Корф вскакивал, видение исчезало, дремлющая Анна Полина подхватывалась со своих кресел и, внимательно оглядев все углы, уверяла больного, что в комнате никого нет; барону не оставалось ничего другого, как признать, что роковой призрак из дома на улице Карусели не оставляет его своим вниманием.

Что ж, он был прав! Во всяком случае, Мария, которая ночь за ночью, повинуясь таинственному и меланхолическому влечению, являлась к постели своего недужного супруга, а потом скрывалась за ширмами, изо всех сил старалась выдержать взятую на себя роль, а поскольку, как известно, mundis vult decipi [177], то и Корф охотно оставался таким же decipi.


Итак, интрига развивалась как и было задумано. Мария могла жалеть лишь об одном: Корф поправлялся слишком быстро (Сильвестр сыграл свою роль отменно, удар его оказался совершенно безопасным, особенно если вспомнить ярость и ревность, коей тот был побуждаем к дуэли!), а значит, все меньше ночей остается ей, чтобы видеть мужа без помех, мечтая о том, что она может в любой миг коснуться его руки… по праву призрака! Мария старательно гнала от себя мечту о том, чтобы Корф однажды схватил привидение в объятия и попытался дознаться, какие причины заставляют Белую Даму маячить у постели недужного… может быть, он пожелал бы иметь ее в постели? Против сего Мария никак не стала бы возражать!

И вот настала последняя ночь. Как всегда, чуть стемнело, Мария украдкой выскользнула из дому. На соседней улице ее уже поджидал заранее нанятый Глашенькой экипаж, и через малое время он остановился возле укромной, скрытой в жасминовых зарослях калитки, ведущей в посольский парк. У Марии (разумеется, попечением добрейшего Ивана Матвеевича!) был ключ. Она отперла замок, прошелестела подолом по траве, отворила еще одну потайную дверку (ее петли были заботливо смазаны) и по узкой лестнице поднялась к последней на этом пути двери, за которой находился Корф.

Еще из-за двери она услышала какое-то движение в комнате, но, верно, почудилось: когда вошла, увидела Анну Полину, по своему обыкновению дремавшую в креслах, и Корфа, простертого на постели.

Первая ширма стояла у самого входа. Здесь Мария обыкновенно сбрасывала глухой черный плащ, делавший ее незримою во тьме, и делала первый шаг в роли призрака. Так происходило и нынче. Она опустила на лицо вуаль, вытащила неизменный платочек и поплыла к кровати Корфа, не сомневаясь, что сейчас встретит его горячечный взор, однако ничуть не бывало: глаза Корфа были закрыты — он спал.

Мария была разочарована, возмущена: как так, она пришла на свидание, а возлюбленный ее не явился — проспал?..

Однако она тотчас же смекнула, какое преимущество предоставляет ей новая ситуация. Если подумать, что все пять лет она мечтала повторить их единственный мимолетный поцелуй, — кто осудит Марию за то, что она проворно откинула вуаль, наклонилась и сперва едва-едва коснулась губ спящего барона, а потом, воспламенившись, впилась в них со всей своей неутоленной страстью, пусть даже мало приличной призраку? Впрочем, Мария тотчас сообразила, что вышла из образа, и в испуге отпрянула, уверенная, что Корф сейчас подхватится с постели и схватит ее, но ничуть не бывало: он даже не ответил на поцелуй, он даже не шелохнулся! Мария безотчетно потрясла его за плечо, взъерошила волосы — напрасно: он спал как убитый!

Странное подозрение пронзило ее… Она обернулась, намереваясь разбудить сиделку, поднять тревогу, да так и замерла с открытым ртом: кресло, где только что спала Анна Полина, было пусто, монашенка стояла вплотную к Марии… мелькнула мысль, что Анна Полина, бывшая гораздо ниже ростом, чем «привидение», как-то внезапно подросла. В следующее мгновение та вскинула голову, сорвала чепец — и успела зажать Марии рот за мгновение до того, как она выкрикнула:

— Вайян!..

Ибо это был он — на сей раз в женской монашеской одежде, но снова он, он!

* * *

Мария билась всем телом, пытаясь укусить его твердую ладонь, позвать на помощь, но ничего у нее не получалось. Наконец, утомившись, притихла… Переводила исполненный ужаса взгляд с неподвижного Корфа на монашеский чепец, брошенный на пол. Вайян понял ее недоумение и прошептал:

— С ней все в порядке. Она сидит вон за той ширмой. Крепко связанная, и рот заткнут, но вполне невредимая. С мужем твоим тоже все в порядке: я ему дал кое-что понюхать, он будет спать так крепко еще полчаса, не дольше, так что успокойся. Ну что? Не будешь больше кричать? Очень умоляю, не шуми. Я нарочно пробрался сюда, чтобы кое-что тебе сказать, а будешь буянить — уйду!

Мария слабо кивнула, и Вайян отнял ладонь от ее рта, однако Мария даже не шевельнулась, а так и стояла, уронив голову на плечо Вайяна. Ее страх разом прошел: как можно было забыть, что этому человеку она дважды обязана жизнью? Если бы не его появление в ломбарде… если бы не его пернак… Между ними существовала какая-то особенная близость, и Мария вдруг всем существом своим ощутила, что Вайян не сможет причинить ей вреда.

— Вот жизнь, а? — шепнул он едва слышно, и его теплое дыхание защекотало висок Марии. — Всегда про себя знал: когда я обнимаю прекрасную даму, то думаю только о чудесных бриллиантах в ее серьгах. А нас с тобою что-то так переплело, так связало… — Чудилось, он читал ее мысли. — Подумать только: если бы этой твари Eudoxy не понадобилось твое состояние, я никогда не узнал бы даже твоего имени. А сейчас мне кажется, что я знал и любил тебя всю жизнь… и даже прежде, чем появился на свет…

Мария вздрогнула, напряглась в его объятиях, Вайян тихонько вздохнул:

— Не тревожься. Я же знаю: я — ничто для тебя. Ты меня никогда не сможешь простить за то, что я вынужден служить твоему врагу, но знай: я пришел сегодня ради тебя. Оказывается, твоих денег, твоего состояния мало. Теперь нужны еще деньги твоего мужа! Через две недели вы получите приглашение на бал. Там он будет похищен, а после того, как напишет завещание в твою пользу, сразу же и убит.

— Как это — в мою пользу?.. — пробормотала Мария. — Я ведь его жена, значит, я и так наследую…

Вайян вздохнул.

— Жена-то жена, а ведь не знаешь ты, что он завещание свое переменил как раз перед тем, как на него напали на улице Карусели. Тебе определен самый жалкий пенсион, как бы в угоду приличиям, а все отходит в казну: у твоего барона ведь нет никакой родни. Уж не знаю, почему он так поступил. Если ты его прогневила… если я в том виновен, то прости. Прости! Мне совесть больная покоя не дает! Потому я и решил тебя предупредить, ведь моя вина в бедах твоих. Ну а когда вынудят его новым завещанием отменить старое, этим он себе приговор сразу и подпишет. Через две недели ты станешь богатой вдовой, моя милая! Однако, боюсь, порадоваться тебе удастся недолго: следующая очередь твоя настанет, так что берегись!

— Я не буду беречься, — все так же, в его плечо, пробормотала Мария. — Если он умрет — и я умру.

— Вот… как? — глухо проговорил Вайян. — Я не знал… Ну что ж сказать тебе? Тогда его береги! Предупредить тебя — вот все, что я могу!

И, отстранившись, он скинул с плеч монашеский балахон и шагнул к двери, но обернулся, метнул последний, исполненный тоски взгляд — и канул во тьму, оставив Марию утихомиривать свое переполошенное сердце, развязывать и освобождать от кляпа во рту насмерть перепуганную Анну Полину, потом ждать, когда Корф очнется от своего забытья и мутным взором обведет комнату в поисках призрака…

Однако он успел увидеть лишь край белого платья, растворившегося во тьме: Марии сейчас было не до игры.


Ей непременно хотелось с кем-нибудь поговорить, посоветоваться, решить, что делать теперь. Однако не Ивана же Матвеевича с постели среди ночи поднимать, обрушивая на него новую страшную новость! Только и оставалось, что воротиться к себе, на улицу Старых Августинцев, и сесть у окна спальни, напряженно размышляя.

Мало вероятия, что Корф поверит ее предупреждению. Симолин — тот, пожалуй, поверит, но что ему — в карман кафтана спрятать своего дипломатического агента, этого homme sans peur et sans reproche [178], чтобы избавить его от всех многочисленных опасностей, которые ему приготовила гораздая умом Евдокия Головкина? Предположим, он не поедет на этот бал. Но алчная дама придумает что-то другое. А на балу ему предстоит остерегаться — кого? Ох, ну почему, почему Мария так медленно соображает, почему только сейчас до нее дошло, что надо было вцепиться в Вайяна мертвой хваткой и выспросить наконец у него, кто такая эта Евдокия Головкина. А если бы он не стал отвечать, то поднять шум и крик, чтобы сбежались люди, охрана — чтобы схватили Вайяна! Нет, Мария только столбом стояла и предавалась сентиментальным размышлениям об их с этим разбойником особенных, сердечных отношениях. Потом до Марии вдруг дошло, что Вайян не обязательно должен знать, под какой маской является Евдокия Головкина в обществе, и она перестала корить себя за нерасторопность.

Легла, но, несмотря на усталость, сон бежал прочь: его отгоняла смутная обида. Вот она бьется, бьется, выдумывает Бог весть что, дабы избавить барона от опасностей, а он р-раз! — и единственным росчерком пера предал жену публичному позору! Даже не дождался ответа от Комаровского, охотно поверил, что Мария — новая madame де Бренвилье, а в том бокале и впрямь был «порошок наследства».

Наследство!.. Завещание!.. Уже два года, как вокруг этого вертиться вся ее жизнь…

Мария выбралась из постели, набросила пеньюар и, не заботясь, разбудит ли кого-то из слуг шлепанье туфель, отправилась в библиотеку. Наверняка там найдется какой ни есть кодекс, римское право или как там еще называются эти книги, в коих собраны все законы, определяющие отношения людей?

Такие книги и впрямь нашлись, и Мария, начав читать еще при свечах, засиделась до того, что уже высокое солнце заглянуло в окна библиотеки и коснулось шершавых, пожелтевших страниц, на которых подробнейшим образом объяснялся весь порядок наследования. Мария даже нашла путь, по коему и она, и Корф могли остаться в живых, несмотря на то, что их распоряжения как бы уже обрекали обоих на смерть. Ведь, по русскому праву, духовные завещания должны быть составлены в здравом уме и твердой памяти… точно, точно, эту фразу писала Мария в ломбарде под диктовку Вайяна — писала пером, запачканным в крови Мердесака! На этом основании недействительны были завещания безумных, сумасшедших и умалишенных, когда они составлены ими во время помешательства. Значит, по этому пункту завещание Марии вполне действительно. Была другая зацепка: как явствовало из Сенатского указа 1766 года, самоубийство, совершенное не в безумии или беспамятстве, считалось преступлением, и завещание самоубийцы, как и преступника, признавалось недействительным… А впрочем, о чем волноваться? Такая расчетливая и предусмотрительная особа, как Евдокия Головкина, наверняка же обставит гибель своих жертв самым подобающим образом — в виде трагической случайности, так что самоубийство не будет даже заподозрено, а стало быть, оснований признать завещание недействительным не окажется.

Конечно, если Корф все-таки неожиданно, при подозрительных обстоятельствах, погибнет, а в смерти его будет обвинена Мария — например, на основании показаний беспокойного доктора, — а потом предана суду и лишена всех прав состояния, то ее завещание тоже будет признано недействительным, даже если оно и составлялось прежде вынесения приговора…

И вот еще что: «Не могут быть завещателями постриженные в монашество, как отрекшиеся от мира и от собственности». Что ж, дело хорошее! А не присоединиться ли Марии к своей молоденькой подружке Анне Полине в монастыре Сент-Женевьев? Тут же возникло в памяти уныло вытянувшееся лицо брата Алешки, узнавшего о намерениях Машеньки похоронить себя заживо в монастыре и обречь на постылую рыбную кухню, — и Мария невольно расхохоталась. Придется искать другой выход, какой ни есть; в монастырь она всяко не пойдет, хоть на аркане ее тащи!

Взгляд скользил по строчкам — Мария силилась вникнуть в сложный текст. Русское право ограничивало завещательные распоряжения только родом имущества… что такое род имущества? А, вот пояснение: каждый может распорядиться свободно тем, что сам приобрел, но унаследованное недвижимое имущество, оставшееся после смерти, должно непременно поступить в пользу законных наследников: родовые имения не подлежат завещанию.

Мария вздохнула с облегчением: родовые имения не подлежат завещанию! Не получит чертова Eudoxy ни Любавина, ни малороссийских угодий!.. Но тут же в глаза бросилась другая строка: «Владелец, не имеющий потомства, может предоставить свое родовое имение, не нарушая прав супруга (супруги), одному из своих родственников или родственниц (хотя бы и помимо ближайших) из того же рода, от которого имение досталось завещателю».

Мария невидящими глазами уставилась в стену, пытаясь проникнуть в смысл сего речевого оборота.