Даниэла Стил - Зоя

— Как Зоя восприняла это известие?

— Я не уверен, что она сможет пережить услышанное. Она худеет с каждым днем. Не ест, не говорит, не улыбается. У меня разрывается сердце при взгляде на нее. Вы пойдете к ней? — Князь был готов умолять капитана не бросать Зою. Она должна жить. В отличие от старой графини Зоя еще совсем молода, в девятнадцать лет жизнь только начинается. Невозможно свыкнуться с мыслью, что она может умереть. Она должна жить, быть и впредь такой же неотразимо красивой, как прежде, а не хоронить себя в расцвете сил.

Клейтон Эндрюс тяжело вздохнул, задумчиво помешивая кофе. То, что ему рассказал князь Владимир, было настолько чудовищным, что в это трудно было поверить, у него разрывалось сердце… Даже мальчик…

Об этом же подумал Пьер Жильяр, когда впервые услышал о случившемся: «Дети!.. Только не дети…» Капитан с грустью посмотрел на князя и вновь вспомнил о Зое.

— Я не уверен, что она захочет увидеть меня.

— Вы должны попытаться. Ради нее. — Князь не осмеливался спросить этого человека, любит ли он еще Зою. Кроме того, он всегда считал, что капитан слишком стар для нее, и не раз говорил об этом Евгении Петровне. Но сейчас князь возлагал на Клейтона последнюю надежду. Он видел сияющие глаза Клейтона, когда год назад гот ходил с ними на рождественскую службу. Тогда по крайней мере он горячо любил девушку. — Она почти ни с кем не видится. Временами я просто оставляю для нее продукты у дверей, иногда она их забирает, иногда — нет. — Но он делал это в память о ее бабушке. Как жаль, что некому точно так же позаботиться о его дочери Елене… И вот сейчас он умолял Клейтона Эндрюса навестить Зою. Он бы сделал что угодно, чтобы помочь девушке. Он почти сожалел о приезде Жильяра, но, с другой стороны, им надо было узнать, не могли же они продолжать надеяться вечно.

— Я сделаю все, что смогу. — Капитан взглянул на часы. Пора было возвращаться на очередное заседание. Он встал, расплатился за кофе и по дороге в отель поблагодарил князя Владимира.

Клейтон сомневался, что Зоя захочет его видеть.

Ведь он бросил ее, при этом она так и не поняла почему. Должно быть, теперь она ненавидит его — что ж, может, это и к лучшему. Но капитан не мог допустить, чтобы Зоя угасла во цвете лет. Князь Владимир нарисовал кошмарную картину.

В тот вечер он с нетерпением ждал конца заседаний и в десять часов, выйдя из гостиницы, поймал такси и назвал шоферу Зоин адрес. К счастью, на этот раз водитель оказался французом, а не нищенствующим русским аристократом.

Дом показался капитану до боли знакомым, и на мгновение он заколебался, прежде чем начал медленно подниматься по лестнице. Он не знал, что сказать, может быть, ничего говорить и не надо. Главное — это то, что он здесь. Лестница показалась капитану бесконечной. В подъезде по-прежнему было темно и холодно. А запахи стали еще более отвратительные. Он покинул Париж полтора месяца назад, но за столь короткое время так много изменилось, так много всего произошло! Он долго стоял перед дверью, прислушиваясь: возможно, она уже спит — и внезапно вздрогнул, услышав шаги.

Он тихо постучал, и шаги смолкли. Их долго не было слышно, наверное, она подумала, что стучавший ушел. И снова послышался звук шагов. На сей раз он услышал, как залаяла Сава. У него сильнее забилось сердце от одной только мысли, что Зоя так близко, но сейчас он не имел права думать о себе, он должен был подумать о ней. Он пришел сюда, чтобы помочь ей, а не себе, и с этой мыслью он вновь постучал и крикнул через дверь:

— Telegramme! Telegramme![4].

Это был обман, но он знал: иначе она не откроет.

Шаги приблизились, дверь приоткрылась, но там, где он стоял, она его видеть не могла. И тогда он сделал шаг вперед, приоткрыл дверь пошире, слегка отодвинул ее в сторону и мягко проговорил:

— Вам надо быть осторожнее, мадемуазель.

Она задохнулась от изумления, лицо ее было мертвенно-бледно. Он поразился, как она похудела. Князь был прав. Зоя выглядела ужасно: худая, изможденная, бледная, с широко раскрытыми, испуганными глазами.

— Что вы здесь делаете?

— Я приехал из Нью-Йорка посмотреть, как ты живешь. — Капитан старался держаться непринужденно, но вид ее говорил о многом. Ей было не до смеха, не до любви, не до нежностей.

— Зачем вы пришли сюда? — Она стояла, сердито насупив брови, такая маленькая, что от жалости у него разрывалось сердце. Ему хотелось обнять ее, но он не смел.

— Я хотел увидеть тебя. Я здесь на Версальских переговорах. — Они все еще стояли в прихожей, и он вопросительно смотрел на нее. В это время подошла Сава и лизнула ему руку. Она-то его не забыла. — Можно мне войти на несколько минут?

— Зачем? — Глаза у нее были большие и печальные, но еще красивее, чем прежде.

Клейтон больше не мог лгать.

— Потому что я все еще люблю тебя, Зоя, вот зачем.

Он вовсе не собирался говорить ей это, но это была правда.

— Это уже неважно.

— Для меня важно.

— Полтора месяца назад, когда ты уехал, это было неважно.

— Тогда это тоже было очень важно для меня. Я считал, что поступаю по отношению к тебе правильно.

Я думал, что ты имеешь право на большее, чем я могу тебе предложить. — Он мог предложить ей благополучие, но он при всем желании не мог стать снова молодым, вернуть годы, потерянные до встречи с ней. В тот момент это было правильно, но теперь, после рассказа князя Владимира обо всем происшедшем, он уже в этом не был так уверен.

— Я оставил тебя здесь потому, что люблю тебя, а не наоборот. — Она отказывалась понимать его логику. — Я не собирался бросать тебя. Я не предполагал, что так много всего произойдет после моего отъезда.

— Что ты имеешь в виду? — Она печально посмотрела на капитана и поняла, что он все знает.

— Сегодня я видел князя Владимира.

— И что же он рассказал тебе? — Она по-прежнему находилась на расстоянии и пристально смотрела ему прямо в глаза, отчего у него разрывалось сердце. Она слишком много выстрадала. Это было несправедливо.

Пусть бы это случилось с кем-то другим. А не с ней, не с Евгенией Петровной, не с Романовыми… и даже не с князем Владимиром. Ему было жаль их всех. И кроме того, он любил ее…

— Он рассказал мне все, малышка. — Клейтон шагнул к Зое и осторожно обнял ее. Она не сопротивлялась. — Он рассказал мне о бабушке, — он на мгновение заколебался, — ..и о твоих родственниках… и о бедной маленькой Машке…

Она всхлипнула и отвернулась, но он продолжал держать ее в объятиях, и тогда, как будто плотина прорвалась, она заплакала навзрыд, а он, осторожно захлопнув дверь, понес ее на руках, как маленького ребенка, в комнату и сел на кушетку, держа ее в объятиях. Она плакала очень долго, ее всю трясло, она судорожно всхлипывала, когда рассказывала ему обо всем, что услышала от Жильяра, а Клейтон продолжал держать ее в своих объятиях. И наконец в комнате воцарилась тишина. Она взглянула на него опухшими от слез зелеными глазами, и он нежно поцеловал ее. Поцеловал так, как ему уже давно хотелось.

— Мне очень жаль, что меня не было в Париже, когда он приезжал.

— С тех пор как ты уехал, все было так ужасно…

И Машка… О боже, бедная Машка… по крайней мере, Пьер сказал, что ее-то застрелили сразу. Но другие…

— Не думай больше об этом. Забудь.

— Такое разве забывается? — Она все еще сидела у него на коленях, как во время разговоров с отцом, давным-давно.

— Ты должна себя пересилить, Зоя. Вспомни о своей бабушке, подумай, какой смелой она была. Она увезла тебя из России, спасла тебя, даровала тебе свободу и жизнь. Она привезла тебя в Париж не для того, чтобы ты перестала надеяться, отреклась от всего и сидела взаперти, моря себя голодом. Она привезла тебя сюда в поисках лучшей жизни, в поисках счастья.

Теперь ты просто не имеешь права опустить руки — это было бы предательством по отношению к графине, к ее памяти, ко всему, что она делала для тебя. Ты должна отблагодарить бабушку, сделать все возможное, чтобы наладить свою жизнь.

— Наверное, ты прав, но сейчас это так трудно. — И тут, что-то вспомнив, Зоя робко взглянула на Клейтона. — Перед смертью бабушка рассказала мне о деньгах. Я собиралась отослать их тебе, но пришлось ими воспользоваться. — Она слегка покраснела и стала вновь похожа на себя прежнюю.

— Я рад, что они пригодились. — Клейтону было неловко, и он сменил тему:

— Владимир говорит, что ты уже несколько месяцев не танцуешь.

— С тех пор как бабушка заболела, а потом умерла, после приезда Жильяра… я не могла заставить себя вернуться в балет.

— Теперь это не имеет значения. — Он обернулся и, заметив самовар, ностальгически улыбнулся.

— Что ты хочешь этим сказать? Знаешь, Дягилев снова приглашал меня на гастроли. Теперь я могла бы поехать. — Она снова всхлипнула, а он улыбнулся.

— Нет, не могла бы.

— Почему же?

— Потому что ты едешь в Нью-Йорк.

— Я? — Она не верила своим ушам. — В Нью-Йорк? — В этот момент у Зои был вид ребенка, и он рассмеялся.

— Потому что ты выходишь за меня замуж. Даю тебе две недели на сборы. Что скажешь?

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Ты это серьезно?

— Да, если ты согласна выйти за меня. — Он вдруг осознал, что Зоя носит графский титул. Но это только пока он на ней не женился. А потом до конца жизни она будет миссис Клейтон Эндрюс. — Если вы настолько глупы, что хотите связать свою жизнь со стариком, то пеняйте на себя, мисс Юсупова. Я вам о своем возрасте больше не собираюсь напоминать.

— Хорошо. — Она прижалась к нему, как потерявшийся ребенок, и снова заплакала, но теперь это были слезы радости.

— А теперь, — сказал он, осторожно ставя ее на ноги и вставая сам, — возьми с собой кое-какие вещи. Я сниму тебе номер в отеле. Буду присматривать за тобой, пока мы не уедем. Я не хочу стучаться в эту дверь еще две недели и кричать: «Telegramme!»

Зоя засмеялась и вытерла слезы.

— Как же подло ты меня обманул!

— Но и ты хороша: притворяешься, что тебя нет дома. Ладно, собирай вещи. Мы можем зайти сюда через несколько дней и забрать то, что ты захочешь взять с собой.

— У меня немного вещей. — Она оглядела комнату, где не было почти ничего, что бы ей хотелось взять с собой — разве что самовар и кое-какие бабушкины вещи. Зое хотелось все забыть и начать новую жизнь.

И вдруг она с ужасом посмотрела на Клейтона:

— Ты серьезно? — А вдруг он передумал? Что, если он снова бросит ее здесь или в Нью-Йорке? Он увидел страх в ее глазах и инстинктивно потянулся к ней.

— Конечно, серьезно, малышка. Мне надо было забрать тебя с собой в прошлый раз. — Но они оба знали, что тогда она не могла покинуть бабушку. В то время Евгения Петровна была недостаточно здорова, чтобы ехать с ними. — Я помогу тебе упаковать вещи.

Она уложила вещи в маленький, до смешного маленький чемодан, а затем вспомнила о собаке. Зоя не могла оставить Саву здесь, она была единственным оставшимся у нее близким существом — конечно, не считая Клейтона.

— Могу я взять Саву с собой?

— Конечно. — Он подхватил собачку, которая норовила лизнуть его в подбородок, затем взял Зоин чемоданчик, а она выключила свет. Не оглядываясь, она захлопнула дверь и пошла вниз по лестнице за Клейтоном. В новую жизнь.

Чтобы собрать свои вещи, ей потребовалось несколько часов. Она уложила самовар, книги, бабушкино шитье, ее шали, свои платья и их кружевную скатерть, но больше почти ничего не было. Все остальное Зоя раздала — князю Владимиру, нескольким друзьям и священнику собора Александра Невского.

Они попрощались с князем, она пообещала писать.

А через несколько дней она стояла в мэрии рядом с Клейтоном, где их объявили мужем и женой. Это было как во сне: она смотрела на него, а по ее щекам медленно текли слезы. Она потеряла все — а теперь даже собственное имя. У нее был только Клейтон. По дороге в гостиницу Зоя так к нему прижималась, что казалось, будто она боится, что он снова передумает.

Они провели еще два дня в Париже, а затем поехали на поезде в Швейцарию, где решили провести медовый месяц; Зоя призналась Клейтону, что ей очень хочется снова увидеть перед отъездом Пьера Жильяра.

Они ехали до Берна два дня с бесконечными остановками, но, когда она проснулась в последний день путешествия, у нее замерло сердце. Покрытые снегом вершины гор приветствовали ее, и на мгновение Зое показалось, что она снова в России.

Жильяр встретил их на вокзале, и они поехали к нему домой. Жена Жильяра была няней детей Романовых. Она со слезами поцеловала Зою, и весь обед прошел в воспоминаниях. Им было что вспомнить — и горе, и радости объединяли этих людей.

— Когда вы возвращаетесь в Екатеринбург? — тихо спросил Клейтон, когда Зоя с женой Жильяра ушли смотреть фотографии.

— Как только соберемся с силами. Жизнь в Сибири тяжело далась моей жене. Я не хочу, чтобы она снова со мной ехала. Мы договорились встретиться с Гиббсом и посмотреть, сможем ли мы выяснить еще что-нибудь.