— Айсбергов несколько многовато. — сказала Ина, — и лесов. И ни единого «Бедфорда». Ох, черт, извините, — она сняла руку с плеча Квентина. — Вы правы: я просто не в духе. Я думаю, это от высоты.

— Мы на уровне моря, — сказал Зек.

— Мы просто провели одну из наших битв. — Ина поглядела на остальных. — Но вы же знали, не так ли? Я была слегка ранена. — Она поглядела на Клер. — Во всяком случае, поздравляю. И извините за то, что, вы думаете, было невоспитанностью. Я просто была любопытна, и почему бы вам не гордиться тем, что вы выиграли лотерею? Я бы гордилась. Я бы все рассказывала. Так что мы предлагаем тост. За Клер.

— За Клер, — сказал Оззи. Они все подняли бокалы.

— Спасибо, — сказала Клер. Ей было неловко. Это была такая встреча, которую она с радостью провела бы с Джиной и несколькими другими друзьями в Дэнбери, но не с чужаками, взбудораженными собственными взаимоотношениями и, по большому счету, совершенно не интересующимися ею.

— И если вам нужен совет по вкладам, — сказала Ина, — вы можете спросить Зека: он действительно в этом разбирается.

— Полегче, Ина, — сказал Зек. — Это ужин, и круиз. Но я и вправду скромно предлагаю вам свои услуги и советы, и помощь, Клер. — Он протянул ей визитку. — Я живу в Нью-Йорке, и еще у меня своя контора в Норуолке. Звоните в любое время. А в правом углу мой домашний телефон.

— Это ужин, и круиз, — проворчал Оззи. — Ну же, Зек, ты же не станешь заниматься здесь делами, Бога ради…

— Я просто знакомлюсь, — сказал Зек.

— Не совсем, — сказала Лоррэн. — Мы только и делали, что говорили о себе и о людях, которых Клер даже не знает.

— О ком это? — спросил Зек.

— А, ты о Долли и Эрле. Да, но теперь она не захочет с ними знакомиться.

— Я, честно говоря, не понимаю, зачем вы ходите на их вечеринки, — сказала Клер.

— Будь я проклят, если понимаю сам, — сказал Оззи. — Лучше спросить моего секретаря по общению.

Лоррэн пожала плечами:

— Люди просто приходят. Для чего же вечеринки, как не ходить на них, вот что я всегда говорю. И, кажется, даже не важно, нравится тебе кто-то или нет; ты пойдешь к ним и пригласишь их к себе — все равно. Вы знаете, на что это похоже — как в бильярде-автомате, где шарик катается по лабиринту, но никогда из него не выберется — все катается и катается. Так вот это мы: мы не знаем, где выход.

— Умно, — заметил Оззи с удивлением. — Лабиринт. Обычно ты таких вещей не говоришь.

— Это, должно быть, Клер, — сказала Лоррэн. — Из-за нее я начинаю думать о чем-то новом.

Клер подняла глаза и встретилась со взглядом Квентина. Это были его друзья, и она видела, что они его занимали, но еще заметила мерцание скуки в его глазах, и подумала, а не специально ли он окружает себя людьми, которых считает ниже себя, людьми, которые его считают выше. Счастливая маленькая свита: своих желаний у нас нет — мы подбираем за ним. Безусловно, сегодня он главенствовал за столом; он едва сказал несколько слов, но остальные всегда помнили о нем и часто говорили для него, даже если кто-то другой задал вопрос. Было нечто в его спокойствии — наблюдающем, защищенном, неумолимом — что всем давало знать о его силе, и Клер видела, что многие подчинились ей, хотя некоторые продолжают упорствовать в сопротивлении. Как и страна, мимо которой они проплывали, Квентин Эйгер был человеком преувеличений, не признающим ничего бледного и незаметного. И когда он поворачивался к ней, чтобы послушать, что она скажет, или понаблюдать ее с одобрением или восхищением, она чувствовала, как откликается на это внимание, садится прямее, гордится, что так его впечатляла, и еще она ощущала, что становится кем-то другим, кем-то, кого она еще не до конца поняла.

Позже, когда все отправились смотреть фильм, они вдвоем вышли на палубу, и он спросил ее, что она думает о его друзьях. Они стояли у самых перил в затянувшихся, но уже исчезающих сумерках, и бледный свет падал на палубу и узкую полосу воды, по которой двигался их корабль. Клер обернула вокруг себя черно-серебристую кашемировую шаль, и Квентин глядел на неё пристально, пока она рассматривала дремучие леса, которые вдруг иногда раздвигались, чтобы показать быстрый проблеск водопада или маленькие деревушки, чьи домики сбились в кучку на островках или вокруг заливов. Ветер дул постоянно, и птицы безмолвно проваливались во все темнеющие сумерки; на палубе осталось совсем немного пассажиров, и Клер была так счастлива оттого, что Квентин захотел быть с ней одной.

— Мне понравились Лоррэн и Оззи, как вы и думали, — сказала она. — И я не в восторге от Ины и Зека, точно, как вы и ожидали.

Он поглядел на нее изумленно:

— Откуда вы знаете, чего я ожидал?

— Я поняла это по тому, как вы их представляли, как смотрели на них, когда они говорили, и как вы прощались с ними после ужина.

— Вы словно читаете мои мысли. Клер покачала головой:

— Вы выдали много меньше, чем большинство людей выдает себя — я думаю, вы очень осторожны. Но я не была бы хорошим дизайнером, не будь я хорошим наблюдателем. Думаю, я потеряла бы свое мастерство, если бы не смогла увидеть что-нибудь настолько простое, как ваше отношение к друзьям.

Он чуть улыбнулся:

— Почему бы вам не расслабиться и прекратить быть хорошим наблюдателем?

— А зачем?

— Может быть, так смогли бы расслабиться и остальные. — Он все еще улыбался, но Клер увидела, что он серьезен. — А что вам не понравилось в Ине и Зеке?

— Они слишком серьезно принимают себя и недостаточно серьезно — других.

— А вы принимаете людей серьезно? Она поглядела на него удивленно.

— Надеюсь, да. Я люблю людей, и обычно верю тому, что они говорят, и меня не забавляют ни они сами, ни их видение мира.

— Но у вас ведь не много друзей.

— Сложно сказать. У меня есть один очень близкий друг и несколько друзей, с которыми я иногда вижусь. Я и Эмма спокойные люди — нам не нужна толпа.

— А ваш муж? Он был такой же? Клер вздохнула:

— Почему все спрашивают меня о муже? Разве не достаточно того, что я теперь не замужем?

Он улыбнулся:

— Видимо, нет. Многим нужна вся история, а вам?

— Только то, что другие хотят рассказать: я не выспрашиваю.

Клер оторвала от него взгляд и посмотрела на тени на берегу. Было чуть больше одиннадцати, и сумерки, наконец, вылились в темноту. Месяц едва касался верхушек деревьев, его серп становился тем ярче, чем гуще делалась ночь. Она вспомнила о предыдущей ночи, как она верила, что Квентин был совершенно искренен, говоря о своих женитьбах и о Бриксе. Но, конечно, он не был так уж откровенен; она видела его сегодня, замкнутого, наблюдающего, и теперь вообще сомневалась, бывает ли он хоть с кем-нибудь честным. Но она все еще чувствовала, что должна ответить.

— Мой муж любил, когда вокруг много людей, и все время. Ему нравилось верить, что нечто еще более волнующее может всегда случиться в следующее мгновение.

— И случалось?

— Думаю, да. — Она помолчала. — Он следовал за этим, что бы оно ни было, и больше я его не видела.

Квентин взял ее руки и сжал в своих:

— Вам было тяжело это сказать. — Клер молчала. — Он не поддерживал связь? Он просто…

— Он просто больше не появлялся.

— И не оставил вам денег. И не присылал.

— Нет.

— И не пытался увидеть дочь?

— Я не думаю, что он даже о ней помнил. Когда он ушел, она еще не была личностью.

— Он ушел до ее рождения? — Да.

— А сколько вам тогда было?

— Семнадцать. Почти восемнадцать.

— Вы были в школе?

— Только поступила в колледж, но мне пришлось его бросить и устроиться на работу, когда он ушел. Мы поженились на следующий день после окончания школы. И он ушел, когда я была на четвертом месяце.

— Он ушел, потому что вы были беременны? Она чуть покачала головой:

— Я уверена, что он не хотел быть отцом, но, думаю, он просто не мог оставаться долго с одной женщиной, и появление ребенка просто дало ему понять, что это и есть основа брака. Мои друзья предупреждали меня о нем, но я не верила и потом я думала, что смогу его изменить. Конечно, я ошибалась; нелегко кого-то изменить, и одной любви для этого недостаточно.

Квентин положил руку ей на талию и поцеловал. Это был странный поцелуй, без страсти или волнения. Холодный, как рукопожатие, подумала Клер; или проверка температуры воды.

— Вы очень милая и очень мудрая, — сказал он, — его губы были рядом с ее, и Клер отклонилась. Она была смущена и смутно разочарована, как будто они сделали неверный поворот на пути, которым она наслаждалась.

— Спокойной, ночи, — сказала она, и не придумав ничего другого, что можно было сказать, развернулась и пошла прочь, через дверь в комнату для коктейлей, а потом вверх по лестнице на свою палубу, к каюте. Перед глазами у нее стояло лицо Квентина, ставшее, когда она ушла, задумчивым, но также и забавляющимся, как когда он наблюдал за своими друзьями. Может быть, он думает, что я тоже ниже его, как остальные?

— Это не был приятный вечер? — спросила Ханна на следующее утро. Они с Клер медленно спускались по Крик-стрит в Кетчикане, ожидая Эмму, которая на что-то загляделась в магазине. Когда-то, в самом начале века, улица была магистралью города, а теперь домишки, рассевшиеся на насестах по берегам реки, превратились в магазинчики, лавки, торгующие местными ремесленными диковинками, и художественные галереи. Город возник на самом краю гористого острова, климат которого был столь дождливым, что леса приобрели изумрудный цвет. Но сегодня светило солнце, и пассажиры сразу с двух кораблей заполнили улицы. Клер и Ханна уже посетили парки тотемов, когда Эмма еще спала, и теперь, бродя по городу, Клер решила залезть на Оленью Гору.

— Она триста футов высоты, и тропа растягивается на три мили, — сказала Ханна ласково. — Я вычитала это прошлым вечером. Если хочешь — иди, а я отыщу чайную и подожду. Ты ищешь себе что-то напряженное, чтобы забыть ощущения этой ночи? Вечер был неприятный?

— Очень странный. Мне многое не понравилось, но не могу прекратить о нем думать. — Она подождала, не скажет ли Ханна чего-нибудь, но та молчала, и, наконец, Клер добавила: — И о Квентине. О нем я тоже не могу прекратить думать.

— А почему бы и нет?

— Потому что он из тех людей, что любят производить впечатление, и нравиться; они чувствуют, что все в порядке, только когда им это удалось.

— А ты ему нравишься?

— Думаю — да. Он, по крайней мере, убедил, меня в этом.

— И что теперь?

— Не знаю. — Клер остановилась. — С ним я чувствую себя такой… молодой. Несмышленой. Как будто это мое первое свидание. Я через это все прошла; много раз была с мужчинами и у меня были романы, и я должна была привыкнуть к этому, по крайней мере, знать, что я делаю. Но нет, с Квентином нет, и мне это не нравится и это очень возбуждает, одновременно. Он пугливый, по-своему, по-особому: я не могу сказать, когда он говорит что-то честно, и не знаю, что он думает обо мне и что от меня ожидает. Кажется, он пользуется своей силой над людьми, чтобы держать их на расстоянии, и поэтому, может быть, я так никогда его и не пойму. Да и какая разница? Я дала такой хороший совет Эмме, нужно и самой ему следовать. Это безумие: я путешествую в первый раз, в первый раз я дальше, чем на пять миль от Коннектикута, и все, о чем я думаю — это мужчина, встреченный два дня назад.

— А что в этом плохого? — спросила Ханна осторожно.

— Я уже говорила тебе. Все в моей жизни изменилось и я должна уделять внимание всему новому, что со мной происходит, всему тому, что я могу сделать.

— Ну, не знаю. Раньше я думала о мужчинах все время; мне казалось, что они и интересней, и забавней, и важней, чем работа в школе и все другие мои занятия и мои подруги, все вместе.

Заинтригованная, Клер спросила:

— Когда это ты думала о мужчинах все время?

— Когда была молодой и несмышленой. Потому что я ошибалась, конечно, что и выяснилось довольно скоро; говоря по совести, женщины гораздо интереснее и важнее для нашей жизни, чем мужчины, и гораздо надежней. Но это не значит, что нам не стоит думать о мужчинах, даже когда мы странствуем по новым местам. Просто надо все держать в равновесии, и тогда тебе будет хорошо.

— Сложно удержать все в равновесии. — Клер остановилась и недовольно взмахнула рукой. — Вот это и есть то, о чем я говорила, что я казалась себе молодой. Я волнуюсь, сможет ли сохранить равновесие Эмма, а сама веду себя, как ее ровесница.

— Ну, может быть, тебе и следует чувствовать себя моложе. Может быть, ты не добрала этого чувства, когда ушел твой муж, и тебе пришлось стать для Эммы и матерью и отцом, и кормильцем, и всем прочим, в семнадцать-то лет. А сейчас ты должна как раз и прислушаться к тому, какой ты себя ощущаешь и что ты собираешься с собой сделать при всех этих переменах в жизни. Тебе очень сильно повезло, откуда ты знаешь, станет ли тебе лучше или хуже от этих денег? Может быть, случится очень много чего хорошего, но может быть, и плохого тоже. Дай себе немного времени, Клер: ты разберешься во всем, когда это произойдет.