Но где же дочь? Наверное, заигралась за компьютером, обычно она постоянно вертелась в мастерской, перебирала камни, заготовки, кусочки мозаики. Виктор почти бегом направился в дом. Быстро обошёл все комнаты, поднялся на второй этаж, пусто. Достал сотовый и набрал номер. Из прихожей донеслась весёлая трель. Дочкин телефон обнаружился на тумбочке. Тут же вспомнились наезды по поводу участка, который он категорически отказался продать. Да ещё аренду продлил. А ведь и семье угрожали. Почему он тогда не воспринял всерьёз, подумал, сейчас же не лихие девяностые? В найденном телефоне выявились ещё пропущенные звонки от абонента под именем «Крошка Ру». «Кто-то из одноклассниц», — подумал Виктор, нажимая вызов. Раздавшийся в трубке мужской голос заставил на секунду опешить.

— Эй, Ослик, ты куда пропала. Ноги в руки и бегом к парку!

— Это не Айслу, это её папа.

Собеседник тоже слегка оторопел, но опомнился быстро:

— Здрасьте, дядь Вить, это Саша Руденко. Вы передайте Айслу, мы её ждём в парке у «Сюрприза».

— Саша, — Виктор вспомнил одноклассника дочери, рослого широкоплечего парня, — дочки дома нет, не знаешь, где она может быть?

Видимо, голос немного дрогнул, потому что Саша быстро откликнулся:

— Сейчас, дядь Вить, выясним.

Звонок раздался через семнадцать с половиной минут.

— Дядь Вить, вы только не волнуйтесь, Айслу в библиотеке.

Виктору показалось, он ослышался. Представить дочь добровольно читающей книгу не получилось.

— Её захватили и силой удерживают в библиотеке? — вырвалось само собой.

С той стороны трубки раздались сдавленное хихиканье, какая-то возня и, наконец, звонкий голос дочки:

— Папуль, ты работал, не стала отвлекать, скоро приду. Смотрела в библиотеке материалы о жизни в Орской крепости в середине девятнадцатого века. Прикинь, казахов раньше называли киргизами или киргиз-кайсаками…

Виктор слушал щебетание дочери, не вникая в смысл. И уж меньше всего на свете его интересовали события, происходившие более полутора столетий назад.

Глава 4. В крепости

Утро застало Орскую крепость гудящей, подобно растревоженному улью. Командиры муштровали солдат, казаки усиленно чистили коней и оружие, мальчики на побегушках подметали улицу перед лавками и трактиром, обыватели, собираясь в кучки, самозабвенно сплетничали. События нескольких последних недель расшевелили жителей фортеции и внесли разнообразие в череду скучных лет. Сначала отбыли политические, амнистированные царём. Отбыли не все. Часть обрела покой на небольшом кладбище. Двое, за время ссылки успевшие обзавестись семьёй, остались, изъявив желание учительствовать в местной школе.

Только стихли разговоры об этом, как общество взбудоражила стычка казачьего разъезда с киргиз-кайсаками. С тех пор, как границу передвинули дальше в степь, такие стычки стали редкостью. Одновременно подоспело известие о какой-то проверке. Ожидалось прибытие высоких гостей. Комендант крепости молчал о целях проверяющих, как скала, а вот жена его отсутствием красноречия не страдала. Вскоре на все лады обсуждалась новость: через фортецию пройдёт почтовый тракт, для торговли с Бухарцами и прочими азиатами. Для осмотра же крепости приедут главный почтмейстер, надзирающий за сообщениями граф, и люди из свиты Оренбургского губернатора.

Отставной унтер-офицер пятого линейного полка Яков Белов тоже готовился к событию. Старый вояка надел заранее вычищенный мундир. Пригладил густые седые волосы и окладистую бороду. Прицепил к форме Георгиевский солдатский крест на чёрной с оранжевым ленте.

— Отец, ты куда такой расфуфыренный? — всплеснула руками жена.

— А вдруг, Глашенька, сам император соизволит фортецию посетить.

— И-и, чего надумал, старый, а то у царя-батюшки других забот не имеется!

— Не скажи! — закипятился старик. — Помнится, был он здесь ещё цесаревичем, совсем вьюношей. Всё расспрашивал о том, как я с французами воевал, да за что награду получил. А ведь не только награду, а и звание офицерское! — Белов гордо выпятил грудь.

— Папенька, да сто раз слышали, как вы генерала французского в плен взяли, — отмахнулась дочь, высокая полная девка.

— И ещё послушаешь, не велика барыня, — осерчал отец. — Только и знаешь сидеть на завалинке да семечки лузгать! Гляди, просидишь, Матрёнка, своё счастье. Вон, зря что ли Егорша не на тебя, а на басурманок заглядывается. Пойду, навещу его, — и старик выскочил из дома.

Проверяющие прибыли к полудню. Комендант первым делом предложил отобедать. Местные чиновники оживились, однако граф отказался, со словами:

— Позже, голубчик, позже. Покажи-ка сначала свою вотчину.

Граф потряс всех. Таких вельмож ещё крепость не видала: никакой важности, никакой стати. Невысокий худощавый мужчина средних лет, удивительно подвижный с умными молодо блестящими глазами. Его Сиятельство интересовало буквально всё, он расспрашивал коменданта о жизни в крепости, о киргизах, о линии укреплений, о недавно построенном медресе. Сопровождающие скучали, но когда граф оборачивался, моментально меняли постные физиономии на заинтересованные. Делал он это часто, с восклицаниями: «Вы только послушайте!», «Как занимательно!», «Даже медресе!». Недалеко от церкви речь зашла о яшме.

— Наслышан, наслышан. Жаль, своих мастеров по сему камню не имеете, в Челябинск да в Екатеринбург отправляете, — сокрушался граф.

— Есть и у нас мастер, Егор Белов. Вазу, им выточенную, Его Императорскому Величеству в честь коронации преподнесли. У хана Малой Орды — Жуза, по-ихнему, — почти год жил, украшений множество сделал. А, может, изволили видеть в доме губернатора картину из яшмы выложенную, тоже Егора работа.

— Помню, помню, чудесная вещица, — оживился граф. — Как бы повидать мастера вашего?

— Он в лазарете, — кивнул комендант на барак справа.

Граф энергично направился к бараку, свита поплелась за ним. Лазарет встретил запахом карболки. Полковой лекарь выскочил из-за отгороженного занавеской угла, он был в халате и надетом поверх кожаном фартуке.

Поклонившись вошедшим, пояснил:

— Мельнику палец раздробило, думаю, придётся отнимать.

— Иди, голубчик, работай, только покажи, где тут мастер по яшме.

Лекарь указал на противоположный угол и скрылся за занавеской. Оттуда раздались стоны и сдавленное ругательство. Старик в офицерском мундире вскочил при виде пришедших. На деревянных досках лежал лицом вниз человек, вся спина его представляла собой кровавое месиво.

— Здоров будь, отец, — поприветствовал граф, уважительно поглядывая на награду.

— Здравия желаю! — вытянулся во фрунт Белов.

— Это герой двенадцатого года, — негромко сказал графу комендант, бросая грозные предупреждающие взгляды на отставного вояку.

— Сын? — спросил граф, кивком показав на больного.

— Приёмный, — ответил старик. — Папеньку его хивинцы в рабство угнали, маменька померла. Мальцом в сиротах остался, вот мы со старухой его и взяли.

— Кто его так отделал?

— Киргизцы.

— Видать, не столь хороший мастер, коль за работу такая расплата, — покачал головой граф.

Старик помялся, крякнул и сказал, как нехотя:

— Мастер-то он замечательный, душу камня чувствует. А от киргизцев по заслугам получил. Дочь ханскую обрюхатил. За такое и кожу живьём могли спустить. Може, и спустили бы, да казаки помешали. Он, когда привезли, ещё в сознанье был, потом уж в беспамятство впал. Лекарь говорит, коль опомнится до вечера, выживет.

— Дай то Бог. Крепись, отец, — граф похлопал Белова по плечу и стремительно направился к выходу. Старик смотрел вслед, когда раздался стон. Больной зашевелился и прошептал:

— Где… я?..

— Дома, Егорша, дома, сынок, — старый герой подозрительно закашлялся, старательно пряча подступившие слёзы.

Глава 5. Свадебный подарок

Выздоравливал мастер быстро. На память о «киргизском расчёте» остались лишь рубцы на спине. Лекарь полковой удивлялся да головой качал. Когда из лазарета Егора выписали, Яков Белов гостей назвал, казачков, что сына у киргизов отбили, тоже не забыл. Старуха и Матрёна пирогов знатных напекли.

— Ну, Егорша, теперича у тебя кожа дубленная, до ста лет жить будешь, — шутил отец, развеселить хотел сына приёмного. Матушка лакомые кусочки подкладывала. Матрёна рукавом, вроде как ненароком, касалась. Гости от души радовались. Егор на шутки хоть и улыбался, да глаза печальными оставались. На другой же день отправился в мастерскую — просторный сарай на заднем дворе. Пропадал там с утра до ночи. Домашние не перечили, пусть, коль легче так, коль за работой горе отступает. Надеялись — забудет Егор свою милую, да только зря.

Задумал мастер дождаться конца лета и к киргизам отправиться, Карлыгаш сватать. К тому времени и отец её вернуться должен. Хан не то, что сынок его бешеный. Отдаст дочь, с дитём ведь она. И у киргизов в девках родить — позор. А пока ждал, подарки свадебные готовил: хану — блюдо мозаикой выкладывал, а любимой ласточке серьги вытачивал. Сам оправу ковал на маленькой наковальне.

В крепости вновь появился граф. Теперь уж все поняли, тракту почтовому быть. Граф про мастера не забыл и даже заглянул в мастерскую. Для всей улицы потеха была, наблюдать, как его свита, морща носы, мимо коровника с конюшней на задний двор пробиралась.

Яков Белов потом соседям рассказывал:

— А Его Сиятельство как есть — орёл, хоть и росточком не вышел. Мал золотник, да дорог. Не побрезговал в дом войти, щей отведал, квасца попил, старуху мою похвалил. Егорушке нашему чарку походную заказал из яшмы. Говорит, к концу лета проездом будет, заберёт.

Получив заказ, мастер отправился на Яшмовые увалы, подобрать нужный валун. Неожиданно почуял, тянет его туда, где могилы киргизские. Ноги сами повели. Подходя, спугнул большого чёрного ворона, вздрогнул, перекрестился. Не зря, видать, говорят, что эти птицы хранители душ. Лучшими камнями были могилы выложены, да никто из мастеров взять не осмелился, боялись кто греха, кто проклятья. И Егор не взял — не дело усопших тревожить, последний приют разорять. А вот рукой по нагретым солнцем камням провёл. На одном нащупал выбитый знак. Наклонился, рассмотрел близко. Видел такой в юрте хана, знак рода их, тамга. Мастер выпрямился. «Это к удаче, отдадут мне Карлыгаш», — решил он и впервые за всё время от души улыбнулся.

Неподалёку от могил споткнулся о большой булыжник, пригляделся, да вот же то, что искал. Кусок яшмы сам дался в руки. Чарка вышла — загляденье: цвет плавно переходил от нежно розового в жгуче бордовый, а на боках узор плясал языками пламени. Работа спорилась. «Видать прав батюшка, хороший граф человек, не вредный», — думалось мастеру. Он старательно шлифовал чарку на чугунной болванке, подсыпая абразив и добавляя воду. Затем полировал на деревянном круге до зеркального блеска. Про подарки свадебные тоже не забывал. К концу лета управился.

Граф был весьма доволен.

— Ай, и хороша! — воскликнул, любуясь чаркой. — Потешил ты мне душеньку, голубчик, потешил.

Заплатил граф щедро. А когда рассчитывался, углядел острым взглядом серьги. Похвалил:

— Чудесная вещица. Такие только любимым дарить.

Егор, сам не зная, почему, рассказал Его Сиятельству о своих намерениях. Граф умел к себе людей расположить. Глаза вельможи заискрились задором. Он сказал:

— Хотел я тебя, мастер, сверх уговора наградить за умельство, да лучше сделаю. Поехали со мной. Мне в Малую Орду по делам. Так я заодно тебе ханскую дочь сосватаю. Ты только у батюшки своего благословенье получи.

Как в семье узнали, куда Егор собрался, мать взвыла, Матрёна носом захлюпала, слёзы утирая. Да отец быстро их приструнил:

— А ну, цыть, бабье племя! Егорше большая честь оказана, сам граф сватом будет. А ты, сынок, езжай. Примем твою киргизку. — Старик подошёл к красному углу, перекрестился, снял икону, вернулся и благословил приёмного сына в дорогу.

Граф ехал в открытом легком возке. Чиновники в карете. Егор вместе с выделенными комендантом в сопровождение казаками — верхом. В юрту хана граф мастера взял с собой. Недовольство чиновников он, словно, не замечал. А, может, и впрямь не замечал.

По восточным обычаям хан и граф обменялись подарками и длинными цветистыми восхвалениями друг друга. Затем гостей ждал достархан. Низенький столик ломился от яств. Хан, крупный мужчина с непроницаемым лицом лишь раз взглянул на мастера. Зато его сын не сводил с Егора раскосых чёрных, пылающих злобой глаз. В отличие от отца, он скрывать чувства не умел.