Мюриел Болтон - Золотой дикобраз

Весь день прошел у нее в мучениях и восторгах. А больше всего она боялась встречи с ним. Что она скажет, увидев его? Как поступит? Прогонит его? Но что тогда станет с Орлеаном? Нет, прогонять его нельзя. Самое лучшее не говорить ничего. Принять его с холодным спокойствием. Сделать вид, что ничего не произошло, что он никогда ее не касался. Пусть его гордость страдает, не ее.

Так она и спорила сама с собой, стараясь быть естественной с Марией-Луизой и служанками, которые с любопытством на нее посматривали. Но день прошел, а она так его и не увидела, вопрос о том — прогонять его или не прогонять, отпал сам собой. Она приказала подать ужин в трапезной, хотя гостей никаких не было. Язык буквально не поворачивался спросить, где он, и она подумала, не уехал ли он куда-нибудь из Блуа, испугавшись встречи с ней.

Когда начало темнеть и Мария-Луиза отправилась к себе примерять новые платья, что прибыли сегодня в течение дня, Мария осталась в своей гостиной. «Наверное, — говорила она себе, — он ждет именно этого момента, чтобы снова увидеться со мной наедине». Избегая удивленного взгляда Бланш, она отпустила всех служанок. Оставшись одна, Мария начала думать о том, что скажет ему при встрече. Мысленно она отвергла решение закрыть перед его носом дверь. «Это, — твердо заявила она собственному рассудку, — все равно ничего не решит». И рассудок подозрительно быстро умолк.

В конце концов Мария приняла решение. Она встанет и подойдет к звонку. Держась рукой за шнур, она прикажет ему, чтобы он убирался прочь и никогда больше не приходил, иначе она подымет на ноги весь дом. И он будет вынужден с позором удалиться. Конечно, это неприятно, но она не позволит ему думать, что если он однажды взял ее, то она уже навеки в его власти.

И еще она ему скажет, чтобы он не забывал о памяти его покойного хозяина. Слово «хозяин» его, конечно, покоробит, напомнив о его собственном положении. В конце концов, должен же он вести себя по-рыцарски по отношению к молодой вдове с двумя детьми. Нет, слово «молодая» лучше не упоминать, а то он может улыбнуться этой своей неотразимой улыбочкой. Марии за тридцать, это уже далеко не молодость, хотя каждый убеждает, что она выглядит не старше шестнадцати.

Хорошо, но где же он? Если он не поторопится, то она просто забудет все, что собиралась ему сказать. Мария зашагала по комнате из угла в угол, нетерпеливо поглядывая на дверь.

Но в этот вечер де Морнак так и не пришел!

Она не видела его несколько дней, а когда заветный момент наконец наступил, с ней рядом были Пьер и Мария-Луиза. Де Морнак подошел к ним в саду и как ни в чем не бывало спросил что-то насчет лошадей, которых нужно было послать в Амбуаз за Людовиком. Она ответила также своим обычным тоном (разумеется, насколько могла), но встретиться взглядом с ним ей так и не удалось. Он поговорил немного с Пьером и Марией-Луизой в своей обычной иронично-дружеской манере и затем удалился. Мария была весьма раздосадована тем, что ей не удалось показать, какое она к нему питает отвращение.

Во всем этом была какая-то раздражающая ее незавершенность. Ни разу не довелось ей пока встретиться с ним наедине. И, хотя за ужином они обменивались малозначительными репликами, ни малейшего намека на случившееся в его взгляде не было. Порой Марии казалось, что все это ей приснилось, она уже была готова поверить этому, если бы не твердая уверенность, что все это происходило совсем не во сне.

«Наверное, это даже к лучшему, — убеждала она себя. — Пусть вот так все и кончится. Я не хочу потерять его как мажордома, а он, скорее всего, сожалеет о своем опрометчивом поступке и переживает сейчас за свое положение. И к тому же теперь, очевидно, будет довольно глупо посылать за ним и делать выговор за то, что он, скорее всего, уже постарался забыть».

Все это, конечно, так, но от этих мыслей становилось тоскливо на душе.

«И совсем неправда, — все снова и снова втолковывала она себе, — что я вроде бы хочу, чтобы это повторилось вновь».

Но гордость Марии была уязвлена. Ее мучила мысль, что она ему просто безразлична, что он больше ее не хочет.

В ответ на все эти доводы разум ее молчал. Не было у него сейчас настроения беседовать с ней.

Мария мечтала о скором приезде Людовика. С ним быстрее она забудет свое унижение.

И вот Людовик прибыл, как всегда веселый, наполненный до краев новостями. Зная, что мать неравнодушна к дворцовым сплетням, он тут же ей выложил их все, какие запомнил. У де Гонкура теперь только одна бровь, вторую он потерял в дуэли с ла Фонтэном. Герцогиня Майенская и Лоррэн сцепились за карточным столом, дело дошло до потасовки, они таскали друг друга за волосы. Мадам Энно лишилась своего дряхлого чудаковатого супруга и после отчаянных попыток выглядеть хотя бы в течение трех недель грустной скромно нашла ему замену. Английский джентльмен, с какой-то чудовищной фамилией, убил по ошибке королевского ручного медведя — король его чуть не повесил.

И о чем бы он ни рассказывал, в его повествовании непременно присутствовала Анна.

— Анна сказала, что…

— Анна считает…

— Я сказал Анне о том, что…

Не было никакого сомнения в том, что Анна для него хранительница всех истин, судья в последней инстанции.

Людовик уже находился дома две недели, когда нарочные привезли в Блуа потрясающую новость: Шарлотта Савойская родила от Людовика XI сына, долгожданного наследника трона!

По всей Франции салютовали орудия, в расцвеченных огнями фейерверков городах проходили гулянья, не отставали от них и деревни. Народ славил дофина Карла.

В герцогстве Орлеанском тоже праздновали, ибо никакого резона не было отказываться от дарового вина, которое всюду развозили посланцы короля. Но радовались здесь не так громко, потому что Людовик Орлеанский теперь уже переставал быть наследником короны Франции.

Больше всех этим обстоятельством был раздосадован Пьер, а Мария-Луиза была расстроена, потому что Пьер сильно переживал, хотя самой ей все это было совершенно безразлично.

Людовик, естественно, тоже был разочарован. Он уже считал себя почти что королем. И все потому, что Анна хотела быть королевой. Людовик был разочарован, но не безутешен. Быть герцогом Орлеанским тоже неплохо. Достаточно и власти и почета. Они с Анной будут править здесь не хуже, чем правили бы Францией. И все равно покорят и Милан, и Савойю.

Мария переживала за сына, но радовалась за королеву, ибо знала, что такое родить сына, когда он так нужен семье. Как могла, она пыталась отвлечь Людовика от грустных мыслей. Мария никогда особенно и не рассчитывала на то, что Людовик станет королем. Было у нее какое-то предчувствие, что появится в королевской семье наследник, обязательно появится. Раз уже есть две дочери — будет и сын. Все разговоры она пыталась перевести на предстоящую помолвку, и Людовик тут же оживлялся.

К полуночи, устав от праздничного шума и звона колоколов, все они отправились спать, не подозревая, что в жизни каждого из них с этой минуты наступят (уже наступили) серьезные перемены.

Сразу же, как только королева Шарлотта после рождения дофина Карла смогла подняться с постели, весь двор переместился из Амбуаза в Тур. Предстоял обряд крещения. Марию этой осенью пригласили в Тур также и по другому поводу — ее ожидало подписание бумаг, связанных с помолвкой сына.

Разумеется, Людовик был с ней. Они выехали торжественно, на лучших лошадях, с богатыми попонами. Слуги были одеты в новые ливреи. И, конечно, сами они были наряжены в лучшие платья, а с собой везли мешочек, полный золотых монет. Эти монеты они будут разбрасывать во время приема при дворе в доказательство того, что Орлеанский дом еще не так обеднел, как об этом шепчутся по углам.

Эта поездка обернулась большими тратами. Марию беспокоило финансовое положение семьи. На самом деле оно было плачевным. Деньги таяли на глазах. Провинции только-только начали оправляться от ран, нанесенных войной, доходы были еще очень скудными. А для приданого Марии-Луизы требовались огромные деньги. Можно было, конечно, занять под приданое принцессы Анны, оно будет огромным. Но получат-то его только через несколько лет. Словом, расходы на две свадьбы будут непомерными, ведь у Людовика должно быть все необходимое, соответствующее его высокому положению.

Мария вздохнула. Остается надеяться, что де Морнак придумает что-нибудь. Она была рада, что не поддалась искушению его прогнать. С тех пор он ни разу не подходил к ней, когда она была одна — ни с отчетами, ни с другими вопросами. И ни одного слова между ними не было сказано относительно той самой ночи.

Он прикоснулся к ней лишь однажды, когда помог взобраться в седло. Отпустив конюха, он помог ей сам. Через тонкую перчатку, сшитую из кожи самки оленя, Мария почувствовала тепло его руки и одеревенела. Оказавшись в седле, она отстранилась от де Морнака, не удостоив его даже взглядом. А он смотрел на нее с восхищением. И было на что посмотреть. Она действительно была хороша в своем костюме для верховой езды из темносинего бархата и плаще того же цвета с капюшоном, отделанным мехом горностая. Мария проигнорировала его взгляд, но всю дорогу думала об этом взгляде. К тому же и поездка была приятной — Мария уже давно не выезжала из дома, да и Людовик скакал рядом.

Их сопровождали пятнадцать всадников — охрана из десяти хорошо вооруженных солдат, способных отразить внезапное нападение в пути, камердинер Людовика, камеристка Марии и несколько конюхов, которые вели за собой запасных лошадей и повозки с багажом. Процессия была шумной — цокали подковы, звякали шпоры, ударяясь о доспехи воинов, громыхали мечи и щиты.

День был ясный, безоблачный, такие выпадают еще в октябре. Но холодные порывы ветра начали слегка пощипывать нежную кожу Марии. Она потуже запахнула плащ, а лицо прикрыла маской из черною бархата на белой атласной подкладке. Людовик свою маску, естественно, надевать не стал. Улыбаясь, он подставил лицо теплому солнышку, а прохладный ветер его только радовал.

С маской на лице Мария оказалась закрытой с головы до пят. То же самое и ее камеристка Бланш. Она покачивалась на своей крепкой кобыле позади Марии, похожая на тюк одежды. Для поездки верхом на большие расстояния женщины высокие эннены не надевали. Обычно предпочитали более практичные маленькие шляпки без полей с плоским верхом, которые завязывались лентами у подбородка. А сверху часто накидывался платок, наподобие апостольника у монахинь.

Расстояние от Блуа до Тура составляло примерно сорок миль. Выехали они, когда не было еще и шести, и все время гнали лошадей быстрым, но не утомительным галопом, временами останавливаясь, чтобы дать отдых лошадям. Обедали в гостинице. Солнце уже клонилось к закату, когда подковы их коней застучали по каменной брусчатке двора мрачной крепости Плесси-ле-Тур.

Мария и Людовик быстро сошли с коней. Стражники отсалютовали им и распахнули огромные двери. Их сразу же повели в отведенные апартаменты, где они поспешили переодеться, и вскоре Мария уже спускалась по длинной лестнице в большую трапезную. Она вышагивала гордо, с нею рядом был ее сын, Людовик, а Бланш и камердинер Людовика не менее гордо вышагивали позади них. Мария знала — на нее сейчас устремлены сотни оценивающих, любопытных глаз. Еще бы, герцогиня Орлеанская наконец появилась при дворе. Это большая редкость. Ведь она была объектом стольких дворцовых сплетен. Чувствуя слабость в ногах, она тем не менее высоко держала голову и высокомерно смотрела прямо перед собой.

Мария заняла свое место. Лишь на одну ступень оно было ниже возвышения — подиума, на котором располагался небольшой королевский стол. Но, прежде чем сесть, она сделала глубокий реверанс перед королевой.

Шарлотта сидела одна, печальная, с серым опухшим лицом. С вялым дружелюбием она ответила на приветствие Марии.

— Как давно мы не видели вас здесь. Надеюсь, вы не были больны? Я уверена в этом. Выглядите вы так молодо и свежо.

— Благодарю вас, Ваше Величество, — улыбнулась Мария. — Нет, я не была больна. Просто у одинокой женщины, ведущей хозяйство, всегда много хлопот.

Королева со вздохом кивнула и углубилась в свой ужин, а Мария заняла наконец место за столом. Чтобы прислуживать ей, сзади заняла свое место камеристка. Мария оглядела шумный зал, он был полон. Взад-вперед с подносами и кувшинами сновали слуги. Они передавали подносы камердинерам и камеристкам, а те, предварительно все подготовив, подавали блюда своим господам.

Людовик сидел за другим столом. Рядом с ним расположились несколько членов семьи Бурбонов, его кузен, Эжен де Ангулем и молодой граф Дюнуа, тоже кузен.

Короля за ужином не было. Наверное, никто и не ожидал его здесь. Возможно, сегодня он постился. Анны не было тоже, и Людовик весь извертелся, спрашивая всех, где она. Королева ужинала в одиночестве. Она бросала редкие реплики слугам, пару слов сказала кардиналу Руанскому, сидевшему подле, но, казалось, в этом переполненном зале она не видит никого. Когда она поднялась, чтобы уйти, все встали, установилась тишина, однако Шарлотта как будто и этого не замечала, ей все было безразлично. Она бы вообще не возражала, если бы никто не заметил ее ухода.