Взрыв смеха Наполеона тотчас успокоил ее.

– Она? Фортюнэ? Ах, конечно, нет, это не добродетель! Да ее прозвали «первая распутница Франции». Со времен Директории, когда она была одной из самых сногсшибательных «merveileeuses»[7], она не считала любовников, но, хотя ее добродетель только далекое воспоминание, она обладает качествами надежными и прочными: честным сердцем, искренностью, верностью в любых испытаниях, преклонением перед дружбой… Знаешь ли ты, что она бросилась к моим ногам, умоляя не расторгать брак с Жозефиной? Да, это верный друг. Ее острый язык, состояние и дом всегда к услугам тех, кого она любит… и я хочу, чтобы она полюбила тебя. Ты никогда не сможешь найти лучший оплот, чем она, против злобности высшего общества, которое она знает как никто. К тому же она живет недалеко от Монмартра в очаровательном доме, достаточно скромном, чтобы ночные визиты не привлекали внимания и чтобы укрывать кого-нибудь…

– Укрывать кого-нибудь? Кто должен там прятаться?

– Ты, Марианна! Я решил спрятать тебя до того момента – уже недалекого, будь спокойна, – когда ты станешь блистательной очевидностью. Разве я не говорил, что хочу сложить к твоим ногам Париж, Рим, Милан, Брюссель?.. Нет, никаких расспросов, сама увидишь. Теперь пойдем.

В кабинете Императора, строгой комнате, заставленной высокими книжными шкафами красного дерева, ожидала женщина, и Марианна сразу же вспомнила ее. Можно ли забыть такую своеобразную внешность темнокожей креолки? Благодаря чисто экзотическому типу Фортюнэ Гамелен и в тридцать четыре года оставалась необыкновенно соблазнительной. Великолепные черные волосы, очень белые, словно выточенные зубы, красные, немного полноватые, может быть, из-за какой-то капли черной крови, губы. Все это подчеркивалось изысканной грацией подлинной островитянки, на которую одна Жозефина могла претендовать. Одна была родом с Мартиники, другая – из Сан-Доминго, но их всегда связывала крепкая дружба. Марианне нравился прямой взгляд и улыбка мадам Гамелен и даже обволакивавший ее всегда очень резкий запах розы.

При виде молодой женщины, явно смущенной ее присутствием, Фортюнэ живо поднялась с маленького канапе, покрытого зеленым с золотом полосатым атласом, на котором она сидела в роскошной меховой шубе, и внезапно обняла ее, воскликнув с певучим креольским акцентом:

– Дорогая милочка, вы не представляете себе, как я рада взять вас под свое крылышко. Уже давно я мечтала утащить вас от этой дурехи княгини! Как вам удалось освободить ее, сир? Дорогой Талейран охранял ее, словно Язон – Золотое Руно.

– Откровенно говоря, у меня не было трудностей. Старый плут попался в собственную ловушку! Но я не против, если вы сообщите ему о том, что я доверил ее вам… при условии, что он сохранит молчание. Я не хотел бы, чтобы о ней говорили сейчас. Когда он узнает, что произошло, он вынужден будет сочинить какую-нибудь историю. И мне кажется, – добавил с насмешливой улыбкой Наполеон, – что это потреплет ему нервы! А теперь уходите. У меня дела. Ваша карета у маленькой двери, Фортюнэ?

– Да, сир. Она ждет там.

– Прекрасно! Я буду у вас сегодня вечером часов в одиннадцать. Чтобы не было посторонних! Что касается тебя, птичка певчая, займись собой, но думай только обо мне.

С заметным нетерпением он начал нервно складывать и раскладывать бумаги и папки, лежавшие на большом письменном столе. Марианна даже и не подумала обидеться на это. Она была озабочена другим. Упоминание м-м Гамелен о мифологическом завоевателе Золотого Руна напомнило ей о товарище по приключениям, и это воспоминание было не из приятных. Он ранен, он, может быть, ожидает ее, а она должна нарушить данное ему слово. Это была тягостная мысль, но ведь она так счастлива! Разве не предпочтительней эти угрызения совести тому сожалению, которое она испытала бы, покинув Францию? Язон быстро забудет ту, кого он выиграл той безумной ночью.

– Ты могла бы, по крайней мере, поцеловать меня вместо того, чтобы предаваться мечтам! – упрекнул Наполеон, шутя потянув ее за ухо. – Время до вечера будет так тянуться, ты знаешь? Но сейчас надо тебя прогнать.

Стесняясь присутствия Фортюнэ, предупредительно отошедшей к окну, Марианна с некоторой робостью поцеловала его. Хотя он и был в халате, Наполеон оставался Императором. Она выскользнула из его объятий, чтобы сделать глубокий реверанс.

– К услугам Вашего Величества… и более чем когда-либо ваша покорная служанка!

– Я готов поклониться тебе, когда ты принимаешь вид настоящей герцогини, – смеясь, воскликнул он. Затем, изменив тон, он позвал: – Рустан!

Немедленно появился мамелюк в белом тюрбане, одетый в великолепный костюм из расшитого золотом красного бархата. Это был высокого роста грузин, когда-то проданный в рабство турками и освобожденный с сотней своих собратьев генералом Бонапартом во время Египетской кампании. Хотя он и проводил все ночи у дверей Императора, два года назад он женился на дочери дворцового привратника, Александре Дувиль. Едва ли можно было найти человека более миролюбивого, но Рустан со своей смуглой кожей, турецким тюрбаном и большим ятаганом произвел такой экзотической внешностью сильное впечатление на Марианну.

Наполеон приказал ему проводить дам до кареты, и после очередного реверанса Марианна и Фортюнэ покинули императорский кабинет.

Спускаясь за Рустаном по малой дворцовой лестнице, м-м Гамелен взяла под руку свою новую подругу, обдав ее ароматом розы.

– Предсказываю вам завоевание мира, – весело сказала она, – если только Его Величество не вздумает изобразить султана и не запрячет вас надолго. Вы любите мужчин?

– Я люблю… одного! – ответила озадаченная Марианна.

Фортюнэ Гамелен рассмеялась. Смех у нее был необыкновенно теплый, искренний и заразительный, открывавший за алыми губами сверкающие миниатюрные зубы.

– Конечно, вы в этом ничего не смыслите! Вы любите не мужчину, вы любите Императора! С таким же успехом можно сказать, что вы любите Пантеон или новую Триумфальную арку Карузеля!

– Вы считаете, что это одно и то же? Я не нахожу. Знаете, он совсем не такой внушительный. Он…

Она попыталась найти слово, которым могла бы выразить свое счастье, но, не найдя ничего достойного, ограничилась вздохом:

– Он удивительный!

– Я это прекрасно знаю, – воскликнула креолка. – Я знаю также, что его способность обольщать, когда он берет на себя труд заняться этим, ошеломляет, но когда он становится противным…

– Разве он может быть таким? – перебила ее искренне удивленная Марианна.

– Вы бы услышали, как он в разгар бала говорит какой-нибудь даме: «У вас отвратительное платье! Почему вы всегда носите одно и то же? Я видел вас в нем раз двадцать!»

– О нет! Это невозможно!

– Наоборот, вполне возможно, и даже, если хотите, чтобы я была до конца откровенна, именно это придает ему особое обаяние. Какая женщина – настоящая женщина – не хотела бы узнать, каков в любви этот царственный грубиян со взглядом орла и улыбкой ребенка? Какая женщина не мечтала хоть часок побыть Омфалой этого Геркулеса?

– Даже… вы? – с лукавым видом спросила Марианна.

– Да, разумеется, признаюсь в этом… по крайней мере, одно время. Но я быстро излечилась.

– Каким образом?

Снова под сводами дворца разнесся переливчатый смех.

– Да потому, что я слишком люблю мужчин! И в этом, поверьте мне, я глубоко права. Что касается Его Величества Императора и Короля, то то, что я ему отдала, вполне стоит, я думаю, любви.

– Что же это? Дружба?

– Мое заветное желание, – вздохнула молодая женщина с мечтательным видом, – мое заветное желание – стать его настоящим другом! Он знает, впрочем, что я люблю его, и особенно, что я восхищаюсь им. Да, – продолжала она с внезапной горячностью, – он достоин восхищения больше, чем кто-либо в мире! Да прости меня Бог, но, по-моему, Он ему в подметки не годится!

Взошло робкое солнце, окрасив венецианских лошадей на новой Триумфальной арке. День обещал быть хорошим.

М-м Гамелен жила на улице Тур-Овернь, между старинной заставой Поршерон и новой – Мучеников, за стеной Откупщиков налогов, в очаровательном доме с садом и дворцом, где до Революции графиня де Жанлис воспитывала детей герцога Орлеанского. Соседом был главный ловчий императорской охоты, а визави – некий финансист – снимал дом для танцовщицы из Оперы, Маргарит Вадэ де Лиль. Построенный в прошлом веке, дом напоминал чистые линии Трианона, и, если в усыпленном зимой саду царила тишина, в бассейне посреди двора играли струи фонтана. В целом, особенно из-за немного необычного расположения этой улицы на склоне, здесь Марианне понравилось. Несмотря на снующих взад-вперед слуг, несмотря на крики и шум просыпающегося Парижа, в доме Фортюнэ с его белыми стенами было что-то успокаивающее, мирное, что ей импонировало больше, чем показная роскошь отеля Матиньон.

Фортюнэ поместила гостью в очаровательной, обтянутой розовым китайским шелком комнате, с кроватью из светлого дерева, с большим муслиновым пологом. В этой комнате, находившейся рядом с ее собственной, жила ее дочь Леонтина, которая в данный момент была воспитанницей знаменитого пансиона м-м Кампан в Сен-Жермене. И тут же Марианна убедилась, что беззаботность креолки была только видимостью, ибо она сразу развила бурную деятельность. В мгновение ока перед нею появились: просторный батистовый пеньюар с кружевами, синие бархатные комнатные туфли, горничная для нее, – принадлежавшие Леонтине Гамелен, – и солидный завтрак, за который она уселась вместе с успевшей переодеться хозяйкой против ярко пылающего огня. Марианна с интересом убедилась, что бывшая «щеголиха», которая когда-то отваживалась выходить на Елисейские Поля в одном муслиновом платье на голом теле, в своей уютной квартире вернулась к прежним привычкам. Ее воздушное, украшенное лентами дезабилье не скрывало превосходное сложение, а, наоборот, подчеркивало смуглую прелесть дочери островов.

Обе молодые женщины с аппетитом поглощали тартинки, варенье и фрукты, запивая их горячим крепким чаем с молоком, заваренным по английскому рецепту в тончайшем розовом фарфоре Индийской компании. Закончив, Фортюнэ с удовлетворением вздохнула:

– Поговорим! Чем вы хотите теперь заняться? Принять ванну? Поспать? Читать? Я бы хотела написать несколько слов господину де Талейрану, чтобы поставить его в известность о том, что с вами произошло.

– Прошу вас, – возразила Марианна умоляющим тоном, – есть дело, которое мне кажется более срочным… Один из моих друзей, тот, что помог мне бежать из каменоломен Шайо, был ранен. Это американец, моряк, человек необыкновенный, и я не знаю, что с ним случилось. Император…

– Испытавший уколы ревности, как простой смертный корсиканец, не захотел ответить на ваши вопросы! Но расскажите мне об этом американце. Я всегда восхищаюсь людьми оттуда, может быть, потому, что родилась недалеко от них. В них живет дух авантюризма и эксцентричности, который я нахожу увлекательным. Расскажите мне этот роман, ибо я чувствую, что мне сообщили только краткое изложение, а я так люблю романы!

– Я тоже, – улыбаясь, сказала Марианна, – но именно от этого я не в особенном восторге!

С блестящими от возбуждения глазами слушала Фортюнэ рассказ о том, что произошло с вечера 21 января, когда молодая женщина покинула отель на улице Варенн, чтобы поехать в Бютар. Она рассказала о Брюсларе и Морване, чья судьба ей неизвестна, о ее друге Жоливале, тоже вызывавшем у нее беспокойство, о рассыльном Гракхе-Ганнибале Пьоше и, наконец, о Язоне Бофоре, с которым она сегодня должна была уехать в Америку.

– Я, не колеблясь, уехала бы с ним, – сказала Марианна в заключение, – если бы Император не взял с меня обещание остаться.

– И вы действительно уехали бы… несмотря на то, что произошло этой ночью в Тюильри?

Марианна немного подумала, затем вздохнула.

– Да… Если бы он не уверил меня, что нуждается во мне, и я не пообещала остаться, я, несомненно, уехала бы сегодня!

– Но… почему?

– Потому что слишком люблю его! Теперь, когда я знаю, кто он и что должно произойти в ближайшие месяцы, этот… этот брак с эрцгерцогиней заставит меня страдать. Что бы там ни говорили, я знаю, что мне будет плохо, так как я даже не смогу ревновать к ней. Вот почему лучше было бы уехать сразу после восхитительных часов любви. Я увезла бы немеркнущие воспоминания. И даже в эту минуту, когда я говорю с вами, я жалею, что осталась, ибо страшусь того, что меня ожидает. Я спрашиваю себя: не лучше ли будет пойти против его воли?.. Я ведь еще даже не знаю, что он сделает со мною, какова будет моя жизнь!

– На вашем месте я доверилась бы ему и проявила немного терпения. Что касается бегства, то это не в ваших силах, – помрачнев, сказала Фортюнэ. – Он не даст вам уехать. За вами погонятся, схватят и силой привезут к нему. Наполеон никогда ничего не упускает из своих рук. Вы принадлежите ему! И рано или поздно вам придется терпеть муки из-за него, даже если его не в чем будет обвинить. Любить такого человека – дело ненадежное. Но если вы смиритесь с этим, надо так устроиться, чтобы потерять поменьше, а получить побольше! Вот почему я недавно спросила: любите ли вы мужчин? Когда голова занята несколькими сразу, их возможности причинять страдания намного уменьшаются. Лично я предпочитаю сделать двоих счастливыми, чем заставить страдать одного.