Нет, все-таки Валентина — сентиментальная фантазерка. Какое, к черту, прозрачное утро после ночевки в автобусном кресле? Да пусть оно хоть сто раз чудесное и прозрачное, уставшему организму все равно без надобности. Когда тело себя бревном чувствует, а голова трещит…

Митя с трудом разлепил глаза. Не выспался, конечно. Поежился, содрогнулся. И зачем, скажите на милость, надо было с таким оптимизмом орать в микрофон?..

* * *

Погода в Берлине и впрямь была лучше некуда. Солнце шпарило по-летнему, будто за ночь перенеслись из русского сентября в немецкий июль. Хотя специфический запашок осени в городе присутствовал — неуловимо терпкий и грустный.

Берлинский экскурсовод по имени Наташа, улыбчивая бойкая дива в модно-рваных джинсах и кожаной куртке-косухе, шустро повела их по центру нового Берлина, держа над головой маленький желтый зонтик в качестве опознавательного знака. Резко останавливалась, резко начинала говорить, отработанными движениями выбрасывая ладони в нужном направлении. С особенным призывом произносила первую фразу:

— Перед вами памятник жертвам холокоста!

Или:

— Впереди — величественные Бранденбургские ворота!

Или:

— Через десять минут мы подойдем к Рейхстагу! Просьба идти плотной группой, не растягиваться!

Когда вошли в липовое величество Унтер-ден-Линден, Мите вдруг расхотелось идти следом за группой. Сентябрьский бульвар был просто великолепен! Тронутые осенью громадные липы едва пропускали через себя медовый солнечный свет, и от того листья казались не зелеными и не желтыми, а будто растерявшимися в этом цветовом промежутке — такая нежная акварель, глаз оторвать невозможно…

Митя поискал глазами Валентину, подошел, тихо сказал ей на ухо:

— Я отстану от группы, подойду прямо к автобусу. Не теряйте меня.

— Ой, да что вы! — глянула она на него удивленно. — Экскурсия же только началась. Мы еще в Трептов-парк пойдем! А погулять успеете в свободное время.

— Да я был в Берлине.

— А, ну тогда другое дело. Не опаздывайте, выезжаем ровно в шесть от того же места, где вас высадили! Найдете?

— Конечно.

— Что ж, гуляйте…

Валентина побежала догонять группу, а Митя присел за столик ближайшего уличного кафе, расположившегося под липами. Тут же подскочил официант, совсем с виду юный, белобрысо-вихрастый, залопотал по-немецки.

— Бир! Хочу хороший немецкий бир! — с улыбкой сообщил Митя официанту, для наглядности изобразив руками и губами, будто пьет пиво из кружки. Смешно, наверное, получилось.

— Может, к пиву колбаски горячие подать? — на чистом русском языке спросил официант, не дрогнув бровью. И тут же пояснил вежливо: — Я десять лет в Германии живу, но русский язык не забыл, конечно же…

— О, земляк, значит! Приятно. А прости за любопытство — ты откуда? Ну, из какого российского города?

— Мы раньше в Казахстане жили, в Степногорске. Потом родители сюда переехали по программе переселения.

— А, понятно. Ну и как тут?

— Нормально…

— А как тебя зовут?

— Питер… То есть Петр по-русски. Так вы колбаски будете или нет?

— Буду, Петр, буду. И кофе еще. Только ты мне пиво самое хорошее принеси, по блату, ага?

— У нас плохого пива не бывает. Вы какое любите, светлое или темное?

— Лучше светлое.

— Тогда «Хеллес»…

— А со мной не посидишь за компанию?

А, Петь?

— Да я бы с удовольствием, но не могу. Хозяин не одобрит. Сами понимаете.

— Ладно, брат, извини… Ты прав, работа прежде всего. У меня раньше тоже так было — работа прежде всего. Да, все у меня было… А сейчас… Ладно, неси свой «Хеллес», Петя. Напьюсь и буду искать жизнь под липами. Хорошо тут у вас…

Мальчишка удалился, унося в глазах недоумение. Наверное, озадачился его странными откровениями насчет работы. А Митя поднял голову, взглянул на деревья, усмехнулся. Надо же, как сказал красиво — искать жизнь под липами! Цветом листьев навеяло, что ли? Они ж тоже зависли цветом в неопределенности — меж зеленью и желтизной. Между жизнью и смертью. Разница лишь в том, что у них будет весна, будет новая жизнь… А у него? Ни жизни, ни смерти не будет? Одна маетная неопределенность — ни там ни сям? А если так и зависнет в неопределенности? Навсегда? Нет уж, не приведи господи…

Не прошло и десяти минут, как официант Петя принес пиво и колбаски. Шустро поставил все хозяйство с подноса на стол, пожелал приятного аппетита.

— Кофе сейчас нести или позже?

— Позже, брат, позже. Я тут у вас долго сидеть буду. Уж больно место хорошее.

Петя важно кивнул, улыбнулся. Зачем-то добавил тихо:

— У нас пиво всегда только свежее. И колбаски очень вкусные. Пробуйте, пока горячие. Сейчас народу мало пока, в обед все столики будут заняты.

И ушел торопливо, застеснявшись, будто сказал лишнего. Хороший пацан. Жаль, не удалось посидеть, потрепаться «за немецкую» жизнь.

Пиво оказалось вкусным до умопомрачения, колбаски тоже в качестве не уступили, хрустели нежно поджаренной корочкой. Ни к чему не придерешься.

В голове от пива у Мити слегка зашумело, липовые листья тоже чуть шелестели под легкими порывами ветра. Мимо столиков кафе туда-сюда текла толпа, несуетливая, самодостаточная. Немцы — они вообще не суетливые, идут не торопясь и с достоинством, прямо перед собой смотрят. Вот бы тоже быть немцем, подумал Митя, несуетливым, самодостаточным… На страсти всякие полностью-абсолютно непробиваемым… Чтобы работа, дом, жена порядочная, пиво с колбасками…

Хм. Да разве у него всего этого не было? Работы, дома, семьи, жены порядочной? А при желании еще и пива с колбасками? Надо же, какие глупые мысли в хмельной голове плавают! И при чем тут немцы вообще?

Митя вздохнул тяжело — не получалось счастливого созерцания. Созерцание — это прерогатива людей душевно спокойных, это они в созерцании медитируют, нирвану ловят. А когда на душе черт знает что…

А может, попробовать все-таки? Может, душевное спокойствие придет вместе с созерцанием, по принципу «от обратного»?

Вот идет парень в наушниках, лицо замкнутое своим удовольствием. Вот пожилая немка с палочкой, но в узких серых брючках, белой ажурной кофточке. Молодец… До палочки дожила, но про стрелки на брючках и ажурную кофточку не забыла. Вот Петя мимо стола с подносом прошмыгнул… Хорошая судьба у Пети, немецкая. Казахстанская бы наверняка хуже была. Хотя кто знает… Каждому свое…

Мите надоело сидеть под липами, глазеть на чужую счастливую жизнь. Пора было идти. Только куда идти-то? Да неважно. Куда-нибудь… Просто идти, идти… Чтобы устать до изнеможения, вусмерть…

И впрямь долго бродил он по городу, наугад, без всякой цели. Сворачивал с центральных улиц в глубину, шел мимо чистых двориков, заглядывал за решетки заборов. Заблудился, снова вышел на Унтер-ден-Линден… И липы встретили его как родного. Митя присел на бульварную скамью, поднял голову…

Ветер шумел. Солнце пробиралось сквозь кружево цветовой неопределенности — меж зеленью и желтизной. Тени плясали на бульварных плитах…

Нет, и правда хорошо здесь, в который раз подумал Митя. Так бы и остался навсегда. Тем более если посчитать, сколько по времени тянется его бегство… Много уже времени! Вторые сутки! Может, для кого-то и не срок, а для него… Интересно, Вика пыталась ему звонить или нет? И не узнаешь даже…

Так, стоп, остановил он себя. Нельзя о ней думать. Надо бежать дальше, не останавливаться. Через полтора часа он должен будет снова садиться в автобус — и снова в путь.

Что у нас завтра? Амстердам? Что ж, прекрасно. Музей Ван Гога, улица красных фонарей, прогулка на кораблике по каналам.

В Амстердаме Митя никогда не бывал, интересно было посмотреть…

— Ой, вот вы где! А мы вас потеряли! — услышал он над ухом знакомый до боли мальчишеский тенорок и нехотя вынырнул из тягучих мыслей. Приоткрыл глаза, глянул, щурясь на солнце, — так и есть, Кирка…

— Привет… Ты как здесь? Заблудился? От группы отстал?

— Да не, не заблудился! Экскурсия давно кончилась, всем свободное время дали, чтобы еще погулять. А вы чего тут зависли?

— А мне тут нравится. Красиво. Садись рядом, погляди вверх, какие липы шикарные… Кстати, а ты почему один? Мать где?

— А мама вон там стоит, у памятника этому… Как его? Забыл! Который у них самый главный был, из бронзы!

— У них тут много главных было, Кирка…

— Ну, который король!

— А… Король Фридрих Великий, что ли?

— Ну да, он самый, здоровенный такой. Это ж сколько бронзы на него пошло, а? В копеечку, я думаю, обошлось…

— А тебе жалко, да?

— Не… Это я так, болтаю просто, не обращайте внимания. Я чего к вам рванул-то…

Пойдемте сфоткайте нас около этого Фердинанда, а? Ну, то есть у Фридриха, извините…

Мне-то по фигу намотался этот Фридрих, но маме очень хочется… Она меня за вами и послала… Вон, говорит, позови Дмитрия…

— Ничего себе, глазастая! Интересно, как она меня углядела? Где памятник и где моя скамья!

— Да не, она не углядела… То есть мы давно по бульвару гуляем и мимо вас два раза прошли.

— Да? Надо же… Я и не заметил…

— Ну так! Вы бы себя со стороны видели! Сидите такой… Такой…

— Какой?

— Да вообще непонятно какой. Глаза закрытые, как у слепого, и лицо… Будто у вас все зубы разом заболели. Я, как увидел, хотел подойти, да мама не разрешила. Не мешай человеку, говорит… Может, у него неприятности случились, и ему одному побыть хочется… А у вас что, правда неприятности?

— Да, Кирка… Мать у тебя тактичная женщина. Ты бы у нее поучился этому бесценному качеству, а?

— Ой, ладно, не воспитывайте меня.

— Да больно надо…

— Ну, тогда пойдемте?

— Куда?

— Так на память фоткаться! С этим… С Фридрихом! Дался ей этот Фридрих, честное слово! Ладно бы знакомый был, а то ведь памятник! Ну что, пойдемте?

— Пойдем… Сфоткаю вас на фоне Фридриха. Так и быть.

Фотосессия с Фридрихом даже развлекла немного, хотя фотоаппарат у Кирки был плохонький, самый дешевый. Мамаша по имени Вика страшно смущалась, глядела в объектив, поджав бледные губы. Могла и подкрасить для такого случая… Не каждый день с Фридрихом фотографируется! Оно понятно, что для таких мышек духовность важнее, чем губная помада, но все-таки! Одно другому разве мешает?

А с другой стороны — какое ему дело? Попросили сфоткать — фоткай и отваливай! Не красит губы женщина, и хорошо. Каждый своими правилами и установками живет… И пусть живет. Может, у нее вообще аллергия на губную помаду…

А фотки ничего получились, кстати. Киркина мать хоть и с бледными губами, и с фигой на затылке, а вполне фотогеничной оказалась. И Фридрих сиял на солнце благородно-зеленоватой бронзовой патиной — красота…

— Ой, а можно я посмотрю? — наклонилась Вика к фотоаппарату, сдернув очки и близоруко прищурившись.

Митя сунул ей фотоаппарат в надежде, что она возьмет его в руки. Засуетились оба, еще и Кирка подлез… И как же так получилось неловко, сам не понял! Видимо, локоть отвел слишком резко, вот и угодил не туда… Она свои дурацкие очки за одну дужку держала, двумя пальцами. Не удержала. Надо было крепче держать. Упали очки, стекла разбились вдребезги.

Какое-то время они все втроем стояли кружком, глядели на мелкие осколки. Потом Вика медленно присела на корточки, потянулась дрожащей рукой к оправе. Когда поднимала, выпал последний осколок, еще и дужка отвалилась.

Так Вика и сидела на корточках, держа в руках то, что осталось от очков.

— Мам… А как ты теперь будешь-то? Не увидишь ведь ничего… — подлил масла в огонь Кирка, тяжко вздохнув.

— А запасных нет? — деловито спросил Митя, глядя в растерянное Викино лицо.

— Нет… — медленно помотала та головой и попыталась приладить отвалившуюся дужку. — Я как-то не подумала, что надо взять запасные…

И то ли вздохнула, то ли всхлипнула, еще ниже опустив голову. Митя испугался — ну конечно! Только чужих бабских слез ему сейчас не хватало! И потому проговорил, деловито оглядываясь по сторонам:

— Значит, план такой! Надо найти оптику и купить новые очки! Вставайте, Вика, идем! Времени у нас вполне достаточно, успеем. Где-то я видел недалеко витрину с оправами… Где же, не могу вспомнить… Вставайте, будем искать!

И решительно потянул ее за локоть.

Кирка оказался в этом вопросе проворнее его: услышав русскую речь, тут же подскочил к двум солидным теткам, которые мирно проходили мимо, устроил им допрос на предмет расположения ближайшего к месту «катастрофы» салона оптики. Правда, тетки поначалу никак не могли понять, что есть такое «очковый магазин» и чего от них в принципе добиваются, пока шустрый мальчик не выхватил из рук Вики разбитые очки и не сунул им под нос: