: у мертвеца не было пальцев.

Тимея перевезла в Комаром останки дорогого ей человека, где и состоялось их погребение в помпезном фамильном склепе и - поскольку усопший был протестантом - со всей церковной пышностью. Все четыре прихода прислали на церемонию своих представителей. Суперинтендант Задунайского края читал проповедь, а комаромский пастор служил заупокойную в завешенном черной материей украшенном гербами храме. Хор училища города Папа пел заупокойные псалмы. На обтянутом черным бархатом гробе серебряными гвоздиками были выбиты даты жизни и имя усопшего. Городские сенаторы и члены суда вынесли гроб и установили его на катафалк. На крышку гроба водрузили саблю - знак дворянского достоинства, лавровый венок и награды покойного: крест венгерского ордена святого Иштвана, итальянского - святого Маврикия и командорский крест бразильского ордена Аннунциаты. Саван с серебряной бахромой несли высшие комитатские чиновники, знатнейшие господа шли по обе стороны катафалка с факелами в руках, а впереди вышагивали все школяры, священники и другие служители церкви, представители купеческих гильдий и цеховыми знаменами, солдаты городской гвардии в венгерской и немецкой униформе и при оружии вышагивали под глухой бой обернутых сукном барабанов. А за гробом следовали все городские дамы в черном и среди них скорбящая вдова с беломраморным ликом и заплаканными глазами, достойнейшие мужи Венгрии и Вены, высокие военные чины, даже его величество и тот прислал доверенного человека, чтобы проводить в последний путь славного сына отечества. И нескончаемым потоком шел народ. Траурная процессия тянулась через весь город, каждая церковь на пути встречала ее похоронным звоном. И в звоне колоколов, и в перешептывании людей слышалась великая скорбь о человеке, равного которому никогда не родиться в этом городе: о благодетеле простого люда, о гражданине, умножившем славу нации, об учредителе многих полезных институтов, о верном супруге.

"Золотой человек" уходит в землю.

К окраинному кладбищу через весь город пешком провожают его женщины, мужчины, дети.

Атали тоже в их числе.

Когда гроб с телом усопшего вносят в склеп, за ним следуют, сменяя друг друга, близкие друзья, родственники, почитатели.

Среди них и майор Качука. На узкой лестнице он вплотную сталкивается с Тимеей и Атали.

Когда провожающие выходят из склепа, Атали припадает к нише, сокрывшей гроб, и молит заодно похоронить и ее.

К счастью, поблизости оказывается Янош Фабула; он поднимает с пола прекрасную даму и на руках выносит ее из склепа, а изумленному народу объясняет, что барышня, мол, страсть как любила покойного, он ей был заместо отца родного.

Полгода спустя был установлен великолепный памятник, на гранитном постаменте, с высеченной золотыми буквами эпитафией: "Здесь покоится его благородие господин Михай Тимар Леветинцский, королевский советник, член суда нескольких комитатов, кавалер орденов св. Иштвана, св. Маврикия и св. Аннунциаты, великий патриот, истый христианин, примерный супруг, отец сирых и убогих, попечитель сирот, благотворитель школ, оплот церкви. Его оплакивают все, кто знал, о нем скорбит навеки преданная супруга Жужанна".

На гранитном постаменте стоит алебастровая статуя женщины с урной в руках. Все говорят, что статуя - вылитая Тимея.

А Тимея каждый божий день ходит на кладбище сменить венок у надгробья, собственноручно поливает цветы, которые так дивно цветут и благоухают за могильной оградой. Поливает прохладной водою, орошает горючей слезою...

Вот уж никогда бы не поверил Тодор Кристян, что удостоился таких почестей после смерти...

Госпожа Зофия.

Прекрасная вдова отнеслась к трауру со всей серьезностью. Она не бывала в обществе и никого не принимала у себя в доме. На улице ее можно было видеть лишь в черном облачении и с густой вуалью, скрывающей лицо.

Комаромские кумушки заранее высчитали, как долго это протянется. В какой бишь день господин Тимар преставился? Ну вот, и накиньте еще годик. Годовщина сравнялась зимой, затем наступили святки. Однако Тимея по-прежнему блюла траур и не выезжала на балы. Тогда комаромское общественное мнение установило другой срок: наверное, Тимея отсчитывает год траура со дня похорон господина Тимара, ведь, в сущности, именно тогда и началось ее вдовство. Прошел и этот срок, уж и весна позади, а Тимея и траур не сняла, и в доме никого не принимает.

Тут уж городское общество всерьез заволновалось: сколько же так может продолжаться?

Наибольший ропот вызывал тот факт, что Тимея не принимает визитеров мужского пола.

Однажды рано утром в базарный день... кого же мы видим среди оживленной толпы? Да это госпожа Зофия: с большой корзиной на руке она переходит от торговки к торговке - приценивается и все никак не сторгуется насчет курицы. Вернее, она делает вид, будто торгуется, а на самом деле ничего не покупает - дорого мол, запрашивают - и всячески норовит очутиться поближе к "Англии". Пробравшись в парк, под сень живой изгороди, она делает большой крюк, то и дело озираясь по сторонам, не следит ли кто, и вдруг, прошмыгнув через одну из арок, прокрадывается в ворота с изображением большого двуглавого орла.