Миновав остров Периграда, турецкая галера вышла в открытые воды. Дунай просматривался теперь на расстоянии полутора миль. Ни единого судна не видно было ни на реке, ни у причалов. Лишь у самого берега полоскались на мелкой речной ряби крошечные рыбачьи лодки и плоскодонные суденышки.

Галера поднялась немного вверх по реке, держась середины, а затем пристала к берегу. Турки спросили у пограничной охраны, не проходило ли тут судно с грузом. Охрана уверяла, что за последнее время ни один корабль до этих мест не доходил.

Проплыв дальше, турки нагнали погонщиков лошадей, буксировавших «Святую Борбалу» до Периграды. Турецкий капитан допросил и их.

Погонщики оказались добрыми сербскими парнями. Уж они-то знали, как сбить турок со следа «Святой Борбалы». «Затянуло ее в периградскую пучину вместе с грузом и людьми, вон даже канат оборвало», — сказали они. Не дослушав сетований погонщиков, — кто, мол, теперь оплатит их труд, — турки отпустили их восвояси. (Впоследствии, под Оршовой, погонщики снова встретили «Святую Борбалу» и тянули ее дальше вверх по течению.) Турецкая галера развернулась и стала спускаться вниз по Дунаю.

Когда турки вновь проходили мимо Периграды, они заметили с борта судна пляшущую на волне доску. Доску эту вытащили на палубу и увидели запутавшийся на ней канат с небольшим железным якорем: доска была от мельничной лопасти.

Канат распутали и высвободили якорь, и тут-то стало видно выбитую на якоре большими буквами надпись: «Святая Борбала».

Теперь у турок не оставалось никаких сомнений относительно судьбы барки. Наверняка на судне оборвался буксирный канат, экипаж выбросил якорь, но тот не выдержал груза, судно занесло в стремнину, и вот останки судна плавают на поверхности, а останки людей покоятся на дне речном в глубокой могиле.

— О великий аллах, не идти же нам за ними следом!


Придирчивый досмотр

Две смертельные опасности «Святая Борбала» оставила позади: коварные скалы заточенного в темницу Дуная и турецкую галеру, преследовавшую беглецов по пятам. Впереди барку ждали два новых суровых испытания: штормовой бора и карантин в оршовском порту.

Отвесные скалы в верхней части Железных ворот образуют узкую, в сто саженей, горловину, в которой бурлит могучая река. Грозный поток воды несется здесь между двух сплошных стен под уклон, падая местами с высоты в тридцать футов. Прибрежные скалы, желтые, багряные, зеленые, громоздятся друг на друга, а на вершинах торчат серо-зеленые вихры смешанного леса.

Над скалой в три тысячи футов на фоне узкой полоски неба такой чистой синевы, будто бездонная вселенная накрыта голубым стеклянным сводом, плавно парят и кружат горные орлы. Впереди, без конца и края, высятся скалистые горы.

Поистине поразительная картина предстает взору: в узком скалистом ущелье, всем чертям назло, упрямо движется навстречу хлещущим через борт волнам утлая скорлупка без мотора, без паруса, без весел. Низко сидящая на воде барка все ползет и ползет вверх по реке, против течения, против ветра, а на ней горстка людей, каждый из которых надеется либо на свой разум, либо на свое богатство, либо на свою силу, либо на свою красоту.

Даже грозный бора не страшен здесь судну. Двойные шпалеры скал перехватывают порывы ураганного ветра. И рулевой на судне, и погонщики волов на берегу могут наконец перевести дух.

Но бора не дремлет.

День клонился к вечеру. Фабула передал руль второму рулевому, а сам, пристроившись у жаровни на корме судна, занялся приготовлением шашлыка «по-разбойничьи». Подбросив поленья в огонь, он нанизал на деревянные шампуры куски говядины вперемежку с салом и свининой, туго-натуго перетянул их бечевой и поворачивал над огнем до тех пор, пока мясо не стало вполне съедобным.

Вдруг клочок чистого неба между двух накренившихся грозных скал потемнел. С борой шутки плохи.

Огромная свинцовая туча в мгновение ока заволокла синий небосвод, и в ущелье воцарилась тьма. Над головой — бегущие тучи, по сторонам — темные скалы. Зеленоглазая молния сверкнула в вышине, и раздался оглушительный гром. Острие молнии вонзилось в Дунай перед самым носом судна, на мгновение озарив адским пламенем крутые берега. От страшного треска, усиленного тысячеустым эхом и водной гладью, как будто разверзлась земля. Хлынул ливень.

Наперекор стихиям, барка продолжала путь, спеша засветло пришвартоваться у Оршовы и не застрять там на ночь.

Вокруг не было видно ни зги. Только при вспышке молнии на миг все озарялось зловещим светом. Подавать здесь сигналы рожком бессмысленно: он слышен лишь на румынском берегу. Но умный, смекалистый человек всегда найдет выход из положения.

Шкипер встал на носу судна, взял в руки кремень и огниво и принялся высекать искру.

Ливню не погасить искры. И через густую сетку дождя погонщики волов увидят эти искры, сосчитают количество ударов и по этим сигналам поймут, что от них требуется. Тем же способом они подадут с берега ответ. Это тайный телеграф контрабандистов и здешних речников. Язык знаков в совершенстве разработан жителями обоих берегов, разделенных государственной границей.

Тимее гроза пришлась по душе.

Накинув бурнус, она глядела в иллюминатор и, улучив момент, окликнула Тимара:

— Мы как в склепе!

— Нет, мы рядом с ним, — отвечал шкипер. — Вон тот высокий утес, который словно зажигается от молнии, зовется Могилой апостола Петра. А два каменных истукана рядом — это две старухи.

— Какие старухи?

— Предание гласит, что две старухи — румынка и венгерка — поспорили между собой, кому принадлежит могила святого Петра: Румынии или Венгрии. Святой апостол никак не мог заснуть от их криков и в гневе своем превратил старух в безмолвные каменные изваяния.

Тимея не поняла шутку, и легенда ей не понравилась.

— А откуда известно, что здесь могила святого? — спросила девушка.

— На той скале растет много целебных трав, излечивающих разные болезни. Эти травы вывозят отсюда за тридевять земель.

— Значит, святые апостолы даже после смерти творят добро, — заключила она.

— Тимея! — послышался из каюты повелительный голос Эфтима.

Девушка отошла от окна и спустила жалюзи. Когда Тимар, стоявший на носу барки, вновь обернулся, Тимеи уже не было видно.

Наперекор грозе барка двигалась вперед.

Наконец она вышла из мрачного склепа.

И как только раздвинулись суровые скалы, тучи над головой тоже исчезли, словно их и не бывало. Своенравный бора унес их прочь так же внезапно, как и нагнал. Перед путниками открылась прекрасная долина Черна. Холмистые склоны по обоим берегам были сплошь покрыты виноградниками и фруктовыми садами; заходящее солнце пригревало белые домики, утопающие в зелени стройные башни с красными черепичными крышами; на небе сквозь кристальную сетку дождя сверкала радуга.

Дунай уже не казался грозным, он степенно катил свои воды широким руслом, и на западе на сапфирно-синей глади показался остров — город и порт Оршова.

Здесь их ждало четвертое, самое опасное испытание… Солнце уже зашло, когда «Святая Борбала» встала на якорь у Оршовы.

— Быть завтра урагану! — пробурчал Фабула, поглядывая на пурпурный закат.

Вечернее небо напоминало разлившуюся вулканическую лаву, оно отсвечивало всеми оттенками багряного заката. Просвет в облаках открывал взору изумрудно-зеленое небо. А на земле горы и долины, леса и деревни были залиты золотисто-алым светом. Казалось, пылающий Дунай протекал между небом и землей, как древний Флегетон. Посреди реки лежал остров с башнями и тесно сгрудившимися домами, которые сверкали в лучах закатного солнца таким ослепительным сиянием, будто оно вырывалось из огромного горна, через который должна пройти, как через чистилище, каждая живая душа, пересекающая границу зараженного чумой Востока, чтобы вступить на чистую землю Запада.

Но, пожалуй, гораздо сильнее алого зарева, предвещавшего завтра ураган, волновал пассажиров и экипаж «Святой Борбалы» маленький желто-черный шлюп, приближавшийся к барке со стороны Скелы.

Что такое Скела? Это высокая стена — решетка, через которую могут переговариваться, торговаться, заключать разные сделки жители двух соседних стран по обоим берегам Дуная.

Бросив якорь невдалеке от острова, «Святая Борбала» ждала полосатую лодку. В ней сидело трое вооруженных людей, у двоих из них были ружья с примкнутыми штыками, у третьего — пистолет. Кроме того, в лодке находились двое гребцов и рулевой.

Эфтим беспокойно ходил по маленькой площадке перед каютой. Тимар подошел к нему и тихо сказал:

— Таможенная охрана.

Купец достал из кожаной сумки шелковый кошель, вынул из него два мешочка и передал их Тимару.

В каждом мешочке было по сто золотых.

Лодка пристала к судну, и из нее на палубу вышли трое вооруженных людей.

Первым шел таможенный чиновник, который должен был осмотреть судно: нет ли на нем контрабандного товара или оружия? Двое других с ружьями за плечами были сборщиками пошлин. Одновременно в их обязанности входило контролировать, правильно ли таможенник ведет досмотр. Находившийся на судне «чиститель» как лицо полуофициальное обязан был наблюдать за действиями сборщиков пошлин и следить за тем, верно ли они контролируют чиновника. В свою очередь, трое таможенников допрашивали «чистителя», не соприкасался ли кто из пассажиров с чумными.

Все продумано как нельзя лучше: один чиновник проверяет другого, и все вместе друг друга.

За подобный официальный досмотр полагается вознаграждение, установленное для таможенника в сто крейцеров, для сборщиков пошлин — по двадцать пять и для «чистителя» — пятьдесят. Тариф довольно скромный!

Когда таможенник поднялся на палубу, «чиститель» был уже тут как тут и шел ему навстречу. Таможенник почесал ухо, «чиститель» потер нос. На этом закончился их разговор.

После этого таможенник обернулся к шкиперу, а два сборщика пошлин взяли винтовки наперевес. Тот, кто допрашивает, должен стоять не ближе, чем в трех шагах от того, кого допрашивают. Как знать, не является ли вновь прибывший переносчиком чумы.

Допрос начался.

— Откуда?

— Из Галаца.

— Владелец судна?

— Атанас Бразович.

— Владелец груза и фрахтователь?

— Эфтим Трикалис.

— Документы?

Процедура предъявления документов сопровождалась величайшими мерами предосторожности.

Раскрошив над жаровней с углем сосновые шишки и полынь, подержали некоторое время над дымом документы, поворачивая их то одной, то другой стороной, и только тогда железными щипцами поднесли не ближе, чем на метр-полтора к глазам таможенника, который, не дотрагиваясь до бумаг, удостоверялся в их подлинности. Затем таким же способом документы возвращались владельцам.

За время всей этой процедуры таможенник не произнес ни слова.

Жаровню унесли, и на ее место поставили кувшин с водой.

Это была большая глиняная посудина с широкой горловиной, в которую свободно мог просунуть кулак всякий, кому это надлежало сделать.

Кувшин с водой являлся важнейшим атрибутом взимания дани с путешественников.

Поскольку восточная чума, как известно, особенно липнет к благородному металлу, капитанам прибывающих с востока судов полагалось причитающуюся пошлину опустить в кувшин, а западный страж таможенных границ, запустив вслед за тем свою руку в тот же очистительный сосуд, выуживал монеты уже совершенно безбоязненно.

Итак, Тимар опустил в кувшин руку с двумя мешочками и тут же вытащил ее обратно, разжав пальцы.

Вслед за ним ту же манипуляцию проделал таможенный чиновник, с той лишь разницей, что, когда он вынул руку из кувшина, она была сжата в кулак. Рука быстро исчезла в широком кармане чиновничьего мундира.

О! Ему незачем было рассматривать на свету пойманный куш. Он чувствовал его на ощупь, по весу: ведь золото чует даже слепой. Ни единый мускул не дрогнул на лице таможенника.

Следующими были сборщики пошлин. С таким же невозмутимо официальным видом они выудили со дна кувшина то, что причиталось им.

Потом к кувшину бесшумно проскользнул «чиститель». Лицо его было строгим и угрожающим. От одного его слова зависело, сколько дней — десять или двадцать — проведет в карантине прибывшее судно вместе со всеми его пассажирами. Но и на его лице не дрогнул ни один мускул во время процедуры с кувшином.

Ну и хладнокровны же эти люди! Выполнение служебного долга для них превыше всего!

Наконец таможенник с напускной строгостью потребовал, чтобы его пропустили в трюм корабля. Это желание было немедленно выполнено. В трюм разрешается входить только таможенникам, без посторонних. И вот, когда эта троица осталась одна, на их лицах впервые промелькнуло подобие самодовольной и хитрой усмешки. «Чиститель» остался на палубе, но и он, скрыв лицо под капюшоном, не мог удержаться от улыбки.