Потом Митя окончательно задремал. И проснулся от бодрого голоса Валентины:

— Примерно через полчаса, друзья, мы прибываем в Париж! Остановки не будет, сразу едем в отель. Но любоваться огнями Парижа начнем уже очень скоро, поздравляю вас!

По автобусу пробежало напряженное шевеление, народ встряхивался от дремоты, готовился к встрече со знаменитым городом. Да, звучало заманчиво и торжественно — через полчаса въедем в Париж!.. То бишь увидим его и сразу помирать можно, это уж к бабке не ходи, как торжественно. Можно и всем автобусом помирать, а чего нет-то?

Ну, и въехали, стало быть. Восторженная тишина в автобусе достигла своего апогея, хоть руками ее трогай. Сзади послышался сдавленный Викин писк, ужас какой восторженный:

— Кирка!.. Кирка, я умру сейчас!.. Я в Париже!.. Ты знаешь, я с детства мечтала, Кирка!..

«Все, захлебнулась восторгом, и впрямь начнет помирать, не дай бог, — подумал Митя. — Чего Кирка-то молчит, интересно? Тоже в зобу дыханье сперло?»

И тут же Митя остановил свои злобные мысли — что он сидит, раздражается? Зануда. Никто ж не виноват, что на него вдруг такая неврастения напала. Сам-то он, дай бог памяти, как в этот город въезжал три года назад, а? Не с восторгом ли? Жена Ксюша рядом сидела, дочка Маечка дома осталась с бабушкой и дедушкой. И никакой неврастении у него не было.

«И все-таки, и все-таки! — ворчливо поправлял он себя. — Есть что-то плебейское в нашем отношении в этому городу. Наверное, это у русских вообще в крови — восхищаться Парижем. Больше, чем надо, восхищаться. Закатить глаза, пресечь дыхание, сложить ладони в мольбе. Да, еще с детства мечтать. Ну, и умереть, конечно же, увидев. Куда ж без этого».

А на самом деле — город как город… Вон тетка идет, багет из сумки торчит. Вон мужик на велосипеде едет — штаны внизу до бахромы износились. Девочка с ранцем шагает грустная. Наверное, двойку в дневнике несет, будет ей разгон от мамаши. Или у них дети тоже особенные? Им двоек не ставят? Да, и на улицах темновато, явно на электричестве экономят…

А дальше вон совсем трущобы пошли. Что ж, понятно, хороший отель им не светит, до центра придется на метро добираться. Зато Париж, блин, увидеть и умереть!»

Поселили их и впрямь в занюханном отеле в арабском квартале. Сонный негр на ресепшен смотрел злобно, будто они своим приездом доставили ему личную неприятность. В номере оказалась убогая кровать, колченогий стол и шкаф с незакрывающейся дверцей, в ванной комнате — душ с дырявым шлангом. Правда, если дыру зажать ладонью, помыться кое-как можно. А просто так, для удовольствия, под душем не постоишь…

И есть хотелось. Но в отеле явно ресторан был не предусмотрен — нужно куда-то идти на ночь глядя. Однако Митя и не собирался никуда выходить. Он решил воспользоваться кипятильником и приготовить тушенку с китайской лапшой. Другого выхода не было. В дверь кто-то постучал, и Митя пошел открывать.

На пороге стоял Кирка. Смотрел настороженно, исподлобья. Будто ждал, что его прогонят.

— Добрый вечер. Как устроились?

— Ничего, Кирка, нормально. А вы как?

— Да тоже ничего… Не фонтан, конечно. Я от парижского отеля большего ожидал.

— Чего — большего? Что тебя встретит лиловый негр в ливрее и с бокалом шампанского на подносе?

— Не… не надо мне шампанского. Черт с ним, с шампанским. Я чего пришел-то… Пойдемте к нам ужинать, а? Чем бог послал.

— Ужинать? Да легко, Кирка! Хотя, постой… А мать твоя в курсе, что ты?..

— Так она меня сама за вами послала! Говорит, нехорошо как-то… У человека явно что-то случилось, а он совсем один. И голодный.

— Голодный — это да. А насчет «случилось» и «совсем один» — этого не надо. Это лишнее.

— Понял… Ну что, идем?

— Идем.

Увидев ужин, каким собирались его угостить добрые попутчики, Митя хмыкнул и задумчиво кивнул. В пластиковой расписной плошке красовалась все та же кудрявая лапша, разбавленная волокнами говяжьей тушенки. А чего он ожидал? Телячью грудинку, запеченную в ананасе? Провансальский бифштекс? Суп сантэ из зеленого салата с козьим сыром?

— Простите… Может, вы не едите такого, Дмитрий?.. — глядя на него, виновато проговорила Вика. — Но в почти походных условиях и такая еда сойдет, правда? Тем более что в супермаркет уже не побежишь на ночь глядя.

— Вика, перестаньте. Почему вы все время извиняетесь? Собрались накормить, доброе дело сделать, еще и извиняетесь. Тем более китайская лапша с тушенкой — моя любимая еда.

— Шутите?!

— Нисколько… Всякий нормальный мужик с удовольствием ест мясо и тесто в разных вариациях. Пельмени, например. Макароны с котлетами. А данное блюдо по сути то же самое, правда?

— Ну, не знаю…

— И я очень люблю китайскую лапшу! — встрял в их диалог и Кирка. — Только мама на меня все время ругается, когда я ее завариваю. Ну, давайте уже будем ужинать, чего зря рассуждать про всякие там вариации! Кстати, я предлагаю есть лапшу из одной тарелки. Потому что пока будем раскладывать, она остынет.

— И ты таки прав, Кирка! — засмеялся Митя, подсаживаясь к столу. — Будем из одной тарелки, как раньше в деревнях ели.

— Ага… Я ж говорю — прикольно. Садись, мам, не стой над душой.

— А знаешь, Кирка, есть такая примета… Если ты ешь с человеком из одной тарелки, то все мысли его вызнаешь. Ты сейчас о чем, к примеру, думаешь?

— Я? Не знаю… Это вы про Париж или вообще?

— Допустим, про Париж.

— Ну, тогда я про Диснейленд думаю. То есть я не думаю, я туда хочу. Прям сильно-сильно хочу.

— А по программе Диснейленд есть?

— Только если двадцать человек наберется. Но я слышал, что не набирается. Детей в группе нет, а взрослым туда на фига?

— Да, и впрямь детей в группе нет…

— Конечно, все же летом с родителями в отпуск съездили, а потом в школу пошли, как порядочные. А маме только в сентябре отпуск дали. Я школу пропускаю, потом догонять буду, тоже морока. Вот если бы мы в августе поехали, тогда бы и туристы с детьми были. И группа бы в Диснейленд собралась. А так…

— Но ведь можно и самостоятельно в этот Диснейленд рвануть?

— Да я маме предлагал, она боится. Чего боишься-то, мам, а?

— Ну, я не знаю… — вздохнула Вика, глянув на сына виновато. — Это ж надо ехать, добираться как-то. А мы с тобой языка не знаем.

— Видите? Ну, что я говорил? — воскликнул Кирка. — Разве с ней кашу сваришь? Трусиха.

— Не переживай, Кирка. Если группа не наберется, мы с тобой сами съездим.

— Ага…

— И маму не возьмем. Накажем ее за трусость. Договорились?

— Ага! Спасибо! Как классно! И вы… И вы такой классный!

Кирка глянул с такой благодарностью, что Мите даже неловко стало. Все-таки плохо, когда пацан растет без отца. В любом мужике ему априори классность видится. И ведь ничего не поделаешь — судьба у парня такая…

Они и не заметили, как ловко управились с лапшой. Вика задумчиво глянула в пустую плошку, потом подняла на него глаза:

— Не наелись ведь. Может, консервы открыть? У нас еще сардины есть, неплохие, кстати.

— А кофе есть?

— Да, конечно! Кофе хороший есть, молотый! Могу сварить!

— Даже так?

— Ну да… Я не люблю растворимый. Я без хорошего кофе вообще не могу. Иногда бывает столько работы, что… Ну, неважно. Сейчас сварю! Я уже наловчилась в походных условиях.

— Мам, а мне чай! — скомандовал Кирка.

— Да, сынок, сейчас все будет…

Вика закружилась по номеру, увлекшись процессом. А Митя, сам не понимая зачем, вдруг брякнул первое, что пришло в голову:

— А вам стрижка очень пойдет, Вика. Типа мальчишеской. Короткий затылок, длинная неровная челка.

Вика выпрямилась, держа в руках банку с кофе, глянула исподлобья. Ничего не сказала, только продолжала смотреть.

— И правда, мам!.. — поддержал Митю Кирка, явно получая удовольствие от ее растерянности. — Подстригись прямо в Париже, а? Во прикольно-то будет! Придешь потом на работу, а все начнут приставать — ах, в каком салоне вам такую стрижку делали?! А ты отмахнешься, знаешь, небрежно так: ой, не обращайте внимания, это в Париже…

Кирка тут же изобразил, как Вика будет отмахиваться. То есть скорчил надменную гримаску и выпятил нижнюю губу. Артист, блин, что еще скажешь! И впрямь смешно получилось!

Кофе у Вики получился отличный. Но даже после кофе Митю сморило — страшно захотелось вытянуться во весь рост и закрыть глаза. Поблагодарив Вику и Кирку за ужин, он вернулся в номер и лег спать. На всякий случай зарядил телефон на будильник: в этой гостинице вряд ли утром разбудят. Да, вот тебе и Париж…

Но пробуждение получилось-таки приятным. Может, потому, что спал крепко, без надоедливых снов? И утреннее солнце в окно заглядывало, тормошило по-свойски — вставай, путешественник, Париж проспишь! Хоть ты и проснулся не в лучшем районе города, ты все равно в Париже!

Автобус отвез их в центр города, от площади Согласия началась пешеходная экскурсия. Как говорится, время пошло… Иди, смотри, наслаждайся, умирать после будешь!

И да, надо признать, в этом дурацком выражении про «увидеть и умереть» была своя доля правды. Парижем никогда сыт не будешь, думал Митя. Сколько ни гуляй этими тропами, а все равно как в первый раз. И от ощущения праздника никуда не денешься, это правда. Любую неврастению счастливое ощущение перебьет. И сам не замечаешь, как оно плавно перетекает вместе с тобой от Елисейских Полей до улицы Риволи, от Латинского квартала до Люксембургского сада, как перебирается на остров Сите и шагает с легкой усталостью от мэрии до собора Парижской Богоматери…

Даже толпа туристов не раздражает, кажется естественной составляющей этого счастья. И экскурсовод попался хороший, грамотный мужик. Видно, что любит свое дело, рассказывает от души, без присутствия в голосе устало-кокетливой нотки под названием «как надоело изо дня в день произносить одно и то же»…

— …Сейчас мы всей группой войдем внутрь собора Парижской Богоматери… — сообщил экскурсовод со счастливым придыханием, оглядывая лица туристов и приглашая затаиться душами в предвкушении. — Я очень прошу соблюдать уважение и тишину, в соборе идет служба. Идите по кругу, не задерживайтесь долго на одном месте, наслаждайтесь духом собора, музыкой собора. Сбор группы через полчаса на этом же месте.

Внутри звучал орган. Огромное пространство собора было устроено таким образом, что богослужение происходило в самом центре, залитом ярким светом, и это обстоятельство создавало ощущение отгороженности от любопытных туристов, бредущих по дальнему кругу, куда яркий свет проникал основательно растушеванным. Хотя отгороженность и не казалась надменной — можно было остановиться и смотреть. Пусть издали, но смотреть. И ощущать этот контраст света и тьмы не как тяжесть, а как благословение на фоне торжественной, проходящей сквозь душу и сердце музыки. А можно пройти внутрь света и сесть на скамью. И почувствовать, как душа летит вверх — благо что есть куда улететь в этом размахе!

На улице, когда Митя вышел из собора, было светло и солнечно. Но — странное дело! Будто по-другому светло и солнечно. Более умиротворенно, что ли. Вдруг в поле зрения попало Викино лицо, залитое слезами.

— Что с вами? Плохо стало, да? — спросил Митя удивленно.

— Нет, нет… — испуганно махнула Вика ладонью, выискивая что-то в сумке. Выудила носовой платок, сняла очки, суетливым жестом отерла глаза и пояснила так же суетливо: — Я не знаю почему, но на меня все время что-то такое накатывает. Именно тогда, когда присутствую на католической службе. Душа куда-то улетает, и знаете, будто взрывается счастье внутри. И плакать всегда хочется. У мамы подруга в Риге жила, и мы часто к ней раньше ездили. Я так любила ходить в Домский собор. И вообще, в каждый костел заходила, какой видела… Тянет меня туда, и все! Это, наверное, стыдно, да?

— Да отчего же стыдно-то? — удивился Митя.

— Ну как… Я ведь православная… И сейчас тоже — только вошла в собор, и сразу душа полетела! Не должно ведь так быть, наверное.

— Не знаю, Вика. Я в этом вопросе вам не помощник. Наверное, здесь место такое, особенное. Не плачьте, Вика. Испытали приход внутреннего счастья, и радуйтесь. И Бог вам простит! — сказал он.

— Смеетесь надо мной, да?

— Ничуть.

— Наверное, я в своей предыдущей жизни была католичкой…

— Все может быть. А может, вы вообще были монахом из ордена иезуитов.

— Что-что? — сунулся к ним в диалог любопытный Кирка. — О чем это вы? Кто монах?

— Я, Кирка, монах, — улыбнувшись, пояснила с грустной улыбкой Вика. — Из ордена иезуитов.

— Ну да, и не удивила нисколько… — Кирка распахнул на мать грустно-медовые глаза. — Все время тебе говорю — не живи монашкой, ходи куда-нибудь, тусуйся. Тебя же из дома не выгонишь! Как уткнешься в книжку, все, уже не докричишься.