— Мальчик спит, — ответила она.

— Спит? В такое время? Уж не захворал ли он?

— Нет, нет, Доди здоров.

— А почему бы тебе не принести его ко мне, когда он бодрствует?

— Но ведь ты сам как раз спишь в эти часы.

— Да, да, ты права. Но когда мы оба будем бодрствовать, принеси его обязательно. Мне так хочется взглянуть на него.

— Хорошо, Михай.

А ребенку становилось все хуже. И Ноэми по-прежнему приходилось скрывать его болезнь, придумывая всевозможные басни. Михай справлялся о нем ежечасно.

— Забавляется ли Доди со своим игрушечным деревянным человечком?

— О, малыш с ним не расстается. («Только не с игрушкой, а с чудовищным призраком смерти…»)

— Обо мне-то он вспоминает?

— Он часто тебя вспоминает. («Увы, скоро будет вспоминать лишь на том свете…»)

— Поди же, поцелуй его за меня.

И Ноэми передала умирающему ребенку прощальный поцелуй отца.

Прошли еще сутки. Наутро, открыв глаза, Михай снова обнаружил, что он в комнате один. Всю ночь Ноэми неотлучно просидела возле маленького Доди и, глотая слезы, следила за его агонией. Сердце ее готово было разорваться!.. Но, входя к Михаю, она по-прежнему улыбалась.

— Ты была у Доди?

— Да.

— Он опять спит?

— Спит.

— Но это же неправда!

— Нет, я говорю правду, мальчик спит.

Ноэми не лгала. Она только что закрыла сыну глазки. Он заснул вечным сном. Но выдать свое горе она не имела права, ее долг — улыбаться больному.

После полудня у Михая снова обострилась болезненная раздражительность. И по мере того, как день клонился к вечеру, она все возрастала. Под вечер он сердито окликнул Ноэми, находившуюся в соседней комнате.

Молодая женщина быстрыми шагами подошла к нему и посмотрела ему в лицо ласковым, полным любви взглядом. Но больной был в скверном настроении и взглянул на нее явно недоверчиво. Заметив воткнутую в лиф иголку с шелковой ниткой, он сказал:

— Вот как! Тебе, я вижу, приспичило заняться шитьем? Неужели не нашлось для этого другого времени? Ты что, новый наряд себе мастеришь?

«Я шью погребальную рубашонку малютке Доди», — мысленно ответила Ноэми, но вслух сказала:

— Я пришивала себе оборки на сорочку.

Михай скорчил кислую гримасу и плоско сострил:

— Тщеславие — имя тебе, женщина!

Улыбка пробежала по ее лицу.

— Ты прав.

Прошло еще одно утро. Всю ночь до рассвета Михай буквально не сомкнул глаз. Его донимала бессонница. К тому же он тревожился о том, что делает маленький Доди. И поминутно посылал Ноэми посмотреть, не стряслось ли с ребенком какой-нибудь беды.

А Ноэми каждый раз, входя в соседнюю комнату, целовала лежавшее на столе мертвое тельце сына и громко, чтобы слышал Михай, осыпала его ласковыми словечками: «Маленький мой Доди, милый мой Доди! Ты все еще спишь? А скажи, ты любишь меня?»

Потом возвращалась обратно, горячо уверяя Михая, что все хорошо и с их крошкой ничего не приключилось.

— Что-то слишком уж долго он спит, — сказал Михай. — Почему ты его не разбудишь?

— Сейчас пойду разбужу, — кротко ответила Ноэми.

Вскоре Михай слегка задремал. Сон длился всего несколько минут, — очнувшись, он даже не понял, что спал.

— Послушай, Ноэми! — воскликнул он. — Что там с Доди? Мне послышалось, будто он пел. Да так хорошо!

Ноэми прижала обе руки к сердцу, нечеловеческим усилием воли сдерживая рыдания.

«Он уже на небе. В хоре маленьких серафимов. Вот откуда донеслось его пение», — подумала она.

— Поди, уложи его в кроватку. И поцелуй за меня.

Она покорно вышла.

— Что сказал Доди? — спросил Михай, когда она вернулась.

Не в силах вымолвить ни слова, Ноэми молча склонилась к нему и прильнула губами к его щеке.

— Ах, вот что он сказал! — радостно воскликнул Михай. — Маленький мой сыночек!..

И, обласканный этим поцелуем, крепко закрыл глаза. Дитя как бы поделилось с ним своим сном.

На следующее утро Михай опять заговорил о мальчике.

— Вынесите Доди на свежий воздух. Вредно постоянно держать его взаперти. Пойдите с ним в сад.

А они и готовились к этому. Тереза еще ночью вырыла в саду могилку под плакучей ивой.

— Ступай и ты, побудь с ним в саду, — уговаривал Михай Ноэми. — А я пока немного подремлю. Я уже совсем хорошо себя чувствую.

Ноэми вышла из комнаты и, плотно прикрыв за собой дверь, заперла ее на ключ. Потом они вынесли маленького покойника и предали его извечной матери — земле. Ноэми не хотела, чтобы над ребенком возвышался могильный холм. Он стал бы для Михая постоянным печальным напоминанием и мог повредить его выздоровлению. Вместо холма у подножия дерева была устроена плоская грядка и на ней посажен куст белых роз. Из тех, что вырастил Михай. Затем Ноэми снова вернулась к больному.

— Где ты оставила Доди? — были его первые слова.

— В саду.

— А как он одет?

— В свою любимую белую курточку с голубыми лентами.

— Она очень ему к лицу. Хорошо ли он укутан?

— О да, очень хорошо. («Над ним целых три фута земли».)

— Принеси его сюда, когда снова пойдешь в сад.

Услыхав это, Ноэми уже не в силах была оставаться с Михаем. Выйдя во двор, она кинулась на шею Терезе и крепко прижалась к ней. Но все-таки не заплакала. Нельзя.

Потом она долго бесцельно бродила по саду. Дойдя до плакучей ивы, под которой покоился теперь Доди, она сорвала с розового куста полураспустившийся белый бутон и вернулась к Михаю. Тереза шла за ней следом.

— Где же Доди? — с нетерпением спросил Михай.

Опустившись на колени у его постели, Ноэми с нежной улыбкой протянула ему бутон. Михай взял его и стал нюхать.

— Как странно, — заметил он, — у розы нет запаха, будто она выросла на чьей-то могиле.

Ноэми быстро встала и вышла.

— Что с ней? — изумился Михай.

— Не сердитесь на нее, — спокойно и примирительно заговорила Тереза. — Ваша жизнь была в опасности. Вы, слава богу, счастливо отделались, но болезнь еще полностью не прошла, а в пору выздоровления она особенно заразительна. Поэтому я наказала Ноэми не носить к вам ребенка, пока вы окончательно не поправитесь. Может быть, я допустила оплошность, но мне казалось, что так будет лучше.

— Вы очень хорошо сделали, — ответил Михай и крепко пожал ей руку. — А я-то, дурень, даже ни разу об этом не подумал! Ну конечно, вы поступили разумно. Может, его и в соседней комнате теперь нет?

— Вы угадали, мы устроили ему удобный приют в саду.

Тереза и тут не солгала.

— Вы очень добры, дорогая. Идите же к мальчику, а ко мне пошлите Ноэми. Я не буду больше требовать от бедняжки, чтобы она принесла мне Доди. Но как только я начну вставать и выходить, вы отведете меня к нему, не правда ли?

— Да, Михай.

При помощи этого милосердного обмана женщинам удалось успокоить его, сдержать его желание видеть ребенка до той поры, пока он не встанет с постели.

Болезнь уже кончилась, но Михай был еще очень слаб, с трудом передвигался. Ноэми помогла ему одеться, и, опираясь на ее плечо, он вышел из комнаты. Молодая женщина усадила его на скамейку перед домом, сама опустилась с ним рядом и, крепко обхватив его рукой, положила его голову себе на плечо.

Был чудесный, теплый летний день. Михаю казалось, что шелестящая листва деревьев и жужжанье пчел, травинки под ногами — все это еле слышно звенит, что-то нашептывая ему на ухо, и шепот этот отзывается в его голове легким шумом. Но особенно занимала его одна мысль. Он заглянул в лицо Ноэми, и какое-то смутное предчувствие сжало ему сердце. В выражении этого лица было нечто непостижимое. Скорей, скорей узнать эту тайну!

— Ноэми!

— Что ты хочешь, Михай?

— Милая Ноэми, посмотри на меня!

Ноэми подняла на него глаза.

— Где малютка Доди?

Дольше сдерживать свое горе ей стало не под силу. Бедняжка подняла к небу измученное лицо и дрожащие руки.

— Он там! Там…

— Доди умер? — тихо спросил Михай?

При этих словах Ноэми упала к нему на грудь и, уже не сдерживаясь, отчаянно зарыдала. Слезы лились, лились, казалось, им не будет конца.

Михай привлек ее к себе и дал выплакаться. Было бы кощунством не дать ей выплакать свое горе.

Сам он не плакал. Нет, он изумлялся. Его потрясло величие ее души. Как недосягаемо высоко, по сравнению с ним самим, стояло это бедное, горемычное существо! Женщина, сумевшая из сострадания к нему, нежно заботясь о любимом, так долго скрывать собственные муки! Как же безгранична ее любовь!..

Наконец Ноэми выплакалась. И улыбнулась Михаю. Словно брызнуло на него показавшееся из-за туч лучезарное солнце.

— И ты смогла все это скрыть от меня?

— Я опасалась за твою жизнь.

— Ты не решалась даже поплакать, боясь, как бы я не заметил твоих слез?

— Я все ждала, когда можно будет дать себе волю…

— Ты уходила от меня, чтобы ухаживать за ним, а я, неблагодарный, еще упрекал тебя за это!

— Я же не слышала от тебя ни одного худого слова, Михай.

— Целуя его за меня, ты знала, что это был прощальный поцелуй! Я укорял тебя за шитье нарядов, а ты в это время готовила ему погребальную рубашку! И ты ласково улыбалась мне, когда твое сердце пронзали кинжалы, когда оно обливалось кровью! О Ноэми, как я боготворю тебя!

А ей, бедной, нужна была только его любовь.

Михай привлек ее к себе на колени.

Шелест листьев и трав, гуденье шмеля, жужжанье пчел уже больше не казались ему невразумительным лепетом. Мысли его прояснились, он начал постигать истинный смысл шумов, возникавших в его голове. После долгого задумчивого молчанья он снова заговорил:

— Где вы его похоронили? Сведи меня на его могилу.

— Только не сегодня, — упрашивала Ноэми. — Идти туда далеко и для тебя слишком утомительно. Сходим завтра, ладно?

Но ни завтра, ни послезавтра, ни даже спустя еще много дней Ноэми так и не повела Михая туда, где покоился маленький Доди.

— Ты станешь дневать и ночевать возле могилы и снова захвораешь. Я решила не насыпать там могильного холма, не ставить надгробного памятника, чтобы ты не ходил туда и не расстраивался.

Но печаль не оставляла Михая.

Когда наконец он настолько окреп, что смог прогуливаться по острову один, он упорно стал разыскивать место, которое ему не хотели показать.

Однажды он вернулся к хижине с просветлевшим лицом, держа в руке полураскрытый бутон одной из тех белых роз, что не имели запаха.

— Это те самые розы? — спросил он.

Ноэми, пораженная, утвердительно кивнула головой. Значит, им так и не удалось скрыть от него могилку… Он заметил не так давно посаженный куст, которого тут прежде не было. И на время даже успокоился, как человек, решивший какую-то важную для себя задачу.

Целыми днями просиживал Михай на скамье перед домом и, вороша палкой речную гальку под ногами, думал:

«Ты говорил, что не отдал бы его ни за какие блага в мире, даже за целое поле, усеянное алмазами, а за какую-то дрянную глиняную трубку ударил его по ручонке!»

Чудесный ореховый теремок стоял незаконченный, совершенно заброшенный, вся поляна вокруг него густо заросла лавандой и нарциссами. Михай теперь даже близко не подходил к своему творению. Он изнемогал под тяжестью горя, и жизненные силы его восстанавливались необычайно медленно, Только Ноэми поддерживала их.


Меланхолия

Куст белой розы стоял в полном цвету. Михай изо дня в день следил, как развертываются его бутоны. Распустившиеся розы он срезал, складывал в бумажник и высушивал у себя на груди. Невеселое занятие! Чуткость Ноэми, ласки, которыми она его осыпала, не могли рассеять его мрачной тоски. Даже эти нежные женские ласки были ему в тягость.

Между тем Ноэми легко могла бы исцелить его хандру, утолить печаль, стоило ей сказать одно только слово. Но женская стыдливость не позволяла ей произнести его вслух. А сам Михай ни о чем не догадывался. Человек, у которого болит душа, неотступно предается грустным воспоминаниям. Тимар был весь поглощен раздумьем о прошлом.

Однажды Ноэми сказала Михаю:

— Не лучше ли тебе сейчас уехать отсюда?

— Куда?

— Туда, в широкий мир. Здесь все наводит на тебя грусть, а чтобы окончательно поправиться, непременно надо рассеять эту тоску. Я сегодня же соберу тебя в дорогу. А завтра фруктовщики смогут перевезти тебя на тот берег.

Михай ничего не ответил, лишь кивнул головой в знак согласия. Он и сам сознавал, что тяжелая болезнь сильно расшатала его нервы. Теперь его угнетало ложное положение, в которое он попал, к тому же он сильно горевал по малютке. Он чувствовал, что если останется еще прозябать на острове, то может дойти до сумасшествия или самоубийства.