Он занял кресло напротив нее и принялся рассказывать о своем путешествии в Италию. Ее особенно интересовал Рим, город, о котором она мечтала и в котором ей никогда не суждено было побывать. Такую дальнюю поездку ей просто не выдержать. Людовика поразили ее умные комментарии, ее начитанность, юмор. Прежде он беспечно полагал, что ум ее под стать телу и что она так же тупа и неразвита, как и ее братец Карл. А тут перед ним сидела образованная, серьезно мыслящая девушка. Не прошло и двух минут, а они уже беседовали так, как будто были друзьями много лет.

Внезапно она остановилась на полуслове и резко повернула голову, как будто услышала что-то неприятное. Живость исчезла с ее лица, и она с испугом посмотрела на Людовика.

— Я должна вам сейчас что-то сказать, прежде чем вы сами это обнаружите. И то, что я вам скажу, будет ужасным.

Он мягко улыбнулся.

— Вы имеете в виду, что заперли дверь? Я это тоже Слышал.

— Но…

— Ну и пусть. Разве это имеет какое-то значение. Мне здесь с вами очень хорошо.

Он поудобнее устроился в своем кресле. Затем, с секунду подумав, вскочил и подбросил в камин несколько поленьев. Потом нашел маленькую скамеечку и тщательно пристроил на нее ноги Жанны, чтобы она тоже заняла более удобное положение. Подняв голову вверх, на нее, он улыбнулся.

— Я не против провести ночь в такой приятной компании. У нас с вами уйма времени, и я сейчас уморю вас своими рассказами об Италии.

Жанна, может быть, впервые в жизни счастливо засмеялась.

Людовик придвинул к своему креслу еще одно и положил на него ноги. Всем своим видом он показывал, что если в мире и есть какое-то место, где он желал бы сейчас находиться, так это здесь, в комнате Жанны.

— Ну хорошо, так на чем же мы с вами остановились? Ах да, на Венеции. Ну, так вот…

Жанна своей слабой дрожащей рукой сделала какой-то жест, и он остановился.

— Я хочу сказать… спасибо вам… вы такой, оказывается, добрый.

Он смущенно покачал головой.

— Я об одном только мечтаю, чтобы вы забыли о том времени, когда я таким не был.

Затем он продолжил рассказ, тут же заставив ее смеяться над тем, как Дюнуа описывал Венецию. Его рассказы были такими яркими и живыми, что ей казалось, будто она тоже вместе с ним путешествовала по староримским дорогам.

Дойдя в своем рассказе до Папы, Людовик замешкался, стоит ли продолжать. Но решив быть честным до конца, он поведал ей, что встречался с Папой несколько раз. Рассказал он и о том, что побудило его добиваться этих встреч. Когда он произнес слово «развод», Жанна нахмурилась и посмотрела в сторону. Это понятие ее Бог и ее совесть не принимали.

— Но это не потому, что вы мне неприятны, а…

— Не надо ничего объяснять. И у вас, и у меня есть глаза. Я никогда и не предполагала и не желала выходить замуж, — она посмотрела на огонь в камине. — Я не гожусь для замужества в этой земной жизни.

— О, бедняжка, — вырвалось у Людовика.

— Нет! Не стоит меня жалеть. У меня тоже есть свои тихие радости… к тому же моя вера в Бога, это основа моего существования. По-своему я даже счастлива. А что касается… мм… развода, — ей стоило труда произнести это слово, — то ведь наша религия не допускает разводы.

— Я неправильно выразился. Не развод, а аннулирование брака, вот что я имел в виду. Ведь развод предполагает, что прежде был брак, но в данном случае это не так. Мы никогда не состояли в браке.

После продолжительной паузы Жанны произнесла со вздохом:

— Как это жестоко со стороны моего отца. Как жестоко… и неправильно. Но я не вижу выхода из этого положения. Мне искренне вас жаль. Это такое несчастье быть связанным по рукам и ногам.

Людовик беспокойно задвигался в кресле и начал массировать кисть. «Вот также, — подумал он, — наверное, и Жанна массирует свое бедное исстрадавшееся сердце. Надо кончать эти разговоры, это ужасно». Он попробовал сменить тему.

— Да, я забыл вам рассказать, что в Сиене мы видели замечательную капеллу Свя…

Жанна жестко прервала его:

— И какой же ответ дал вам Папа?

— Жанна, дорогая, — улыбнулся ей Людовик, — давайте оставим эту неприятную тему. Мне хотелось только, чтобы вы поняли, что мои чувства к вам не имеют ничего общего с моим отношением к вашему отцу.

— Я прошу вас сказать, что ответил Папа, — продолжала настаивать Жанна. — Я должна знать.

— Он сказал, что после того, как получил ваше подтверждение, не видит оснований для аннулирования брака.

— Мое подтверждение? Вы о чем-то подобном писали, но я тогда не поняла. Что это такое?

— Речь идет о письменном подтверждении законности нашего брака, которое засвидетельствовали кардинал Бурже и епископ Руанский.

И он рассказал ей об этих бумагах. Осознав, как жестоко ее обманули, Жанна пришла в бешенство. К тому же в соучастие во лжи вовлекли двух достойнейших людей.

— Я подготовлю правдивое свидетельство и отправлю Папе, — сказала она возмущенно.

— Это весьма поможет делу.

— Я буду этому только рада. Я немедленно напишу кардиналу Бурже и епископу Руанскому и попрошу их отказаться от этих свидетельств.

— А ваш отец?

Она слабо улыбнулась.

— А как он может меня наказать? Отправить в монастырь? Так это будет для меня только радостью. Я уже много раз просила его об этом, но он отказывал.

— А эти свидетели?

— Отец никогда не решится тронуть ни одного настоящего служителя церкви, особенно этих двух стариков.

— То, что вы так добры, это меня не удивляет, но, оказывается, вы еще и смелая.

— Смелая? — она засмеялась. — Мне просто нечего терять. Не то, что вам. У вас есть все.

Она с восхищением посмотрела на него. Какой он красивый, одухотворенный, мужественный. И вот сейчас они заняты решением одной семейной проблемы, ну прямо как настоящие муж и жена. И пусть разрешение этой проблемы будет означать, что они вроде как бы должны быть отделены друг от друга (разлучены?), но она знала, что это никак не повлияет на те добрые чувства, что возникли между ними.

Они порешили так: Людовик отправится в Руан и Бурже, чтобы встретиться с двумя отцами церкви и попросить их прибыть к Жанне в Линьер. Она написала им письма, и Людовик тщательно спрятал их в кожаный кошель для монет, что висел на поясе.

Затем они заговорили о другом и говорили долго. Было уже очень поздно, огонь в камине едва тлел. Людовик предложил ей прилечь и попытаться заснуть, но она предпочла остаться в кресле. Тогда он принес с постели бархатное одеяло и закутал в него Жанну. Такое же он взял и для себя.

Они немного помолчали в тишине и снова заговорили. Наконец, уже под утро, оба забылись глубоким сном, хотя спать в кресле было довольно неудобно. Позже, сквозь сон Людовик услышал скрип открывающегося замка. Он сразу проснулся. Все, можно идти. Он посмотрел на Жанну. Она крепко спала, свернувшись калачиком в кресле. Людовик осторожно встал и подошел к ней. Очень медленно и аккуратно поднял ее на руки, вместе с одеялом. Она зашевелилась, но не проснулась. Тихо, осторожно он донес ее до постели. Какая же она легкая, почти ничего не весит. Как пушинка. Нежно уложил на постель, аккуратно расправил одеяло. Она, почувствовав мягкое, облегченно вытянулась, а он застыл над ней, жадно вглядываясь в ее черты. Бедная, несчастная девочка! Какое ужасное тело, какой высокий, благородный дух! Какая страдающая душа! Он хотел бы с ней попрощаться, но не будить же ее. Она так, бедняжка, устала. Написать, что ли, записку? Но письменный стол далеко, на другом конце комнаты. Начнешь писать, обязательно что-нибудь заскрипит, и она проснется. И тут у него возникла одна идея. Он снял с пальца массивный золотой перстень. Это была очень красивая и очень дорогая вещь, с оттиснутым на золоте его собственным гербом и дикобразом. На мгновение он засомневался. Конечно, не совсем разумно дарить ей эту вещь. Она была настолько ценна и принадлежала лично ему, что давало ей полное право считать себя его женой. Такую реликвию может носить только супруга герцога Орлеанского. Жорж бы этого не одобрил, это может затруднить решение вопроса у Папы. Но Людовик хотел, чтобы у Жанны была эта вещь. У нее ничего, ничего нет, почти ничего. А у него? У него есть не только проблемы, еще и очень многое другое, например, любовь и верность Анны, дружба Дюнуа и вот теперь еще доброта Жанны.

Иметь этот перстень будет ей приятно, Людовик это знал. Он коснулся ее руки. Она лежала белая и бескровная поверх одеяла. Осторожно надел он перстень на ее большой палец, затем выпрямился и быстро вышел за дверь, бесшумно прикрыв ее за собой.

А там, в комнате Жанны, сквозь маленькое узкое окошко проникли первые лучи утреннего солнца. Блуждая по огромной постели, они нашли на тоненькой девичьей ручке золотую вещицу. И отразились в ней. И в комнате этой сразу стало светлее.

* * *

На следующей неделе Людовик отправился в Бурже, что находился в восьмидесяти милях к юго-западу от Блуа. Дюнуа порывался ехать с ним, но трудный поход из Италии вымотал его больше, чем он ожидал.

Людовик ему твердо заявил:

— Я обещал тебе, что ты умрешь во Франции и на коне. Но не имел в виду, что это произойдет так скоро. Оставайся в постели и не вставай до моего возвращения.

Если бы Дюнуа послушался, ему бы пришлось пролежать в постели больше двух месяцев. Именно столько времени отсутствовал Людовик. Вернулся он очень расстроенный. Кардинал был очень болен, и Людовику так и не удалось с ним повидаться. А затем тот умер.

Людовику не терпелось поехать в Амбуаз, увидеть Анну, но он твердо повернул своего коня на север и направился в Руан. Нужна была неделя, даже больше, чтобы добраться туда. На этот раз его сопровождал Жорж. Он получил место настоятеля собора Св. Королевы в Руане. А вообще, его будущее было вполне определенным. Со временем он станет кардиналом, а там, может быть, и Папой.

В Руане, городе на Сене, было очень оживленно и холодно тоже. Стоял ноябрь, ледяной дождь поливал Людовика с Жоржем и их спутников, когда они проезжали по центру города.

Начинало темнеть, дождь грозился перейти в снег. Для Людовика это была большая редкость, в Блуа он такого не видел. Колючий ветер хлестал в лицо. Людовик очень устал и был подавлен. Как бы ему хотелось оказаться сейчас в Амбуазе, с Анной. Все его потуги достигнуть чего-то казались ему теперь ребяческими и тщетными. Ничего ему не удастся добиться. Ничего. На каждую бумагу, что он шлет Папе, король пошлет две. Эта игра заранее проиграна. А время идет. И будет ли Анна ему вечно верна?

Они остановились у большого собора. Над ним поднимались массивные темные тени, обозначая великолепные башни и шпили. Одна из самых новых и красивых носила странное название Масляная Башня, потому что была построена на деньги, вырученные от продажи индульгенций, позволяющих гражданам есть масло в пост. Но, на какие бы деньги она ни была построена, весь ее величественный облик возвещал — я буду стоять здесь всегда.

Их встретил епископ, седовласый, стремительный человек. Он обещал прибыть в Линьер в течение месяца и привезти с собой архиепископа Делайе, в качестве второго свидетеля. Он обещал также лично проследить, чтобы это свидетельство без промедления было доставлено Папе. И даже намеревался написать королю гневное письмо.

Итак, все дела сделаны. Сейчас ничего не остается, как ждать ответа от Папы. А пока — скорее в Амбуаз.

Он отправил Дюнуа письмо, чтобы тот тоже отправлялся в Амбуаз, где уже должен был находиться Эжен, поскольку его свадьба с малолетней Луизой Савойской должна была состояться именно там. И свадьба эта должна была пройти очень торжественно. Его вялые протесты король в расчет, конечно, не принимал.

Между Францией и Италией шла постоянная борьба за Савойю, и этот брак ослаблял позиции Италии. Надо было показать родственникам Луизы французский двор во всем блеске и величии. В таких случаях, когда из этого можно было извлечь какую-то выгоду, король не скупился. Устраивалось пышное представление, дворец весь сверкал бриллиантами дам, а на террасах сада, что спускался к реке, переливался, брызгал огнями пышный фейерверк.

Людовик блуждал среди этого великолепия. Придворные дамы с белоснежными обнаженными плечами, призывно улыбаясь, приседали перед ним в глубоком реверансе. Мужчины в живописных парчовых и бархатных камзолах отвешивали почтительные поклоны. Все, по крайней мере с виду, были очень рады его возвращению домой. Людовик искал Анну Французскую.

Вот она! У него остановилось дыхание. Наконец-то вот она!

Она стояла на королевском подиуме, немного приподнятом над красочной, смеющейся толпой, и смотрела на него. «Как она прекрасна! — было первой мыслью Людовика, но он тут же себя поправил. — Нет, она и есть сама красота!»