— Не сомневаюсь, он не задерживает свое внимание на таких прозаических вещах, как принадлежность к королевской фамилии и богатое приданое. Он слишком утончен, чтобы все это замечать. Я уверен, и он, и Жанна будут удовлетворены этим браком. Это не будет счастьем в том смысле, в каком его понимают ограниченные люди…

Мария прервала его. Шутка слишком затянулась, к тому же не совсем удачная.

— Ваше Величество, вы решили пошутить надо мной, а возможно, что-то случилось с вашей памятью, но мой сын намеревается жениться на вашей дочери Анне.

Король разыграл невероятное удивление.

— Принцессе Анне?! — воскликнул он с недоверием в голосе.

— Разумеется, Ваше Величество помнит, что вы обещали ему в день крестин. Надеюсь, вы помните об этом? — раздражения своего Мария уже скрыть не смогла, из-за своих шуточек он уже утратил чувство меры.

— Помню ли я свои слова? Конечно, помню. Очень даже хорошо помню, как я сказал вашему супругу, что намерен отдать Людовику свою дочь. И готов выполнить это свое обещание, — ответил он тоном добродетельного папаши.

— Но, Ваше Величество, — воскликнула Мария, — в то время ваша дочь Жанна еще не родилась. У вас тогда была только одна дочь — Анна!

И это заявление не нарушило его спокойствия.

— Дорогая моя, мне кажется, я знаю имена своих дочерей и даты их рождения не хуже вас. Да, конечно, в то время Жанна еще не родилась, но… — он глумливо улыбнулся, — это только показывает, насколько я верил в свою супругу. И, как видите, не ошибся. Извините, если я вас этим разочаровал.

— Разочаровал! Да Людовик с ума сойдет, узнав об этом!

— Прошу прощения, если невольно ввел вас в заблуждение, — Людовик XI открыто над ней издевался. — Это вовсе не входило в мои планы. Я и подумать не мог, что он настолько возомнил о себе, чтобы мечтать о таком высоком положении.

— Для герцога Орлеанского нет никаких ограничений, — горячо возразила Мария, не замечая насмешки в его голосе.

Король удивленно поднял брови.

— Орлеанского, мадам?

Она бросила на него ненавидящий взгляд.

— Именно Орлеанского, сир, — медленно произнесла она, глядя ему в глаза. — Вы не делаете секрета из этих, унижающих меня сомнений, не правда ли, Ваше Величество? И поощряете все эти мерзкие слухи, те, что злые языки плетут обо мне при дворе. Они просто повторяют ваши сомнения. Я бы не хотела, чтобы мой сын когда-нибудь это услышал, потому что это ложь.

Король устало улыбнулся и снова вопросительно поднял брови, на сей раз на дюйм выше. А Мария повторила, думая, что его интересует истина.

— Ложь! — голос ее дрожал. — У моего супруга и в мыслях не было поступиться достоинством своей жены ради сына. И это была не его вина, что у нас так долго не было наследника. Это была моя вина, Господь наказывал меня за грехи. Но Он простил меня и послал нам ребенка. Карл знал, что Людовик его сын, и это правда. Клянусь именем Иисуса и Пресвятой Девы, что это правда!

В каждом произнесенном ею звуке звенела правда, и король, чей изощренный ум легко научился распознавать ложь, услышав это, понял, что это правда. Надо сказать, он никогда особенно не сомневался в том, что Людовик сын Карла, с тех пор, как тот явился к нему и опроверг слухи, связанные с рождением его сына, распространившиеся при дворе.

Но правда короля вовсе не интересовала. Он избрал себе свою версию и продолжал в нее верить. Ему так было удобнее. Так поступал он и в других случаях. Это было его оружием. И он мастерски владел этим оружием, постоянно используя его против людей. Он никогда, ни при каких обстоятельствах, ни одной душе (в том числе и себе) не признается, что Людовик имеет полное право называться герцогом Орлеанским. Он приклеил мальчику ярлык — бастард, и с его легкой руки Людовик будет носить это клеймо всю свою жизнь.

Он улыбнулся Марии. Не улыбка, а презрительная гримаса, зазмеившая на тонких бескровных губах. Глаза не изменили глумливого выражения.

— Вы были верной женой, поздравляю вас. Наверное, вам удается иногда даже и себя убеждать в этом.

У Марии перехватило дыхание. Все бесполезно. Она подняла на него глаза. Нет, не на него, а в точку где-то значительно выше его головы, и произнесла с дерзкой куртуазией, на какую только была способна:

— Поскольку стало очевидным, что мое пребывание в Туре не приведет к нашему взаимопониманию, я прошу вашего позволения удалиться.

Она поняла — ничего не выйдет. Он никогда не отдаст Анну за Людовика. Конечно, он нагло лжет, что не имел такого намерения раньше. Нет, его намерения изменились с рождением сына. Вот в чем все дело. Когда она подумала, какому отчаянию предастся Людовик, ей захотелось опрокинуть этого лживого, жестокого, холодного человека, расцарапать в кровь его каменное лицо, выбить дух из этого мерзкого тела, в котором нет ни единой благородной клеточки.

Мария повернулась, чтобы сделать прощальный поклон и уйти.

Но его дела с ней были еще далеко не закончены.

— Согласен, между нами сейчас отсутствует взаимопонимание. Я пригласил вас, чтобы обсудить вопросы, связанные с помолвкой. И для меня странно слышать, что вы говорите о возможности какого-то выбора. Королевскую дочь первому встречному не предлагают.

Мария непонимающе посмотрела на него. До нее еще не доходило, что целью короля было вынудить Людовика жениться на Жанне.

— У нас нет никаких к вам претензий, сир, — поспешила сказать она. — Вы желаете формально сдержать данное вами слово, предлагая то, что заведомо мы принять не можем. И никакие доводы с моей стороны не в состоянии заставить вас изменить решение. Я поняла это и поэтому прошу позволения удалиться. Могу я это сделать?

Король покачал головой.

— Но у меня есть к вам предложение. Я даю вам Жанну.

— А мы отказываемся.

— О, нет. Вы меня не поняли. У вас нет выбора. Я даю вам Жанну!

Голос Марии дрогнул, ее охватило неясное предчувствие беды.

— Как это нет выбора? Предложение этого брака для нас оскорбительно.

— Я не привык к тому, чтобы мои права оспаривали, — жестко заявил король. — А устраивать браки моих баронов — это мое королевское право.

— Я не оспариваю вашего права! Мы примем любое разумное предложение. Хотя трудно скрыть обиду за то, что вы забираете от нас Анну. Но брак с принцессой Жанной будет позорным фарсом и для нее, и для нас!

— Я очень сожалею, что вы так оцениваете это событие. Но тем не менее решения своего я не изменю.

Мария глубоко вздохнула и сосчитала до десяти. Она понимала, что самым разумным сейчас будет проявить твердость.

— С момента появления на свет Людовика вы стали нашим врагом. В чем здесь причина?

— В рождении Людовика, — отрезал король.

Мария уже поняла, что все бесполезно, но ради сына и дочери она предприняла еще одну попытку.

— Есть что-нибудь, что могло бы убедить вас в том, что в жилах Людовика действительно течет кровь Орлеанских герцогов?

— Ничего.

Мария была сражена. Что тут скажешь? Что ответишь? Гнев нарастал в ней, и справиться с ним она не могла.

— Но вы забыли о долге, о чести. Если вы благородный человек, то обязаны помнить о долге. Своей короной вы обязаны Орлеану. Это Орлеан защитил вашего отца от англичан. Дюнуа и Орлеанская дева добились того, чтобы он занял трон. Орлеан был разрушен, но ваша корона была спасена. И вот теперь вы обращаете свою власть против нас. Вы отобрали у нас привилегии и деньги, дарованные вашим отцом. Вы сами навязали этот брак Людовику с вашей дочерью. Напоминаю, единственной дочерью. Это был бы прекрасный брак. Но даже если вы дадите за принцессой Жанной в десять… в сто раз большее приданое, мы все равно ваше предложение отвергнем.

Начав, Мария уже не могла остановиться, хотя понимала, что зашла слишком далеко.

— И вот теперь я вам говорю — я скорее продам свою последнюю рубашку, чем отдам вам сына, позволю ему вступить в подобный брак!

— Очень смело! — вскричал король и, стукнув с силой кулаком по столу так, что затрещала столешница, вскочил на ноги.

У Марии упало сердце. Теперь она уже была по-настоящему напугана. Слезы брызнули у нее из глаз. Чтобы скрыть их, она склонила голову. И застыла, ожидая наказания.

— Я вижу, вы уже сами поняли, что зашли слишком далеко, — проворчал король.

Марии с трудом удавалось сладить с собой.

— Да, сир, я была дерзкой, но это не из-за себя. Мне было обидно за Людовика, — затем она устало добавила: — Могу я теперь удалиться?

— О, нет, мадам. Но если вы устали, то прошу вас присесть, — неожиданно галантно произнес король. — Я сяду тоже.

Мария увидела, как снова он уселся в свое кресло, но, вместо того, чтобы принять его приглашение, сама осталась стоять.

— Поскольку сказать мне больше нечего, я, с вашего позволения, постою.

— С моего позволения, — заорал король, — вы сейчас сядете! А говорить нам есть о чем. Надо подписать бумаги, назначить день свадьбы.

С ужасом воззрилась она на него. Неужели он и в самом деле думает, что она женит своего красавца сына на его убогой дочери? Ее даже передернуло. Нет, это невозможно. Она не нашлась, что ответить, и только отрицательно затрясла головой.

Некоторое время король молча наблюдал за ней.

— Вообще-то я рассчитывал на ваше благоразумие. Мне совсем не хотелось вам угрожать, например, упоминать такие неприятные вещи, как сырая тюремная камера для вас, холодная монастырская келья для Людовика… Жить ему там придется, по-видимому, несладко.

Холодный ужас начал распространяться по всему ее телу, начиная с головы. Когда он дошел до ступней, они уже с трудом ее держали. Мария видела, что король не шутит. Наконец, она ответила ему, стараясь выглядеть смелой, хотя смелости у нее и в помине не было.

— Ваши слова могли бы меня даже напугать. Но, слава Богу, у нас есть друзья, готовые помочь в любую минуту.

— И сколько же друзей способны прийти вам на помощь, невзирая на опасность, который вы их подвергаете?

— Не так уж и много, это правда, — мысли Марии быстро перескочили на Бурбонов. Ангулем и Дюнуа слишком молоды, они посочувствуют, но помощи от них будет мало. — Зато есть одна семья, при любых обстоятельствах она будет с нами.

Король улыбнулся, к нему вновь вернулось хорошее настроение. Сейчас будет забавная сцена.

— Одна семья? — повторил он задумчиво. — Давайте я попробую угадать, кто же бы это мог быть. Племянники герцога Орлеанского? Нет, они мои подопечные. Гизы? Герцоги Майенские? Тоже нет, они слишком заняты своими собственными сварами. И уж, конечно, не Бурбоны. Ведь их Пьер скоро назовет мою дочь Анну своей женой.

Господи! Что же это такое! Кошмар на кошмаре! Нет, этого не может быть. Это уже слишком. Мария была в шоке. Собрав остатки мужества, все, что у нее осталось, она попыталась разубедить его.

— Я не понимаю вас… по-видимому, тут какая-то ошибка, вас, видимо, ввели в заблуждение… Пьер мой приемный сын, он обручен с моей дочерью, вам об этом должно быть хорошо известно…

— Наверно, я знал об этом, да забыл. Да и какое это сейчас имеет значение.

— Но ведь это ошибка… у вас неверные сведения.

Он улыбнулся.

— Уж что-что, а сведения у меня всегда верные. А в этом деле я уверен полностью. Только вчера, вот в этой самой комнате, Пьер де Бурбон подписал бумаги… Что с вами, мадам? Вам нехорошо? — быстро спросил он с ехидным участием, увидев, что она покачнулась.

При последних словах короля колени Марии подогнулись, как будто кто-то сзади толкнул ее. Она судорожно ухватилась за спинку черного кресла рядом.

— Анну отдают за Бурбона, а Жанну за моего сына! — едва слышно прошептала она. Жизнь обоих детей разрушена одним ударом. Последней каплей было предательство Пьера. Это убило ее окончательно. «Марии-Луизе придется хуже всего. Людовик, потеряв Анну, будет взбешен, но, в конце концов, он мальчик, он забудет. Нет, это чепуха — хуже всего придется Людовику. Подумать только, он женится на этой уродине, Жанне. О, Боже!» — так думала Мария, а вслух произнесла только: — О, Господи! Будь милосердным!..

— Не к милосердию Божьему надо взывать, — поправил ее король. — А Божью волю выполнять… и мою. Вам следует повиноваться. Неповиновение грозит тюрьмой вам и вашему сыну, а Орлеанские земли будут присоединены к короне. И это самое мягкое решение. Есть и другие средства, правда более хлопотные. Например, такие: вашего Людовика зашивают в мешок и швыряют в Луару.

Мария верила ему, каждому его слову. Именно так он и поступит, если пожелает. И у него наверняка есть еще более страшные планы. Без поддержки Бурбонов она беззащитна, а они, заполучив для себя невесту Людовика, вряд ли станут помогать. Итак, она осталась совсем одна!