Мария веселилась вместе со всеми, пока де Морнак не просветил ее насчет финансового положения семьи. Она тут же решила покончить со всеми излишествами, но ей не хотелось разочаровывать Людовика. После того вечера в королевской часовне она считала себя в долгу перед ним. Король гарантировал ей одиннадцать тысяч франков годового дохода, но это была капля в море.

Де Морнак настаивал на разговоре с Людовиком. Они и так уже должны всем, кому только можно. Если Людовик не начнет тратить приданое Жанны, все драгоценности и большинство земель придется заложить.

Разговор наконец состоялся. Стоило только упомянуть о приданом, как улыбка мигом слетела с лица Людовика.

— Нет! — отрезал он. — Я не прикоснусь к этим деньгам. Они мне не принадлежат.

Мария смущенно проговорила:

— Но супруга твоя дала тебе это…

Он резко поднялся с кресла, оттолкнув борзую, которую ласково поглаживал до сих пор.

— У меня нет никакой супруги.

Де Морнак и Мария обменялись взглядами.

Людовик решил, что нужны пояснения.

— Я не считаю себя ее мужем. Я никогда не прикоснусь ни к ней, ни к ее приданому, и когда король умрет, — пусть сгорит в аду душа его, — я отправлю и Жанну и деньги туда, откуда они появились.

Мария вздохнула.

— То есть ты с ней разведешься?

Де Морнак улыбнулся. Слишком уж это было нереально, чтобы герцог смог развестись с принцессой Франции.

— Когда король умрет, я стану регентом. Надеюсь этого дня слишком долго ждать не придется. А регенту, я думаю, это сделать будет не так уж сложно.

Де Морнак перестал улыбаться и с уважением посмотрел на Людовика, как будто впервые его увидел. Для регента это действительно было не сложно. Тем не менее де Морнаку этот план не понравился, ибо ему нужны были деньги, и как можно скорее.

Мария встревожилась.

— Но такие надежды беспочвенны. Кроме неприятностей, ничего тебе все это не принесет. Я понимаю, тебе Жанна не нужна, но хотя бы какую-то пользу из этого ужасного брака извлечь можно? Возьми приданое, и, возможно, король не будет настаивать, чтобы она жила здесь, с нами.

Людовик решительно замотал головой.

— Я никогда не позволю ей появиться здесь. Я не признаю этот брак, и придет день, когда я скажу об этом громко, во весь голос. Все ее приданое должно быть в сохранности, чтобы в любую минуту его можно было вернуть вместе с ней. Если я возьму эти деньги, то тем самым я как бы признаю ее своей женой. Но она мне не жена. У меня нет никакой жены.

— Но, Людовик, — запричитала Мария, — скажи тогда, что нам делать? Нам нужны деньги. Мы кругом в долгу!

Людовик был удивлен. Его никто не научил думать о деньгах.

— Вы никогда мне об этом не говорили.

— А откуда, ты думаешь, все это берется?

— Я считал, что это содержание, которое дает нам король.

Мария нервно рассмеялась.

— Одиннадцать тысяч франков? Мы тратим их за месяц. Если бы не Ален и его фантастическая изобретательность, мы бы уже давно стали нищими.

Людовик озадаченно повторил:

— Ален? А кто это, Ален?

Мария чуть не прикусила язык. Обычно в присутствии детей о де Морнаке она говорила весьма сдержанно.

— Я, разумеется, имела в виду де Морнака. Иногда я зову его по имени. Ты же знаешь, мы знакомы уже много лет.

— Да, — произнес Людовик задумчиво, — я знаю, что вы знакомы много лет.

Он никогда не придавал значения слухам, согласно которым де Морнак был любовником его матери и соответственно его отцом. Сколько всяких праздных разговоров ходило при дворе, особенно о молодых красивых женщинах с престарелыми мужьями. Конечно, сплетни порой задевали его достоинство, но никогда не касались его чувств к матери. И вот теперь, глядя на них, он, может быть, впервые задал себе вопрос, а настолько ли вздорны эти слухи, как ему казалось раньше. Заметив смущение матери, Людовик мысленно выругал себя за сомнения и заставил возвратиться к финансовым проблемам, внимательно выслушав де Морнака, который обстоятельно обрисовал ситуацию.

Де Морнак говорил, а Людовик изучал его лицо, лицо человека, который уже больше двадцати лет возглавляет хозяйство герцогства Орлеанского и, по словам короля, является его, Людовика, отцом.

«Да, — думал Людовик, разглядывая из-под прикрытых ресниц лицо де Морнака, — у него есть все качества, чтобы завоевать любую женщину. Это видно невооруженным глазом. Во всем его облике чувствовалась надежная сила. Прямой, изящно вылепленный нос, крепкая челюсть, загорелая кожа на щеках с пробившейся темной щетиной, искорки смеха в лучиках вокруг больших темных глаз. Он носил усы на гасконский манер, они были почти черные, во всяком случае темнее, чем волосы на голове. А какие необычно красные у него губы.

Сколько же ему сейчас? Наверное, лет сорок пять — пятьдесят. А зубы по-прежнему белые. Да, такой запросто свалит лошадь».

— Теперь вы видите, — закончил де Морнак, — как мы нуждаемся в деньгах.

— Не кажется ли вам, — с вызовом в голосе произнес Людовик, — что все это вы могли бы сообщить мне гораздо раньше? Еще до того, как залезать в такие долги.

Де Морнак насмешливо поднял брови и вежливо возразил:

— Я достаточно надоел этим вашей матушке, но ей не хотелось отрывать вас от развлечений. А кроме того, она не сомневалась, что приданое будет предоставлено в ее распоряжение.

Людовик покраснел, в душе признав, что заслуживает упрека.

— Обещаю, в будущем не быть столь расточительным, но что касается приданого, я не намереваюсь его трогать.

Де Морнак внимательно на него посмотрел и огромной своей коричневой лапой почесал подбородок так, что Людовик услышал шорох щетины.

— Вы что, считаете свой план настолько реальным, что готовы пожертвовать деньгами? Ведь, если нам нельзя будет воспользоваться приданым, мы будем вынуждены продать большой участок земли.

— Мне очень жаль землю, но, видимо, ее придется продать, — твердо заявил Людовик.

Все трое, пожалев землю, тяжело вздохнули и разошлись. Людовик быстро направился в свою комнату, стараясь прийти туда прежде, чем забудет черты лица де Морнака. Здесь, стоя перед зеркалом, он начал сравнивать свое лицо с лицом человека, который, по слухам, был его отцом.

Определенное сходство наблюдалось. Цвет волос у них был примерно одинаков, носы тоже были похожи, не говоря уже о ртах с полными, необычно красными губами. Людовик был повыше ростом, но тоньше в кости.

Исследования Людовика дали ему новое знание. Нет, сходство это не случайно. Он вполне мог быть сыном де Морнака.

Людовик отворил тяжелые резные двери платяного шкафа и начал копаться в содержимом. Наконец, он нашел то, что искал — небольшую миниатюру матери. Ту, что она подарила ему на день рождения. Держа ее в руке, он проследовал в большой салон, где на стене висел портрет его отца. Он долго рассматривал тонкие черты матери, выписанные пастелью, затем перевел взгляд на изображение отца и попытался представить, какой результат мог получиться от подобного союза. На портрете отец был с бородой, с короткой коричневой бородой, и трудно было предположить, какой у него цвет лица. Сложения он был весьма деликатного, глаза — голубые. Рассматривая портрет матери, Людовик не мог обнаружить никакого сходства с собой. Своим занятием он увлекся настолько, что вздрогнул, услышав за спиной голос Марии.

— Что ты здесь делаешь?

Она проходила мимо и через открытую дверь — он забыл ее прикрыть — увидела Людовика, внимательно рассматривающего портрет Карла.

— Я смотрел на портрет отца. Я никогда не видел его, а мне бы хотелось знать о нем больше, чем я знаю.

— А мне казалось, что я довольно часто рассказывала тебе о нем. Правда, ты был тогда еще совсем ребенком и многое забыл.

— По-моему, это не лучший его портрет.

Мария замешкалась с ответом. Этот портрет кисти известного придворного художника Жана Фуке стоил целого состояния и уже только поэтому должен быть хорошим портретом.

— А я всегда считала, что это превосходный портрет. Очень хороши цвета.

Людовик улыбнулся.

— Мой отец не всегда носил бороду, не правда ли? Думаю, без бороды он выглядел иначе.

Мария наморщила лоб, припоминая.

— Он выглядел точно так же, только без бороды.

Людовик рассмеялся.

— Да, ничего не скажешь, исчерпывающий ответ.

— Но ты задаешь такие странные вопросы!

— Скажи мне, я похож на него? — спросил Людовик очень серьезно.

— Честно говоря, не очень. Возможно, ты похож на него в молодости, но молодым я его никогда не видела. Твои волосы темнее, а вот носы ваши похожи, хотя рот твой не имеет ничего общего с его, он скорее похож на… — она вдруг замолкла, чуть было не сказав, что рот Людовика похож на рот Алена. Под пристальным взглядом Людовика до нее наконец дошло, о чем он думал тут, стоя перед портретом отца.

Мария смотрела на сына. Лицо ее сделалось неподвижным, а глаза расширились настолько, что он весь поместился в них. Людовик уже не мог скрыть страдания во взгляде.

Она сделала движение, чтобы уйти. Ей нужно было сейчас где-нибудь спрятаться, забиться в какую-нибудь щель.

Жалость к матери победила в нем все остальные чувства, и Людовик ринулся к ней. Не глядя в глаза, она попыталась отвести его руки, но он не позволил ей это сделать и начал говорить срывающимся голосом:

— Мама, пожалуйста! Пожалуйста, выслушай меня. Это совсем не то, о чем ты подумала. Я просто вдруг вспомнил о нем, и мне захотелось понять, как он выглядел, насколько я похож на него… и только на минуту какую-то я… засомневался… мне пришло в голову что-то еще… это было помимо моей воли, ведь так много вокруг об этом говорили, хотя я никогда этому не верил! Никогда!

— Я вижу, — прошептала Мария, — вижу, о чем ты подумал.

— Нет. Ни о чем подобном я не думал. Вот я как-то слышал, что земля круглая, то есть имеет форму шара. Мне приходилось об этом думать, но это не значит, что верю в эту чепуху. Да, я думал о тебе и об этих сплетнях, но я никогда ничему этому не верил.

Мария разрыдалась в объятиях сына. Хотя его несчастливая женитьба затмила для нее все остальное, но где-то в глубине, там внутри, все время тлели угольки страдания, они никогда не гасли. Мария плакала, и боль постепенно стихала…

* * *

Зима прошла довольно быстро, если не считать долгих дождливых дней в марте. Каждый Божий день с рассветом приоткрывались серые небеса и до самой ночи изливали на землю потоки воды. Что было ночью — никто не хотел знать. Реки превратились в моря, дороги — в реки, а деревья, вызывающе пробуждающиеся от сна, тяжелыми кронами кипели на ветру.

День проходил за днем, Людовик перемещался от одного окна к другому, с надеждой вглядываясь в запотевшее, покрытое капельками дождя оконное стекло. Но на просвет в небе не было ни малейшего намека. Казалось, так будет вечно. Все большие камины в замке нещадно дымили, огонь в них, похоже, боролся с промозглым, сырым, заплесневелым воздухом, а когда внезапный шквал злого ветра со свистом швырял воду в окна, начинало казаться, что весь замок погружается под воду.

Измученный отсутствием физической нагрузки Людовик хватал свой плащ и в поисках свежего воздуха по винтовой лестнице поднимался на башню, что высоко вздымалась над крышами. Там он стоял на самом ветру, запахнув плащ, натянув на голову капюшон, а дождь хлестал его по лицу, и ветер выдувал из его легких застоялый воздух замка. В нем были смешаны едкий смрад свечей, тяжелый прокисший дух сырых каменных полов, которые, казалось, никогда больше не станут сухими, странный запах мокрой собачьей шерсти. Когда конюхи приводили в замок лошадей из конюшен, сюда добавлялся также стойкий аромат лошадиного пота и сырой кожи. Из трапезной пахло жареным мясом, а кухни благоухали ароматами печеного и стирки. Ноздри Людовика трепетали, пытаясь настроиться на ароматы весны. Он мечтал о моменте, когда все двери и окна разом распахнутся, и благодатное дыхание весны ворвется в дом.

Но весна, казалось, еще за далекими, далекими горами.

А случилось все неожиданно, однажды после полудня, когда никто ничего хорошего не ждал. С утра моросило, Людовик, как обычно, был на крыше. Душевное его состояние было таким же пасмурным и тяжелым, как и это серое небо над головой. Уже много недель он не имел от Анны никаких известий. Поэтому был обеспокоен и подавлен. Их план освобождения, если его внимательно рассмотреть при хорошем освещении, оказывался нереальным, а то и вообще смехотворным. Как можно было надеяться в таком важном деле победить могущественного короля. В результате придется положить свою глупую голову на плаху, а одетый в черное палач будет тяжело дышать в его голую шею. У Анны после этого несомненно будут проблемы с отцом. А что будет с матерью и сестрой? Наверное, его план — это мальчишеская глупость, которая всех ведет к катастрофе. Не лучше ли принять все, как есть, и постараться извлечь из своего положения максимальную пользу. Ведь семье так нужны деньги. Может быть, стоит попробовать забыть Анну и распрощаться с надеждами иметь нормальную жену и детей. В конце концов, какая разница…