— Что вы этим хотите сказать?

— Только одно. Не Мария взяла этот бокал. Я дал его ей, когда увидел, что она побледнела и вот-вот лишится сознания.

— Значит, вы…

— Доктор, да вы в своем уме?! Вы что, не способны сложить два и два? Вы так уверены в том, будто я злоумышлял против Марии, что не видите дальше своего носа?

«Ну как же он кричит! О чем это, зачем?.. Может быть, если попытаться понять, в чем суть спора, голова будет не так болеть?»

— Еще раз повторяю: я раньше пил из этой бутылки. Но янтарным бокалом воспользовался впервые. И то лишь потому, что он выпал на пол, то есть подвернулся под руку, а хрустальные, из которых я обычно пью, остались стоять. Я поднял янтарные кубки, безотчетно взял самый красивый, налил вина, поднес к губам…

— Что?!

— Что слышите! Я хотел пригубить, а потом увидел, что Мария сейчас упадет, и протянул бокал ей. Что было потом, известно.

— Иисусе… Господи Иисусе! Но ведь это означает…

— Наконец-то до вас дошло! Я понимаю, проще допустить, что барон Корф решился убить свою жену, чем поверить, что он сам лишь случайно, по прихоти судьбы, остался жив.

— Но это означает…

— Да что вы заладили: означает, означает! То и означает, что Мария — случайная жертва, а яд был предназначен мне.

«Яд был в бокале? Яд предназначался Корфу?!»

Мария содрогнулась, хотела закричать, но сковывающая ее немота и неподвижность были по-прежнему неодолимы.

— Вам?! Но зачем? Почему? Кто это сделал?

— Верно, тот, кто преподнес мне эти бокалы. Небось он дивится, что я до сих пор жив. Они у меня уже более полутора лет. Странно, что яд не потерял своих качеств.

— Он и через двадцать лет их не потеряет, тем более если смешать его с винным спиртом. Удивительно, однако, почему вы не обратитесь к властям, не прикажете арестовать того, кто сделал вам столь «бесценный» подарок!

— Я бы давно уже сделал это, когда бы знал, кого обвинять. Но полтора года назад как раз приехала моя жена. Вскоре после этого, по случаю своих именин, я получил довольно много подарков; были и присланные по почте или с нарочными — с горячими поздравлениями от самых разных, порою мало знакомых или даже вовсе незнакомых людей. Благодарили за какую-то помощь, искали моей протекции… Я уж и не помню, кто и какие подарки прислал. Среди прочих — и эти кубки. Я был восхищен ими, но почему-то мне и в голову не приходило пить из них. Я воспринимал их как произведение искусства. Помню, как раз накануне дня моего ангела курьер, прибывший из России, граф Комаровский, бывший спутником моей жены по пути в Париж, рассказывал, как они рассматривали кенигсбергские янтари, какое это богатство, какая красота, и, получив эти янтарные кубки, я еще подумал: не Мария ли прислала их мне?

— Ну, сударь! С чего бы это баронессе делать вам подарки тайком?

— Неточно выражаетесь. Следовало бы сказать: с чего бы это моей жене вообще делать мне подарки?

Глаза Марии ожгло слезами. «Я хотела подарить их тебе, но их у меня похитили! И все же бокалы дошли до тебя. Но кто это сделал? Ах, если бы знать! Тогда бы я все смогла понять».

— Боже мой… Нет, не может быть!

— Что с вами, доктор? Вы побледнели!

— Нет, нет.

— Говорите. В чем дело?

— Простите, барон. Страшная мысль пришла вдруг мне в голову. Нет, это дьявольское наваждение… Но стоило вам связать имя вашей жены с этим подарком… Я хочу сказать, стоило лишь предположить, что бокалы были посланы ею (в конце концов, такие роскошные янтари могли быть куплены только в Кенигсберге или Мемеле, словом, на берегу Балтийского моря), как вдруг я вспомнил, с чего начался наш разговор.

— Да, вы говорили, что нашли в спальне Марии вот это. Кусок смолы, пахнущий травами. Какое-то лекарство?

— Нет. Это пернак.

— Впервые слышу.

— Неудивительно. Вам, смею думать, до сего времени не приходилось иметь дела с ядами, а значит, и с противоядиями. Так вот, пернак — сильнейшее противоядие, какое только известно современной науке. Свойство его — предохранительное. Вам приходилось что-нибудь слышать о царе Митридате?

— Разумеется. I век до Рождества Христова; Митридат Евпатор, царь Понтийский… Вел борьбу со скифами, подавил восстание рабов под предводительством Савмака в Боспорском царстве. Подчинил своей власти все побережье Черного моря, однако в войнах с Римом был побежден и покончил с собой.

— Все верно. Однако вы привели факты его политической биографии. А с точки зрения медицины гораздо более интересно, как именно Митридат покончил с собой.

— Ну, если вспомнить предмет нашего разговора… очевидно, он отравился?

— В том-то и дело, что нет! Предпринял несколько попыток — и бесполезно! Митридату пришлось прибегнуть к кинжалу, чтобы лишить себя жизни. Видите ли, всю жизнь он боялся быть отравленным — в ту эпоху яды были в большой моде! — и спасался от них тем, что каждое утро добавлял минимальное количество различных ядов в свою пищу. И в конце концов уже не существовало отравы, которая могла бы его убить. То же и пернак: если каждое утро выпивать малое количество его настоя, организм приобретает способность сопротивляться отраве. Я-то недоумевал, как баронесса ухитрилась остаться жива. Теперь мне все ясно. Объяснение может быть только одно! Она знала, что в доме есть яд, и хоть он предназначен не ей, но по несчастной случайности — вроде той, которая и произошла! — она может быть отравлена, госпожа Корф предприняла меры предосторожности. Взгляните: пернак не засохший. Он мягкий, рыхлый. Кто-то каждое утро настаивал его в горячей воде. Ох, как все теперь понятно!.. Satan [164]!

— Доктор, вы в своем уме?!

— Вы это уже говорили сегодня, барон! Да, я в своем уме. И я знаю теперь, что произошло: не вы хотели отравить свою жену. Она хотела отравить вас! Она послала вам эти бокалы. Один из них был отравлен. Она терпеливо ждала, когда стрела судьбы настигнет вас, а сама тем временем расчетливо старалась обезопасить свою жизнь. Она целилась метко… но не рассчитала направления ветра! Стрела ее ненависти поразила ее же саму. Она угодила в собственную ловушку.

— Я не верю в это. Нет. Она не смогла бы…

— Я понимаю. Но вы подумайте — и поймете, — все сходится. Мой вам совет — как можно скорее снеситесь с тем курьером, который путешествовал с баронессой.

— С Комаровским?

— Вот-вот. И если он подтвердит, что она покупала янтарные кубки, значит… Но смотрите, чтобы это известие не пришло слишком поздно. Будьте осторожны, барон. Умоляю вас, будьте осторожны!..


Мария открыла глаза. Темно — лишь светится ночник; и никого нет в спальне. Стоял предрассветный час — самое томительное время, когда властвуют демоны зла и смерти, навевая тяжкие сны. Что ж, выходит, этот разговор ей приснился? Или он все-таки был? Во сне или наяву доктор обвинил ее в попытке отравить мужа?

Мария невесело рассмеялась. Собственный смех показался таким же нереальным, как только что услышанный спор. А впрочем… все очень логично. Если барон и впрямь отправит запрос Комаровскому, тот ведь непременно подтвердит покупку бокалов.

Уж наверняка он не забыл того эпизода! И тогда все встанет на свои места: злодейка, развратница, обманщица Мария Корф смазала бокал ядом, чтобы сгубить своего супруга и унаследовать все его состояние. Рано, поздно ли, кубок из красного янтаря попал бы ему на глаза, так что… Так что…

«Нет! Все не так!»

Мария резко села, но тотчас вновь откинулась на подушки, сраженная слабостью. Ее даже в испарину бросило, сердце заколотилось в горле. Однако голова была необычайно ясна, и мысли — страшные догадки — спешили обогнать друг друга.

Что же она там под диктовку Вайяна писала пером, на котором еще не высохла кровь проклятого Мердесака? Все движимое и недвижимое имущество баронессы Марии Корф, урожденной графини Строиловой, отходит Евдокии Головкиной — так, кажется. Вот именно! Все имущество баронессы Корф!.. Не имение на Волге и деревня Любавино, не кирпичный завод, не угодья в Малороссии, а еще и лифляндское имение Корфа, и его богатство, и золотые рудники на Нижнем Урале, и доля в пушном промысле всей Тобольской губернии… немалые, ах, совсем немаленькие богатства! Мария вышла замуж за человека весьма состоятельного, который мог бы обойтись и без государственного жалованья, а век жить бездельным барином. И в случае смерти Корфа все его движимое и недвижимое имущество отойдет жене… которой потом наследует неведомая Евдокия.

Так что переведи дух, Мария! У тебя есть время пожить, ведь не ты намечена первой жертвой. Прежде чем умереть, ты должна сделаться богатой, очень богатой вдовой. Прежде чем умрешь ты, должен умереть твой муж!

Какое-то время Мария оцепенело смотрела в темноту, а потом губы ее тронула улыбка. Страшноватое, должно быть, зрелище являла собою она, полуоткинувшись на подушки, исхудавшая, измученная, едва вернувшаяся с того света, сидя с недоброй улыбкою на бледных губах, и если бы Евдокия Головкина, где бы она ни находилась, могла проницать взором ночное пространство и увидеть сейчас Марию, ее наверняка дрожь пробрала бы — дрожь весьма неприятного предчувствия.

Говорят, литература — это искусство совпадений. Чем более талантлив писатель, тем меньше натяжек в нагромождении невероятных случайностей ощущает читатель. Однако жизнь тоже состоит из совпадений и случайностей, а тот, кто управляет ими, способен управлять судьбою своей — и других людей. У проклятущей Евдокии теперь, когда замысел ее раскрыт, осталось только одно преимущество перед Марией: инкогнито. Немалое преимущество! Враг неизвестен. С ним придется бороться вслепую. Однако известна его ближайшая цель. И еще кое-что известно: он — вернее, она! — не в силах влиять на поступки Корфа; Евдокии приходится полагаться только на случай, который даст ей в руки желанную добычу. Вот ведь сколько времени пришлось ждать, чтобы Корф взял наконец отравленный бокал! Кроме того, Евдокии неведомо, что срок ей отпущен очень маленький: всего месяц, а то и короче. Никак не более месяца — и то в самом лучшем случае! — потребуется нарочному гонцу, чтобы добраться до графа Комаровского, передать ему вопрос Корфа — и привезти обратно ответ. А после этого уже никакая сила не спасет Марию от гнева барона. Да еще тут замешался доктор, который убежден в ее виновности и будет подзуживать Корфа. То есть у нее всего месяц на такое устройство случайностей и совпадений, чтобы в них, как в сеть, непременно попалась некая алчная, но крайне осторожная дама. Если она будет знать, что замысел ее под угрозой, что время крайне ограничено, она поторопиться, утратит осторожность. Например, если она узнает, что Мария при смерти, то попытается сделать все, чтобы Корф скончался прежде. Или если Корф предпримет какие-то шаги к разводу… Надо вынудить ее сделать выпад, броситься в расчетливо расставленную засаду! Но прежде…

Какие полезные нынче в голову воспоминания идут!

Еще когда страшными, тревожащими показались слова Николь о смерти мамаши Дезорде: «Ничего не скажешь: тетушка была особой предусмотрительной, и, хоть кровной родней я ей не приходилась, по завещанию все мне отказала…» Тогда промелькнул в ее словах какой-то след… но только теперь Мария готова была идти по этому следу.

Ах, хороша ночь нынче! Кровь буянит, сердце веселит! Сейчас Мария меньше чем когда-либо намеревалась умирать. Ее nature tardive [165] наконец-то проснулась! Предчувствие напряженного, целенаправленного действия, решительной схватки, правила которой наконец-то будет устанавливать она сама, а не судьба, придавало силы. Болезнь как бы улетучилась в одно мгновение, будто порча, снятая умелым знахарем.

Она от роду была лишена способностей к сочинительству, но сейчас весь сюжет ближайшего месяца чудился ей четко выписанным в уме, и она ощущала себя одной из тех героинь романов, судьбы которых так волновали ее прежде. Нет, она лучше, она интереснее, ведь героини романов не способны видеть в жизни смешное. А Марию заранее разбирал неудержимый смех, когда она воображала, какое лицо сделается у этой Евдокии Головкиной, когда злодейка будет публично разоблачена; и у Корфа, когда он узнает, кто спас его жизнь. Ну и много чего еще навоображала Мария, отогнав упоительные мечты, лишь напомнив себе, что цыплят по осени считают.

Мария еще посидела какое-то время, уставившись во мрак невидящими глазами и задумчиво покусывая губы, а потом схватила колокольчик и затрезвонила так требовательно, что вмиг распахнулись две укромные двери, ведущие в каморки, где спали вполглаза, сторожа свою барыню, Глашенька с Данилою — оба, необутые, со свечками в руках, они вбежали в спальню Марии, ожидая увидеть ее по меньшей мере умирающей, и враз лишились дара речи, узрев баронессу с пером в руках, что-то лихорадочно строчащей на бумажном листке.