Лена только расхохоталась, глядя ему в глаза.

— Полно, Вам никто не поверит! Убирайтесь! — неожиданно сильно оттолкнула она его. Поплавский качнулся и оступился. Его затрясло от негодования, злости, оскорбленного самолюбия. Доколе она будет издеваться над ним?! Обхватив ее за талию, Аристарх повалил женщину на ковер и навалился сверху.

— Ты сполна заплатишь мне за все! За унижение, за насмешки, — тяжело дыша, заговорил он.

Лена извивалась под ним, как змея, пытаясь сбросить его с себя, но силы были неравны. Повернувшись к нему и с ненавистью глядя в его глаза, Элен плюнула ему в лицо.

— Ублюдок! Слезь с меня, — прошипела она, пытаясь дотянуться руками до его лица и мгновенно утратив весь свой светский лоск.

Аристарх и сам не понял, в какой момент его ладони сомкнулись на тонкой шее. Еще мгновение назад она осыпала его оскорблениями и проклятьями, а ныне лежала абсолютно неподвижно. Отняв руки от ее горла, он с ужасом уставился на покойницу. Глаза ее вылезли из орбит, лицо быстро синело, не оставляя ничего от былой красоты.

Испугавшись, он вскочил на ноги и лихорадочно огляделся. Взгляд его упал на галстук, который он заметил сразу же, едва только вошел в комнату. Схватив шелковый лоскут, Поплавский туго затянул его на шее покойницы и пятясь выскочил из комнаты. Вечером он долго стоял на площадке, прислушиваясь к голосам в квартире Элен, а потом увидел Шеховского, спускающегося по лестнице, и, значит, галстук принадлежит его сиятельству. Перекрестившись, Аристарх покинул квартиру mademoiselle Ла Фонтейн.

Надо спешить, — билась в мозгу лихорадочная мысль. — Он должен пойти в участок и сказать, что слышал шум ссоры у соседки, а когда пришел узнать в чем дело, увидел ее уже мертвой. Не забыть упомянуть, что видел ее бывшего любовника, — закивал он головой сам себе. Поднявшись к себе, Аристарх схватил свой каррик и, забыв запереть двери, бросился вниз по лестнице, на ходу просовывая руки в рукава и что-то бубня себе под нос. Редкие прохожие с изумлением оборачивались вслед стремительно бегущему по улице мужчине.

Добравшись до участка, Поплавский принялся тарабанить в запертые двери. Заспанный урядник открыл ему и недовольно уставился на сумасшедшего, который, отчаянно жестикулируя, пытался что-то рассказать, но услышав слово "убийство", встрепенулся и впустил нежданного посетителя. Выслушав сбивчивую речь Поплавского, урядник нахмурился: человек, сидящий перед ним, выдвигал весьма серьезные обвинения против князя Шеховского. Боясь попасть впросак, полицейский написал записку исправнику и, разбудив солдата, приставленного для охраны участка, отправил его к начальству, ожидая дальнейших указаний.

Свидание с Элен оставило горький осадок в душе. К раздражению примешивалась жалость к ней. После того, как его самого отвергли утром, Шеховскому стали понятнее ее чувства, ведь такую же боль и пустоту он ощущал нынче в себе. Захотелось побыть одному, пройтись, глотнуть свежего воздуха. Стукнув в стенку кареты, Поль остановил экипаж, и, отпустив возницу, неспешным шагом направился в сторону Дворцовой площади. Дойдя до площади, Шеховской перешел Певческий мост и пошел вдоль Набережной Мойки. Ветер трепал непокрытые кудри, раздувал пелерину его каррика, норовил забраться под полы одежды, но он не обращал на это никакого внимания. Свернув в Волынский переулок, князь вышел на Большую Конюшенную. Ноги сами принесли к трактиру Демута. Сев за столик, небрежным жестом подозвал прислугу. Поль не помнил, сколько выпил. Домой он явился только под утро, в сильном подпитии. Верный Прохор, встретив барина в вестибюле, подставил свое широкое плечо и не без труда дотащил его сиятельство до спальни. Ворча по своему обыкновению, денщик помог ему избавиться от одежды и уложил в постель. Едва голова коснулась подушки, Павел провалился в пьяный сон без сновидений.

Его разбудили громкие голоса. С трудом открыв глаза, Шеховской сел на постели. Голова кружилась от выпитого накануне бренди. Его глазам предстала настолько странная картина, что он принял ее за кошмарный сон: отец в гневе что-то громко говорил исправнику и двум жандармам, которые по какой-то прихоти оказались в его спальне. Схватившись за виски, князь со стоном рухнул на подушку.

— Где ты был ночью?! — повернулся к сыну Николай Матвеевич.

— Не помню, — выдохнул Павел, обозревая присутствующих мутным взглядом.

— Ты знаешь, в чем тебя обвиняют?! — потеряв терпение, вскричал князь Николай.

— Бога ради, потише! — скривился Поль.

— Ваше сиятельство, — выступил вперед исправник, обращаясь к Шеховскому-старшему, — дозвольте мне прояснить суть дела.

— Говорите, — недовольно бросил Николай Матвеевич.

Откашлявшись и преисполнившись важности возложенной на него миссии, исправник повернулся к Павлу Николаевичу.

— Ваше сиятельство, с прискорбием вынужден сообщить, что Вас обвиняют в убийстве Елены Леопольдовны Ла Фонтейн, актрисы императорских театров и Вашей содержанки, — понизив голос, добавил он.

— Что за глупости?! — поднялся с кровати Шеховской и, пошатываясь, сделал несколько шагов к туалетному столику.

Налив в стакан воды из графина, князь жадно выпил ее несколькими глотками. Элен мертва! — настигла его первая трезвая мысль. — Кто-то убил ее! Но зачем?!

— Вы были вчера в квартире mademoiselle Ла Фонтейн? — задал вопрос исправник.

— Был, — кивнул головой Павел, с трудом осмысливая случившееся. — Мы говорили, но когда я уходил, mademoiselle Ла Фонтейн оставалась в добром здравии, — нахмурился он.

Николай Матвеевич скорбно поджал губы.

— Мы уже допросили Вашего кучера. Он подтвердил, что mademoiselle Ла Фонтейн была жива, когда Вы уезжали, но при этом заметил, что отправился домой, высадив Вас около Дворцовой площади. Следовательно, Вы могли вернуться и задушить ее, — продолжил исправник.

— Задушить?! — резко обернулся Павел и тотчас скривился от боли, пронзившей затылок и виски.

— Елена Леопольдовна была задушена после полуночи предположительно принадлежащим Вам шелковым галстуком синего цвета.

— Я покинул квартиру mademoiselle Ла Фонтейн до полуночи и больше туда не возвращался, — раздраженно заметил Шеховской.

— Где Вы были после полуночи?

Шеховской вздохнул. Похоже, ситуация начинает приобретать некий зловещий смысл. Они что же, в самом деле считают, что он убийца?! — не мог поверить он в абсурдность происходящего.

— У Демута! — бросил он.

— Кто-нибудь был с Вами? Кто-нибудь, кто сможет подтвердить Ваши слова?

Поль нахмурился, изо всех сил пытаясь вспомнить, виделся ли он в трактире с кем-нибудь из знакомых.

— Не помню… Наверное, нет, — неуверенно ответил он.

— Ваше сиятельство, следствие прояснит ситуацию, а пока прошу Вас проследовать с нами добровольно.

— Могу я хотя бы привести себя в порядок? — покачал головой Шеховской не в силах поверить в то, что происходит.

— Мы обождем Вас за дверью, — кивнул головой исправник, и, сделав знак сопровождавшим его жандармам, удалился из спальни князя.

— Ты хоть понимаешь, что тебя виселица ждет, если твоя вина будет доказана?! — вскинулся Николай Матвеевич.

— Глупости! — отмахнулся Поль. — Я был у Элен, но пальцем ее не тронул. Это недоразумение.

— Недоразумение?! Ты был у этой женщины, а после твоего визита ее находят удушенную с твоим галстуком на шее! Ты считаешь, что это глупости и недоразумение?!

— Отец, я не убивал Элен. Вы-то мне верите? — ответил Павел, пристально глядя в глаза Николая Матвеевича.

— Я верю, но все улики указывают на тебя, — тяжело вздохнул князь. — Я постараюсь сделать все возможное…

— Уверен, все образуется, — пожал плечами Поль, надевая чистую рубашку, — и уже к вечеру я вернусь.

Оказавшись после еще одного допроса в мрачном каземате Петропавловки, князь уже не был уверен в том, что отделается легким испугом. К дознавателю его больше не вызывали, и зная, как безобразно ведется расследование, Шеховской на третий день пребывания в камере уже и сам начал сомневаться в возможности благополучного исхода. Поначалу Поль метался из угла в угол, но безысходность собственного положения постепенно повергла его в мрачные раздумья.

Это, верно, дурной сон, стоит только проснуться, и кошмар закончится, — стискивал он ладонями виски. Но кошмар не заканчивался. Каждый новый день начинался так же, как предыдущий, с того, что распахивалось зарешеченное оконце на двери, и голос из коридора вопрошал: "Не надумали еще сделать чистосердечное признание, Ваше сиятельство?" Шеховской плохо переносил заточение. Отсутствие возможности свободно передвигаться угнетало, тяжким грузом давило на сознание. Атмосфера, царившая в полутёмной сырой камере, лишала надежды на скорое освобождение. Тюремная пища была просто отвратительной, и первые три дня он с содроганием пил только нестерпимо отдающую затхлостью и плесенью воду, чувствуя, что теряет силы и контроль над собой.

Хуже всего было то, что вести об аресте князя Шеховского и о причинах этого ареста уже на второй день появились во всех газетах столицы. Полина, прочитав принесенную Сержем газету, побледнела и почему-то вспомнила слова Докки о том, что, может, Бог уберег ее от большей беды. Светское общество с жаром взялось обсуждать скандальную новость. Симпатии разделились: нашлись и такие, кто безоговорочно уверовал в его виновность и с нетерпением ожидал развязки. По всему ему грозила смертная казнь, о чем не преминули сообщить почти во всех изданиях. Сей процесс обещал стать самым громким в истории Петербурга.

Николай Матвеевич, как и обещал сыну, обращался с ходатайствами и к генерал-лейтенанту Шульгину, и даже к министру внутренних дел графу Льву Алексеевичу Перовскому[2], но все было напрасно. Когда он вернулся от Перовского, в гостиной его ожидала Софья Андреевна, приехавшая в Петербург, как только узнала об аресте сына. Она с надеждой смотрела на мужа, но тот только развел руками: "Даже Перовский ничего не может сделать!"

* * *

Утром Жюли глянула на себя в зеркало и увидела, что царапина на щеке почти зажила, а синяк еле заметен. Прошло уже пять дней из той недели, что дал ей Гедеонов, и все это время она просидела дома, стыдясь показаться на люди с таким лицом. На радостях она направилась в кофейню, что находилась напротив ее дома. Князя Шеховского она не видела уже четыре дня и за это время смирилась с тем, что Поль, видимо, внял ее просьбе, и более не побеспокоит ее своими визитами. И как она ни старалась убедить себя, что это именно то, чего она хотела, но глупое сердце не желало мириться с этим. Желание увидеть его было сильнее всех опасений, что при встрече она не сможет противостоять его натиску и своим чувствам. В конце концов, Юля призналась сама себе, что подспудно ждет его, надеясь на новую встречу и не зная, что она ей принесет. Швейцар в парадном открыл перед ней двери и с хитрой улыбочкой полюбопытствовал, не уехал ли куда тот барин, что к ней заходил. Девушка залилась румянцем и заторопилась в кофейню. Усевшись за столик, она поднесла к губам чашку, с наслаждением вдыхая чарующий аромат кофе, и огляделась по сторонам. Ее внимание привлек газетный листок, лежащий на соседнем стуле. В глаза бросилась знакомая фамилия, набранная крупным шрифтом. Схватив в руки газету, девушка быстро пробежала глазами заметку. Сердце стиснула ледяная рука страха. Боже, она уже четыре не выходила из дому и совершенно не знала о произошедшей трагедии. Жюли еще раз внимательно перечитала статью и, откинувшись на спинку, стула задумалась. Неужели Поль действительно мог убить Элен?! Нет. Он не мог. Не мог! Только не он! — тряхнула она головой. — Боже! Да его же повесят! — закусила она в отчаянии губу. Что можно предпринять? — мысли лихорадочно метались в ее голове, и вдруг вспомнилась хитрая улыбочка швейцара.

Девушка стремительно поднялась и, оставив на столе нетронутый завтрак, быстрым шагом вышла на улицу. Глубоко вздохнув, Юля прикрыла глаза. Мысль, пришедшая ей в голову, была настолько безрассудной и отчаянной, что она замерла в нерешительности.

Но что, если это единственный шанс спасти его? — потерла она запульсировавшие тянущей болью виски, и, решившись, стремительно зашагала в сторону ближайшего полицейского участка, чтобы не дать себе времени струсить и передумать.

Поначалу ее даже отказались слушать, но когда она на весь участок выкрикнула, что у нее есть доказательства того, что князь Шеховской не виновен в смерти mademoiselle Ла Фонтейн, все вокруг стихло, и несколько пар глаз уставились на нее в немом изумлении. Урядник провел ее в маленькую комнатушку, служившую ему кабинетом и вышел, попросив обождать. Услышав, как в двери повернулся ключ, Жюли занервничала. Зачем было запирать ее? Она ведь не собиралась бежать после столь шокирующего заявления.