— Вайян, помоги мне уехать, — тихо попросила Мария. — Я хочу вернуться домой. Мне нужно в Марсель.

— Да, — кивнул он. — Там будет ждать корабль, я знаю. Мне сказал Ночной Дюк.

— Тот, первый? — поняла Мария. — Кто он? Я обязана ему жизнью. Он послал Жако спасти меня.

— А это было нелегко сделать! — усмехнулся Вайян. — В смысле, убедить Жако. Он никак не мог забыть maudit charme и тот маскарад. Пришлось ему пригрозить, что, если с твоей головы упадет хоть один волос, я выгоню его с должности управляющего.

— Жако — твой управляющий? — не веря своим ушам, вскричала Мария, и Вайян обреченно кивнул:

— Ну не мог же я бросить старого товарища без всяких средств к существованию. Кстати, от него немало пользы. Мои батраки так его боятся, что виноградники в Сент-Юзеф приносят теперь вдвое больший урожай, чем прежде. Жако — очень верный человек. И только ему я без опаски могу доверить тебя. Он тебя довезет до Марселя в целости и сохранности!

— А что дальше?

— Русскому кораблю находиться в марсельской гавани сейчас небезопасно. Он будет ждать на рейде, посылая каждую ночь шлюпку к утесу Сент-Юзеф — на нем стоит мой замок. Эдакое воронье гнездо… Там, знаешь ли, даже фамильные привидения есть. Сказать по правде, я так увлекся сельским хозяйством, что руки до замка у меня просто не дошли. Но ты там долго не пробудешь, уверяю тебя. Там тебя ждут. Встретишь и своих старых знакомых… — тараторил Вайян, окутывая плечи Марии теплым плащом, провожая ее на улицу и усаживая в крестьянскую повозку, груженную пустыми бочонками.

Мария примостилась на козлах рядом с Жако, который улыбнулся так широко и добродушно, как если бы всю жизнь был ее лучшим другом.

— Прощай! Будь счастлива! — прошептал Вайян, еще раз крепко целуя Марию — и колеса загрохотали по мостовой. Только тут Мария сообразила, что Вайян так и не сказал ей, кто же такой Ночной Дюк.

* * *

Мария знала, что путешествие будет нелегким и раже опасным, однако чувствовала себя с Жако как за каменной стеной, если только существует стена, которая покупает сыр, ворует в садах яблоки и виноград (только это и могла есть Мария — от всего остального ее жестоко рвало), спит у дверей ее комнаты или на полу возле постели, одним угрюмым взглядом исподлобья разгоняя подозрительных людишек, непременно желающих вызнать, для чего и куда такая странная пара без устали пробирается по дорогам Франции — то в повозке, то верхом, то пешком. Жако действительно был надежен, как стена, и так же молчалив, так что Марии, хоть она и сама не страдала болтливостью, порою чудилось, что Жако либо дал обет молчания, либо просто опасается проговориться. Марии показалось даже, будто она ослышалась, когда в один прекрасный день — они шли над морем по склону горы, по которой расползались желтеющие виноградники, — Жако вдруг слегка сжал ее руку (но и этого было достаточно, чтобы Мария сморщилась от боли!) и сказал, указывая куда-то вдаль:

— Шато Сент-Юзеф!

Смеркалось. Вечер был тих и прохладен. Скупое солнце лениво поигрывало в зеленых морских волнах.

И Марии почудилось, будто время повернулось вспять, ибо замок на скале был точной копией того рыцарского замка, в котором много лет назад ее держали Вайян и Жако. И каменистая дорога вилась узкой лентой — Марии даже померещилось, что вот-вот из ворот, через ветхий от годов подвесной мостик прогрохочет колесами громоздкий дормез, запряженный четверкой отощавших лошадей, которыми правит ошалевшая от собственной смелости русоволосая девчонка с разными глазами… Она еще улыбалась призраку собственной юности, когда из ворот, прихрамывая, вышел человек, при виде которого Мария мельком, с испугом оглянулась на Жако, как если бы ожидала увидеть не молчаливого великана, а грозного Харона, который каким-то чудом пешком провел ее через Стикс в самое царство мертвых, ибо перед нею стоял не кто иной, как Данила.


Пожалуй, Мария за последнее время то ли просто устала, то ли устала удивляться, потому что ей показалось, будто она заранее знала, что увидит здесь именно Данилу. Ну конечно, подсказка была в лукавой улыбке Вайяна, в его словах: «Там тебя ждут. Ты встретишь там своих старых знакомых!» И она с восторгом кинулась на шею Даниле, расцеловала его и спросила:

— Как же ты спасся? И почему я не видела тебя в катакомбах?

— Да меня там и не было, — усмехнулся бывший куафер, бывший кучер Данила. — Когда Жако потащил вас к реке, я очухался, хотел за вами бежать, да меня кто-то схватил, втащил в повозку — и ну погонять! Это был Вайян — он мне сказал, что сам-то старинный приятель ваш, а о вас, мол, более беспокоиться нечего, вы все равно что уже спасены. Я бы к вам в тот же день прибился, да беда — Ночной Дюк был ранен, за ним ухаживать нужно было, меня Вайян с ним сюда отправил, а вас пообещал к нам сюда прислать при первой возможности. Я уж лоб себе отбил, поклоны земные отвешиваючи, — почти сердито потер лысину Данила.

— Господи, говорю, да когда же ты смилуешься над ней, над страдалицей?! Нельзя же так, говорю, Господи?

— Он и смиловался, — улыбнулась Мария, смахивая слезы счастья. — Вот вижу тебя… Вот скоро придет корабль, домой поплывем. Смиловался Господь, а?

— Только вот что, барышня, — решительно сказал Данила. — Ночной Дюк — он…

— Он здесь? — перебила Мария, и почему-то решительность спала с Данилы, как верхний лист с капустного кочана.

— Здесь-то здесь… — прошептал он, переглядываясь с Жако. — А что, разве Вайян вам ничего не сказал?

— Сказал, что я встречу тебя, а еще кто должен быть?! — с некоторым раздражением воскликнула Мария, которой до смерти надоели все недомолвки, и это внезапно наступившее молчание, и многозначительные переглядывания Данилы и Жако, вроде они решали про себя: достойна ли госпожа их узнать какую-то высшую тайну или недостойна.

Данила робко взял ее за руку:

— Вы только не гневайтесь, барышня. Хитрец этот Вайян! Так я и знал, что он все мне на плечи свалит!

— Да что — все?! — воскликнула Мария уже вне себя от ярости, и Данила, как бы поняв, что солому жевать далее небезопасно, зачастил, сбиваясь и проглатывая слова:

— Я об том, барышня, что Ночной Дюк — он не простой человек. Ранен был бессчетно, жизни людские спасая, а еще прежде считался и вовсе погибшим.

Данила взглянул на Жако, и тот энергичным одобрением закивал своей огромной головой.

— Ну вот… — Данила набрал побольше воздуху. — Стало быть, все думали, что он погиб. Его бросили в Сену, а он был не убитый, а только раненый, и добрые люди, рыбаки, его выловили, а был он в беспамятстве, и долго не мог в себя прийти, и память потерял, а потом решил жене своей не открываться, потому что думал, будто она…

— Погоди! — с досадой перебила Мария. — Не части так. Что ты врешь? Решил жене своей не открываться? Как он мог решить, если память потерял?

Данила смотрел на нее, вытаращив глаза.

— Экая ж вы, барышня! — вдруг выкрикнул он с обидою. — Сами, что ли, не понимаете? Ну, утратил память, а потом она воротилась. И тогда уж он решил жене своей… А, нет! — вдруг выставил ладонь Данила. — А вот не скажу я вам больше ничегошеньки, коли вы на меня как на дурака какого-то смотрите! Ни словечка не скажу! Пусть все само собою…

Он не договорил — вверху, на башне замка, ударил выстрел, и все трое в тревоге задрали головы. Мария увидела высокую фигуру, которая появилась на вершине башни и замахала руками, указывая на море, куда тотчас воззрились и все они.

— Корабль! — прошептал Данила. — Лопни мои глаза — корабль!

Жако тер слезящиеся глаза, но напрасно; его широкая физиономия имела обескураженное выражение: он ничего не видел.

Мария напряглась так, что у нее лоб заломило, но наконец досмотрелась: неясная точка, маячившая на горизонте, приобрела очертания крошечного кораблика.

Она молитвенно прижала руки к сердцу. «Сокол» прилетел! «Сокол» из России! Неужто к исходу пришли ее беды?

— Эй? — послышался вдруг голос Жако. — Глядите-ка!

Данила обернулся, ахнул и ринулся с дороги в заросли, таща за собой Марию. Они едва успели затаиться, как из-за поворота показалась вооруженная толпа.

* * *

— Услышали выстрел. Беда. Теперь пойдут в замок. Нельзя, нельзя! Нам ведь лодке надобно сигнал подать! — бормотал Данила.

— Чего причитаешь? Бежим скорей в замок! — ткнул его в бок Жако. — Ночной Дюк знает, что делать надо!

— Бежим! — воскликнула и Мария, да осеклась: толпа уже выходила к воротам замка.

— Сюда! Здесь короче! — шепотом позвал Данила, и все трое, обдирая руки и ноги о камни и заросли колючего татарника, принялись взбираться по камням к малой пещерке, вырубленной в скале. К изумлению Марии, это оказалась часовенка: грубый каменный алтарь, несколько сальных свечей, даже чаша для святой воды, в которой Жако торопливо смочил пальцы и заставил Данилу и Марию сделать то же самое:

— Вы пришли за помощью к Сент-Юзефу, так держитесь как подобает.

Пробежав часовенку, они поочередно прошмыгнули в каменную расщелину. Данила проворно вскочил на отросток скалы. Жако с легкостью необычайной забросил туда же Марию, пыхтя, вскарабкался сам — и Мария ахнула, когда они оказалися в одном из залов замка.

— Ваше сиятельство! — крикнул Данила. — Вы видите? Они идут.

— Конечно, вижу! — отозвался откуда-то сверху голос, при звуке которого дрожь прошла у Марии по спине. — Вас никто не проследил? Ну, поджигайте!

Мария подумала, что Ночной Дюк — а это, верно, был он — решил поджечь замок, но это ее не то что не испугало, а как бы прошло мимо сознания. Она будто во сне наблюдала за Данилой и Жако, которые зажигали огоньки в нескольких плошках и разбегались с ними по комнатам. Вот замелькали синие таинственные, призрачные огонечки в боковом крыле, заметались в окнах. Сгущалась тьма, и синие огоньки казались все более призрачными и пугающими, а потому толпа, сгрудившаяся внизу, вдруг поредела: решив, что в замке беснуются призраки, люди бросились наутек.

Марии тоже, конечно, стало бы жутко, если бы могла она испытывать ныне хоть какое-то чувство, кроме ужасной опустошительной усталости.

Она стояла, не отводя глаз от окна, всем телом, всем существом своим ощущая, что Ночной Дюк стоит позади нее. Совсем близко, так, что, казалось, она слышит неистовое биение его сердца. И не могла заставить себя обернуться.

Догадка — нет, прозрение! — пригвоздило ее к месту, словно coup de foudre, как любят говорить французы. Вот именно, удар молнии! Внезапный удар, уничтоживший, испепеливший ее в одно мгновение.


Значит, его считали погибшим, а он решил не объявляться, не открываться жене, потому что… потому что подозревал, будто она заодно с его подлым убийцей? И, может быть, подстроила убийство так же бессердечно, хладнокровно, как незадолго до этого — бутафорскую дуэль на улице Карусели? Он не верил ей, не верил ей ни в чем с тех самых пор, как она впервые солгала ему во тьме петербургской спальни… давно, давно, жизнь назад!

Да что это, о чем она? Что все обиды перед тем, что он жив, он с ней, он стоит рядом. Он жив?!

Облегчение было так бесконечно велико, что слезы хлынули из глаз. Мария обернулась, слепо протянула руки, не видя куда, и чуть не закричала от счастья, когда он схватил ее ладони и вдруг рывком притянул к себе, стиснул в объятиях так, что она едва не лишилась дыхания, — и наконец-то губы их встретились. После бесконечной, вечной разлуки.

Синие, серебряные, золотые цветы, сполохи, искры бились, мелькали в глазах Марии, сплетались спиралями, кружились счастливыми огненными каруселями, хороводы, стаи каких-то крошечных золотых птиц… нет, рыбок, как в том сне… и сердце ее вдруг перестало биться, когда она вспомнила свой сон — и то, что он означал.

Ноги ее подогнулись, она выскользнула из рук Димитрия и, рухнув на колени, зашлась в таких отчаянных, безутешных рыданиях, что он какое-то время оцепенело стоял над ней, совершенно потерянный, не зная, что делать, а потом повалился рядом, снова сомкнул вокруг Марии кольцо своих рук, пытаясь голосом, поцелуями, нежностью, безмерной любовью своею разбить ту стену отчаяния, которую она вдруг воздвигла между ними.

Но слова его любви, за каждое из которых Мария еще недавно отдала бы десять лет жизни, сейчас чудились ей пустым звуком; она мотала головой, она вырывалась, она ничего не хотела слышать. Зачем, если она сейчас опять потеряет его, потеряет навеки? Но больше она не будет молчать, больше не будет лгать. Лучше сказать сразу, пока она еще не привыкла к мысли, что он жив, к счастью его любви; лучше пусть уйдет сейчас — тогда, возможно, у нее останется надежда выжить… или умереть. Но без него! Теперь уже навек без него! И, с трудом прорываясь сквозь слезы, она выкрикнула: