Король вернулся к конторке и взял незапечатанное письмо своему крестному отцу.

— Я хочу, чтобы вы выслушали то, что я сейчас вам прочту. Это будет для вас весьма полезно.

Король прочел вслух письмо, которое накануне продиктовал Оливеру. Когда он дошел до слов «…надежды на появление детей в этом семействе практически нет никакой…», глухой стон вырвался из уст Марии, и слезы залили ее лицо. Какая жестокость! Какой цинизм! Вот так спокойно излагать перед ней свои подлые планы.

Король закончил чтение. Она тихо плакала и молилась про себя. Гордость ее была растоптана, только бы спасти детей. Но как это сделать? Придется подчиниться, это единственный выход.

Он стоял перед ней и улыбался. А она, успокоившись наконец, устало взмолилась отпустить ее домой, чтобы иметь возможность подготовить детей к надвигающимся переменам. Но ему было все равно — устала она или нет. Король держал ее до тех пор, пока она не подписала все бумаги, касающиеся помолвки Людовика.

Поспешно вернулась она в свои апартаменты и немедленно послала слугу за Людовиком. Молчала на все его вопросы, только обронила, что их планы изменились, и как можно скорее надо быть с Марией-Луизой, и что через час они уезжают. Он, конечно, был раздосадован — только приехали и сразу уезжать, не повидавшись даже с Анной. Но мать дрожащим голосом приказала ему собираться. Судя по ее виду, заплаканным глазам, случилось действительно что-то серьезное, и он послушно отправился одеваться.

Мария понимала, что остаться здесь до утра было бы разумнее, дороги и днем-то тяжелые, а уж ночью… но заставить себя пробыть эти долгие часы под одной крышей с королем она не смогла. Ей хотелось действовать, хотя бы двигаться к дому. Понимая, что в седле ей сейчас не удержаться, — ибо невероятная слабость охватила все ее члены, глаза едва смотрели из-под пудовых век, а голова, наоборот, была легкой и немного кружилась, — она послала одного из слуг в конюшню подготовить для нее карету.

Людовику хотелось ехать верхом рядом с каретой, но Мария уговорила его вместе с ней забраться в этот пахнущий пылью экипаж. Так ей было спокойнее, к тому же она надеялась, что он немного поспит.

Они ринулись во мглу, холод и сырость ночного леса. Дорогу освещали факелы всадников, едущих впереди и позади экипажа. Как могла, Мария предохраняла Людовика от тряски, пока, наконец, он не заснул, положив голову ей на колени. Она ласково гладила его волосы, и горло ее душили слезы. Как защитить от надвигающегося несчастья бедного мальчика. А что будет с Марией-Луизой!

Все происшедшее было для нее, словно в тумане. Она забывалась на мгновение, но тут же просыпалась на первой же ухабе, вглядываясь в черное стекло кареты, которое на ее глазах постепенно серело, а затем, перед рассветом, стало совсем розовым. Они останавливались перекусить и сменить лошадей, дважды приходилось менять задние колеса кареты.

В Блуа они прибыли к вечеру. Их встретили Мария-Луиза и де Морнак. Дочь с удивлением смотрела на мать, не понимая причины столь быстрого возвращения. Де Морнак же понимал, что произошло нечто важное и очень плохое. Мария немедленно отправила Людовика в постель, и тот не возражал. Сама же направилась с Марией-Луизой в ее комнату, оставив де Морнака задумчиво глядеть им вслед. Он подождал, пока они скроются из вида, и пошел поговорить с конюхами.

Зайдя в апартаменты дочери и плотно, но очень осторожно прикрыв за собой дверь, то есть так, как будто это были покои тяжело больного, Мария остановилась в нерешительности. Что может быть для матери хуже, чем сообщать дочери такое известие. В последний раз она бросила взгляд на свою счастливую дочь — больше ее счастливой не увидишь — и оглядела тихую комнату, залитую светом закатного солнца. На небольшом персидском ковре у постели, блистая содержимым, стоял открытый сундук. На постели были разложены два новых костюма из розового сатина. Этот сундук с приданым прибыл сегодня, и Мария-Луиза только что его открыла. Резные дверцы большого гардероба были распахнуты, и Мария увидела висящие внутри другие чудесные костюмы, платья и шляпы. Все это было приготовлено, чтобы радовать глаз Пьеру. В первый раз Марии захотелось, чтобы брак ее дочери был устроен по расчету, без примеси каких-либо чувств.

Но невозможно было больше откладывать этот ужасный момент.

— Что случилось, мама? — озабоченно спросила Мария-Луиза. — Ты виделась с королем?

— Да, я виделась с королем, — через силу ответила Мария. — Но лучше бы я его никогда не видела. Все это ужасно, ужасно!

Стоило ей вспомнить об этой встрече, как слезы потоком хлынули из ее глаз.

— В чем дело? Это связано с помолвкой Людовика? Надеюсь, ты догадалась послать за Пьером. Чтобы разобраться в этих запутанных бумагах, нужен мужчина.

— Я посылала за Пьером, но мне сказали, что его нет в Туре.

Марию-Луизу это смутило.

— Как это нет? Он должен там быть. Я только позавчера получила от него письмо, — она улыбнулась, вспомнив это письмо со словами любви.

Мария увидела ее улыбку. Разгадав ее значение, она помертвела от ненависти к Пьеру, который посылал письма с заверениями любви как раз перед тем, как разорвать их помолвку. Конечно, надо было сначала поговорить с ним, тогда бы стало ясно, что, собственно, произошло. Он любил Марию-Луизу, в этом Мария не сомневалась. Можно было только предположить, что его ослепил неожиданный поворот колеса Фортуны, он и сообразить-то ничего не успел, как его подцепили на крючок. Король это хорошо умеет. Конечно, ему было трудно отказаться, но, если бы он этого захотел и обратился за помощью к своей семье… О, тогда бы Орлеан и Бурбоны встали бы рядом и сладить с ними было бы совсем непросто. А может, это слишком — требовать от Пьера, младшего из сыновей в многодетной семье, принятого на правах пасынка в другую семью, чтобы он отказался от королевской дочки и ее фантастического приданого.

— Не знаю. Я Пьера там не видела. Я подумала даже, что он отправился к тебе, чтобы сказать… — Мария глубоко вздохнула и, подойдя вплотную к дочери, нежно взяла ее за руку. — Мария-Луиза, король очень жестокий человек, его намерения часто меняются… понимаешь, он изменил свои планы относительно брака Людовика… и твоего тоже.

— Моего? — эхом отозвалась Мария-Луиза. — А при чем здесь я? Что королю до того, за кого я выхожу замуж? Я не нахожусь под его опекой.

— Да, ты права, — грустно сказала Мария, — до тебя ему нет никакого дела. Но ему есть дело до Пьера. И он решил женить Пьера на ком-то еще, не на тебе, — чувствуя, как содрогнулось тело Марии-Луизы, Мария с трудом заставила себя произнести, — он выдает за него свою дочь Анну.

Мария-Луиза рассмеялась коротким нервным смехом.

— Но это же смешно! Ничего смешнее мне ни разу в жизни не приходилось слышать. Если бы даже Пьер был свободен или захотел стать свободным, почему король решил, что Пьер подходящая пара для его дочери. И что тогда будет с Людовиком?

— О, я тоже многого здесь не понимаю, — устало проронила Мария. — Я говорила ему, умоляла, но в конце концов мне пришлось покориться.

— Покориться? — удивленно вскрикнула Мария-Луиза. — Но ты не досказала о Пьере. Он, конечно, отказался.

— Нет. Он как раз согласился. Еще до моего прибытия в Тур.

Мария-Луиза в ужасе разглядывала свою мать, как будто впервые ее видела.

— Я в это не верю, — сказала она решительно.

— Я тоже не верила, — вздохнула Мария, — пока собственными глазами не увидела его подпись на брачном контракте.

— Мама! Этого не было! Ты не могла этого видеть!

— Дорогая моя, — нежно сказала Мария, — я видела это. Это его подпись, поверь.

То, что она почувствовала тогда, увидев знакомые, тщательно выписанные круглые буковки, было тысячной долей того шока, который испытывала сейчас Мария-Луиза, когда до нее наконец дошло, что ее Пьер предал ее.

— Но почему?

— Этого я не знаю, — отозвалась Мария. — Я ничего не знаю о планах короля, кроме того, что они дьявольские.

— Пьера, наверное, заставили это сделать, — страстно воскликнула Мария-Луиза. — Король, наверное, запугал его, сказал, что сделает что-нибудь страшное со мной, с тобой, если он не подчинится.

Мария намеревалась возразить, но потом передумала. Дочери будет легче перенести удар, если она будет верить в то, что Пьер уступил силе, что он боялся за нее. А возможно, это так и было.

Она медленно кивнула.

— Да, я думаю Пьера силой заставили согласиться.

Так это или не так, но он это сделал. Вот что главное. Мария что-то говорила, все, что смогла в эту минуту сказать, а дочь стояла и отрешенно слушала, возможно не слыша ничего из сказанного. Наконец, голос Марии заглох, и обе они погрузились в тягостное молчание.

«Это только начало, — устало подумала Мария. — Завтра мне предстоит пережить такой же ужас с Людовиком».

Жанну Мария видела лишь однажды. Даже подумать о том, что такое больное, слабое существо станет женой ее сына, было для нее невероятно мучительно. Надо как-то избежать этого. Но как?

Мария-Луиза — она стояла у окна — проговорила, не оборачиваясь:

— Мама, давай пойдем сейчас спать. Бесполезно повторять все снова и снова. Завтра мы обо всем поговорим.

Мария посмотрела на дочь и вздохнула. Ее фигура застывшим силуэтом выделялась на фоне окна. Она выглядела такой юной и беззащитной. На ней был бледно-розовый парчовый халат, а под ним льняная рубашка. Та, в которой она ляжет спать. Халат был не новый. Все новое предназначалось на «после свадьбы». Все новое и свежее предназначалось для Пьера. Теперь он уже никогда не увидит эти чудесные вещи, которые специально для него так тщательно и с любовью выбирались.

Марии не хотелось уходить от дочери, но та желала остаться наедине со своей болью. Ладно, придется идти лечь спать. Сказать больше нечего, что бы могло бы Марии-Луизе облегчить страдания. Только время. Оно одно может помочь, Мария это знала. И сейчас она жалела, что нет у нее с собой хотя бы горсти того спасительного времени, которое можно было бы отсыпать дочери.

Устало прошествовала она в свои апартаменты и быстро отпустила служанок. Ей тоже хотелось побыть одной. Она легла, но заснуть не удалось. Каждая косточка ее болела так, как будто весь день ее нещадно избивали. Только сейчас начала проходить некая заторможенность чувств, связанная с пережитым шоком, и она почувствовала нестерпимую боль. Ее мысли беспорядочно метались от Людовика к Марии-Луизе, затем к Пьеру, Анне и Жанне и обратно. Когда она начинала думать о будущем, ее охватывал ужас. Во всей этой чудовищной конструкции она обнаруживала все новые и новые зловещие детали. Лежать без движения в темноте у нее не было больше сил.

Она встала и, надев тяжелый халат, вышла в гостиную. Подошла к окну, где они с Марией-Луизой обычно рукодельничали. Дочь занималась вышиванием и сегодня, тут же рядом лежала начатая работа. Мария подняла ее и, разглаживая швы, отчетливо услышала голос дочери, ее щебечущий милый голосок:

— Пьер… Пьер…

Вся жизнь для нее была заключена в Пьере. Мария бросила платье на пол и, закрыв глаза руками, рухнула в кресло. Раскачиваясь из стороны в сторону, слабо постанывая, она пыталась унять свою боль.

Она так была погружена в свое горе, что не услышала, как открылась и закрылась дверь. Не услышала она и шагов по комнате. Присутствие де Морнака выдали его руки. Он нежно повернул ее к себе и теперь твердо держал перед собой. Вначале она, конечно, испуганно пыталась освободиться, но он молча крепко держал ее и ничего не говорил. Ей вдруг стало покойно, как будто Господь неожиданно послал избавление. Забыв о гордости, Мария по-детски уткнулась лицом в его грудь и затряслась от рыданий.

Немного погодя, когда поток слез у нее иссяк, де Морнак поднял Марию, как это делал уже прежде, и понес к постели. Он положил ее, но она захотела сесть и начала отталкивать его руками. Он улыбнулся, глядя на ее героические усилия, и заговорил тихим, умиротворяющим голосом:

— Прошу вас, успокойтесь. Я пришел только потому, что хочу вам помочь. Лежите, прошу вас. И лежа, расскажите, что произошло. А затем вы заснете.

Нежно пригнул он ее голову к подушке, и она была рада, что у нее нет сил ему сопротивляться. Он присел на кровать, рядом с ней и взял ее руку, массируя ладонь своим большим пальцем. И она описала ему весь ужас, который пришлось ей пережить в Туре, а он спокойно и внимательно слушал. После этого ей стало легче, намного легче.

— Что касается Пьера, то это все не стоит внимания, тем более переживаний, — сказал он задумчиво. — Хотя я понимаю, как ранит вас его черная неблагодарность. Но он туп и ограничен. Мария-Луиза мало что потеряла. Появится кто-нибудь еще, они сходят в лес, поиграют там — и все. Она его забудет. Какое-то время попереживает, конечно, но зато потом будет рада, что так все случилось. Вот увидите.