— Простите, Вика, но я пойду, наверное… Устал за день. — Митя поднялся со стула, глядя на Вику грустно и виновато.

— Да? Ну что ж… — развела Вика руки в сожалеющем жесте и спросила вдруг торопливо: — А завтра, Дмитрий? Завтра по программе свободный день… У вас есть какие-то планы на завтра?

— Не знаю. Не думал еще. Ладно, я пойду…

— Спасибо за Диснейленд! — тихо проговорила она ему в спину.

— Да пожалуйста. Спокойной ночи.

— И вам…

Митя открыл дверь своего номера, с ходу завалился на хлипкую кровать и закрыл глаза. На душе было противно и суетно, будто вот-вот что-то плохое произойдет… Или происходит… Но ведь ничего не происходило! «Спать, что ли, лечь? — подумал он. — Хотя бесполезно… Все равно не уснуть…»

Тревога не проходила. Митя сел на постели, взял в руки телефон, кликнул номер мамы. Пока шел вызов, он успел подумать — как странно все-таки, что в телефонной памяти всего два номера, мамин и папин! Как у школьника-первоклашки…

— Да! Слушаю! — разорвал длинные гудки резкий мамин голос.

— Привет… Что-то случилось, да, мам?

— Нет… С чего ты взял?

— Ну, у тебя голос такой.

— Нормальный голос. Просто у меня… Пирог в духовке горит… Я тебе потом перезвоню, ладно? — и отключилась.

«Странный какой-то разговор вышел, — подумал Миля. — Будто он не вовремя со своим тревожным звонком сунулся. А может, и в самом деле не вовремя?»

* * *

Ничего у Анны в духовке не горело, конечно же. Но не объяснишь же Мите, что позвонил он не вовремя! Очень, очень не вовремя! И не расскажешь, как двадцать минут назад она открыла дверь на звонок… И кто бы мог подумать! На пороге Вика стоит, сморит злобно и настороженно. Отступила на шаг, задрала вверх подбородок и спросила резко, будто плюнула:

— Где он, Анна Константиновна? Где ваш сын?

— А здороваться со мной не обязательно, да, Вика? — спросила Анна иронично-спокойно, чтобы выиграть время.

— Да, добрый вечер. Извините, конечно. И все-таки, где он? У вас?

— Митя уехал.

— Уехал?! Куда уехал?

— Туда, куда надо. И надолго. И не один… — добавила Анна зачем-то, сама от себя не ожидая. Не смогла отказать себе в маленьком вранье-удовольствии.

— Да ладно!.. — коротко и злобно хохотнула Вика, подняв бровь. — Не сочиняйте ерунды, Анна Константиновна. Вам нельзя, вы же учительница.

— Я ничего не сочиняю, Вика. Митя уехал.

— Да?

Вика поднялась на цыпочки, вытянула шею, глянула поверх ее головы в глубь прихожей. Потом тихо попросила:

— А можно, я пройду, Анна Константиновна? Или не пустите?

— Да отчего же? Проходи. Или ты думаешь, я сына в шкафу прячу?

Вика хмыкнула, быстро ступила в прихожую и резким движением сняла плащ, будто сбросила с себя мягкую змеиную шкурку. Прошла в гостиную, села в кресло, картинно положив ногу на ногу. И продолжила с усмешкой:

— Значит, уехал, говорите. И не один?.. Это, конечно, очень все интересно, Анна Константиновна, только я вам не верю, уж извините. Не умеете вы врать. И на сына зря наговариваете. Смешно даже слушать. Ага, не один…

— Не будь так самоуверенна, Вика.

— Ой, да ладно, не завидуйте. Завидовать надо молча. Не примите за хамство, конечно, если сможете.

— Ладно, промолчу относительно хамства. А вот относительно зависти — очень даже интересно. Почему ты решила, что я тебе завидую?

— Ну у вас так пафосно сейчас прозвучало: не будь самоуверенна… Да, я самоуверенна, и что? У меня есть для этого все основания! Я молода, красива и страстно любима! И ничего с этим не поделаешь — вашим сыном любима! Он по мне с ума сходит, разве вы этого не знаете?

— А в твоем понимании одного без другого не бывает, да? Если любовь, значит, и сумасшествие должно в обязательном порядке присутствовать?

— Ну, вам этого не понять, Анна Константиновна. Возраст уже не тот.

— Действительно, мне не понять, я же лицо заинтересованное. Я ведь тоже в некотором роде с ума схожу… От беспокойства за сына.

— И потому вы его где-то прячете, да?

— Он что, вещь, чтобы его прятать? Объясняю же тебе — уехал.

— Да ладно, пусть уехал… Мне-то что? Все равно рано или поздно вернется. Сам позвонит, сам прибежит. Кстати, вы не знаете, что у него с телефоном? Потерял, что ли?

— Нет, не знаю.

— Так уж и не знаете?

— Не знаю.

Конечно же, в мире существует закон нечаянной подлости. Потому что как еще определить то обстоятельство, что именно в эту минуту зазвонил телефон, мирно лежащий на журнальном столике? И на экране высветилось — «Митя»? Хорошо еще, что Вика не смогла углядеть, далеко сидела… Пришлось цапнуть трубку, проговорить резко:

— Да! Слушаю!

И встать пришлось быстро, и ретироваться в коридор, оттуда на кухню. И придумать первое, что пришло с перепугу в голову — пирог в духовке горит. Быстро завершила разговор, передохнула, вернулась в гостиную. Лицо у Вики было напряженно-насмешливым:

— Это ваш сын звонил, да? Ну же, признайтесь, Анна Константиновна!

— А почему ты по этому поводу так разволновалась, Вика? Боишься, что добыча из рук уйдет?

— Добыча?! Ну что вы, зачем же так. Нет, он не добыча. Тем более я ничего не боюсь, я в себе абсолютно уверена. Это пусть он меня боится, когда… Когда сам прибежит.

— А если не прибежит?

— Значит, не скажете, где он, да?

— Он уехал, Вика. Его нет в городе. Я говорю тебе чистую правду.

— А почему на мои звонки не отвечает?

— Я думаю, потому, что просто не хочет.

— Нет, тут что-то не так… И вообще, зря вы не хотите сказать мне правды, Анна Константиновна. Наоборот, нам с вами дружить надо, а вы…

— А зачем нам дружить, не понимаю?

— А затем, что все равно придется общаться, хотите вы этого или нет. Я ведь замуж за вашего сына собираюсь. Должна же девушка когда-то выйти замуж, правда? И почему бы не за Митю? Я думаю, он будет замечательным супругом.

— Даже так?

— Да, так. Он меня любит, я его люблю. Да, мы часто ссоримся, со стороны все это странно выглядит, я понимаю. И тем не менее мы всегда будем вместе. Да, нас будет крутить и вертеть, но что поделать, такая судьба. Митя всегда будет моим, и только моим. И вам рано или поздно придется это принять. Он мой, Анна Константиновна! Мой!

— Вика, Вика… Позволь мне повториться: не будь так самоуверенна.

— Ладно, поглядим. Жаль, что вы меня не услышали, жаль…

Вика быстро поднялась, быстро пошла в прихожую. Накинув плащ, повозилась с замком, шагнула за дверь, не сказав больше ни слова. Было слышно, как дробно стучат ее каблуки по лестнице.

Анна закрыла за ней дверь, устало потерла руками лицо. Фурия… Настоящая фурия. Сирена. И ведь есть в ней злая притягательная сила, есть! Вон и руки дрожать начали, и сердце затарахтело болезненной дробью. Господи, пронеси…

Надо пойти, Мите перезвонить. Услышать родной голос. Успокоиться.

Хотя нет — лучше не надо. А вдруг он догадается по голосу, что Вика приходила? Нет, лучше потом… Господи, пронеси!

* * *

Митя удрал из отеля ни свет ни заря. Решил один по городу побродить, привести мысли в порядок. Хотя — какие такие мысли?.. Не было у него никаких мыслей — одна досадная маета.

Просто надо было самому себе признаться, что он от Кирки удрал. И от матери его тоже. И ничего в этом ужасного не было по большому счету. Просто захотелось, и все. Так проще. Иначе бы Кирке объяснять что-то пришлось. Та еще морока — пробиваться через его непосредственность.

В уличном кафе на Елисейских Полях Митя выпил кофе, съел свежий круассан. С умным видом полистал газету, представив себя парижанином. Смешно… Да, но хоть смехом вывести из себя потеряшку.

Он расплатился с официантом и побрел дальше. Елисейские Поля длинные, тянутся от Триумфальной арки до площади Согласия. И туристов об эту пору еще немного, гуляй не хочу, проветривай голову, освобождайся от того, от чего позарез надо освободиться. И задай себе, наконец, главный вопрос. Вернее, представь, что появилась возможность позвонить Вике… Или увидеть ее… Ведь у тебя скоро появится такая возможность, правильно?

И что же?

Вдруг Митя остановился, будто сам за себя испугался. А может, увидел себя со стороны?.. Не нынешнего, а того себя, который все время ждал Викиного звонка.

Да ты ли это, Митя Никитин? Да брось. Нет, это не ты. Это другой кто-то. И чемодан собираешь не ты, и уходишь от нее, оскорбленный, тоже не ты. И возвращаешься через три дня — не ты. И снова уходишь. Туда-сюда, туда-сюда. Это что? И впрямь со мной такое было?!

Да, было. И больше не будет. Все-таки полезно на себя глянуть со стороны.

Еще бы Вику совсем забыть. Навсегда, навеки. Чтобы не приходила в снах, не рвала душу в клочья. Она и без того изранена унижением, душа-то. Унижением и любовью. Да, любовью, что ж тут поделаешь! Но ведь на любовь тоже можно смотреть со стороны… Разделять себя и любовь. Оставлять себя для самого себя. Не давать властвовать собою, не превращаться в жалкого потеряшку. Пусть душа любовью болит, но в человеке болит, а не в потеряшке!

Митя так уплыл в свое внутреннее откровение, что не заметил, как прошел до конца улицы. А дальше куда? Через площадь Согласия на Риволи? Нет, лучше на мост подняться, глянуть последний раз на Сену. Может, монетку бросить на память?

Он поискал в карманах монетку, но вдруг замер, почуяв что-то неладное. Будто толкнулось что-то в грудь: уходи, не стой тут. Митя повертел головой.

Ничего такого. И вдруг увидел невдалеке девушка стоит, наклонилась к самому парапету, на воду смотрит. Вот еще наклонилась, еще… Вниз головой сигануть собралась, что ли? Может, это от нее суицидная энергия прилетела, в грудь толкнула? Хорошо, поглядим… Если сигать начнет, можно в два шага прыгнуть, за ноги успеть схватить. А лучше всего подойти к ней ближе, вдруг с прыжком замешкается?

Неожиданно девушка распрямилась резко, глянула в его сторону. Ветром подняло ее шарф, и он окутал лицо сиреневой прозрачной вуалью. Но девушка не пошевелилась даже, чтоб шарф убрать. Это было красиво, как в кино…

А у Мити в голове зазвучала вдруг знакомая мелодия. То есть та самая песня, похожая на балладу… Ее все перепевали кому не лень. Но Лара Фабиан пела ее так, как надо. И Далида тоже хорошо пела. Потому что они знали, как трагично это звучит по-французски. Je suis malade, я больна…

…Я больна,

Я совершенно больна.

Я переливаю тебе свою кровь,

А когда ты засыпаешь, я как мертвая птица…

Эта девушка тоже как мертвая птица, подумал Митя. Шла от нее эта энергия.

— Я не прыгну, не бойтесь, — вдруг произнесла девушка громко, не глядя на Митю.

— Вы… русская, да?! — от растерянности он спросил первое, что пришло в голову.

— Да… Я из России.

— Туристка?

— Нет. Я здесь живу. Меня Женей зовут. А вас?

— А я — Дмитрий… Очень приятно, Женя.

— Дмитрий — это Дима? Или Митя?

— Ну, можно и Митя… Без разницы.

— А вы, Митя, турист, конечно?..

— Да.

— И на сколько дней приехали?

— Завтра утром уезжаю. У нас автобусный тур по городам Европы.

— А, понятно… Это когда в каждом городе от рассвета до обеда?

— Ну… Примерно так, да. Но в Париже целых три дня по программе…

— О да. Три дня — это, конечно, много. Неужели вы полагаете, что Париж можно узнать за три дня?

— Нет, узнать нельзя, конечно. Но хотя бы увидеть…

— И умереть?

— Нет, с меня и «увидеть» хватит.

— Вы так думаете? А хотите, я вам другой Париж покажу? Не туристический? У меня сегодня свободный день, все равно надо куда-то себя деть…

Женя повернула голову, глянула на Митю в упор и будто холодной тоской в лицо плеснула. А может, наоборот, горячей…

Наверное, они долго так стояли, глядя друг другу в глаза. Возможно, Женя и в Митиных глазах что-то прочла…

— Нет. Пойдемте лучше ко мне, Митя. Я недалеко живу, на Сент-Антуан. Я приглашаю вас в гости.

Он даже не удивился. Наверное, так и должно было произойти. Не просто так он приехал с утра на Елисейские Поля, не просто так оказался здесь, на мосту. Значит, ему должна была встретиться эта девушка, и песня в голове должна была зазвучать. «Я больна, я совершенно больна…»

Митя пошел за Женей, ни о чем не думая. Ни за что не смог бы ей отказать.

По пути Женя пыталась вести экскурсию, рассказывала что-то, но Митя ее не слушал. Рассматривал со стороны, делая вид, что слушает с интересном, а на самом деле просто пытался разглядеть свою новую знакомую.