До Иркутска Шеховскому предстояло ехать с капитаном Невельским, а оттуда почти сразу же отправляться далее — на Камчатку, в Петропавловск. Ради любопытства заглянув в карту, он был поражен расстоянием, которое отделяет Петропавловск от Петербурга. Неужели и там, в Богом забытой глуши, живут люди? Павел с трудом мог представить себе, как ему удастся одолеть такой путь. У Муравьева он познакомился и со своим попутчиком, обласканным ныне сильными мира сего капитаном второго ранга Геннадием Ивановичем Невельским, который был лет на десять старше Павла и внешне никак не походил на героя, подвигами которого восхищался Петербург. Услышав, что князю путь лежит на Камчатку, он стал с восторгом рассказывать об Авачинской бухте, на которой расположен Петропавловск, о том, какой прекрасный порт может быть воздвигнут на ее берегах, но в тоже время сокрушался, что прискорбно мало внимания уделяется Амуру и его прибрежным областям.

— Да Вы поймите, Павел Николаевич, жизнь на Камчатке не возможна без того, чтобы не использовать Амур, — доказывал он Шеховскому, ухватившись по своей привычке за пуговицу его мундира. — Я не спорю, Камчатка сама по себе хороша, но это голодная земля, которая не сможет прокормить себя, а везти туда продовольствие сушей — это же так долго, так дорого! В то время как Амур может и должен стать тем водным путем, который будет снабжать Петропавловск.

— Я понимаю, — улыбался Поль, хотя ни черта не понимал в том, что говорил молодой капитан, но дал себе слово, что по дороге в Иркутск непременно разберется во всем этом.

В середине февраля из Петербурга выехала казенная тройка, увозя путешественников в далекую Сибирь. Дорогой молодые люди почти не разговаривали — это было совершенно невозможно, потому что чем дальше тройка удалялась на Восток, тем холоднее становилось. Дыхание вырывалось изо рта белыми облачками пара, застывая инеем на воротниках теплых шуб. Но вечерами, останавливаясь на ночлег, когда после ужина совершенно не чем было занять себя, Геннадий Иванович много рассказывал Шеховскому об Иркутске, Камчатке и тамошних жителях. Тот был прекрасным слушателем, но при этом не спешил делиться подробностями своей жизни, своими мыслями, молчал и о причинах, побудивших его оставить великосветский Петербург и отправиться в Сибирь, и Невельского порой поражала замкнутость и угрюмость молодого князя.

Павел знал от Муравьева, что Геннадий Иванович едет к невесте, и замечал, что иногда на Невельского находил мечтательных вид, когда он словно бы оказывался на берегах далекой Ангары, с милой его сердцу Екатериной Ивановной, которая преданно ждала его возвращения из Петербурга. И князь по-доброму завидовал ему в такие минуты. Невельской часто говорил о ней, рассказывал, какая она умная, красивая утонченная, какой прекрасный у нее голос, а Поль в такие моменты молчал, вспоминая большие темные глаза, водопад черных шелковистых локонов и дивный голос, которому рукоплескала добрая половина светского Петербурга.

Ужиная поздно вечером на какой-то почтовой станции в жарко натопленной комнате для постояльцев, Невельской совершенно случайно заметил в распахнутом вороте тонкой рубашки князя два обручальных кольца на шелковом гайтане рядом с нательным крестом. Перехватив его удивленный взгляд, Павел криво усмехнулся.

— Это моей жены и мое. Она погибла, — ответил он на невысказанный вопрос.

— Мне жаль, — растерянно пробормотал Невельской.

— Мне тоже, — каким-то безжизненным голосом ответил Шеховской.

Геннадий Иванович смутился, словно заглянул туда, куда ему было не положено, узнал о том, чего знать был не должен.

Больше они к этому разговору не возвращались, но после этого Невельской старался не заводить разговоров о своей невесте, дабы не напоминать князю о его утрате. Чем дальше уезжали они от Петербурга, тем разительнее становились перемены в окружающем их ландшафте. Пологие холмы и равнины сменились высокими сопками, покрытыми густым непролазным лесом, состоящим преимущественно из высокой добротной сосны и крепкой березы. Бог мой, какое богатство! — поражался Шеховской. Как красив и суров этот дикий край. За Уралом им практически не встречались помещичьи усадьбы, да и деревни здесь были совсем иные, не такие, какими он привык их видеть. Избы здесь строили высокими, но снега было столько, что и их заваливало по самые окна. Иркутск, привольно раскинувшийся на берегах Ангары, встретил их ясной морозной погодой, сиянием куполов местных церквей, отчетливо проступающих через синеватую морозную дымку и сибирским гостеприимством. Невельской сразу по прибытию отправился к Зариным, в дом своей невесты, а Шеховского, несмотря на отсутствие хозяина, тепло приняли в доме губернатора.

Глава 22

Шеховской не собирался задерживаться в Иркутске надолго, но передышка после трудного пути была просто необходима. На следующий день после приезда сразу после завтрака Поль взялся изучать черновик карты Амурского лимана, который любезно предоставил в его распоряжение Геннадий Иванович. Однако в картографии Павел был не силен, и он уже подумывал о том, что придется попросить Невельского разъяснить ему суть нанесенных капитаном на карту отметок и линий, как сам Геннадий Иванович явился в дом генерал-губернатора с тем, чтобы передать князю приглашение от Зариных на музыкальный вечер.

— Я понимаю, что Вам сейчас не до того, — смущенно улыбнулся Геннадий Иванович, — но вчера меня забросали вопросами о моем пребывании в Петербурге, и я рассказал в числе прочего, что имел счастие свести знакомство с Вами. Екатерина Ивановна и ее сестра Александра очень хотят познакомиться с Вами.

— Я буду, — улыбнулся в ответ Павел. — Непременно буду.

Вечером, облачившись в парадный вицмундир, Шеховской отправился к Зариным. Рано осиротевших Сашеньку и Катеньку Ельчаниновых после окончания Смольного института забрал к себе дядюшка. У Варвары Григорьевны и Владимира Николаевича Зариных собственных детей не было, и потому две осиротевшие племянницы нашли в их лице любящую семью. Девушкам ни в чем не отказывали, стараясь исполнить любой каприз: модные парижские туалеты, купленные на сибирское золото, шляпки, ленты, кружева. Не у всякой столичной модницы в гардеробе было такое изобилие. Сестры быстро покорили сердца всех молодых людей в округе, и в доме Зариных по вечерам часто собиралась веселая молодежь, играли и пели, устраивали танцы.

Так было и в этот вечер. Младшая, Катенька, давшая согласие Геннадию Ивановичу Невельскому стать его супругой, нынче воспринималась едва ли не как замужняя дама, а вот Сашенька по-прежнему была окружена сонмом поклонников. Весь цвет молодежи Иркутска был у ее ног. Окруженная толпой поклонников Александра обвела молодые веселые лица снисходительным взглядом и улыбнулась, полная сознания своей неотразимости и привлекательности, но услышав, что пожаловал еще кто-то из припозднившихся гостей, невольно перевела взгляд ко входу в гостиную. Едва только ее глаза встретились с взглядом молодого офицера, впервые пожаловавшего в их дом, как у девушки перехватило дыхание и отчаянно забилось сердце. Так вот каков, его сиятельство князь Шеховской! С трудом сглотнув ком в горле и справившись с волнением, Сашенька отвела глаза и продолжила начатый разговор. Краем глаза она успела заметить, как Невельской поспешил навстречу гостю с радостной улыбкой на лице. Заметив, что Геннадий Иванович вместе с ним направился к их тесному кружку, Александра отчаянно вцепилась в веер, чтобы не дрожали руки.

— Екатерина Ивановна, Александра Ивановна, позвольте представить Вам Павла Николаевича Шеховского, — обратился к ним Невельской.

— Очень приятно, сударыня, — улыбнулся Павел, поднося к губам затянутую в перчатку руку Кати, — весьма наслышан о Вас!

Катя опустила глаза и залилась очаровательным румянцем.

— Ах! Геннадий Иванович, — бросила она смущенный взгляд Невельскому, — право, мне неловко!

— Уверяю Вас, что слышал о Вас только хорошее, — усмехнулся Павел ее смущению.

Шеховской, привычный к салонному флирту, едва ли не скучая прошел весь церемониал знакомства, но когда его губы коснулись руки Александры, он ощутил, как вздрогнула девичья рука в его ладони. Подняв глаза, он удивлено взглянул в смущенно потупленные голубые глаза. Павел ничего не сказал, лишь поспешно отпустил руку Александры, и только едва заметная морщинка, пересекшая высокий лоб, выдала его растерянность. Он ведь не за этим пришел сюда, — нахмурился Шеховской, — ему вовсе не нужна любовь восторженной провинциальной девицы на выданье!

Веселье продолжалось, и только Шеховской был как бы в стороне от всего. Он о чем-то долго беседовал с Невельским и отвлекся от разговора только тогда, когда Катенька, поддавшись на уговоры молодых людей, села к роялю, и, взяв несколько аккордов, запела. Знакомые слова любимого романса Жюли ворвались в сознание: "Гори, гори моя звезда…". Князь переменился в лице, сердце стиснуло болью такой силы, что Павел, держась рукой за стену, медленно опустился на оказавшийся поблизости стул. Он снова словно бы перенесся в тот вечер в доме Радзинских, когда волнующий голос юной певицы совершенно заворожил его, а потом, обнимая тонкий стан, кружил ее в вальсе и тонул в омуте черных глаз.

— Красивый романс, не правда ли? — услышал он девичий голос у себя над ухом.

Повернув голову, Павел встретился глазами с незаметно подошедшей к нему Александрой.

— Да, — отозвался он. — Моей жене он тоже очень нравился.

— Ваша жена тоже поет? — с вымученной улыбкой поинтересовалась Александра.

— Пела, — ответил Шеховской. — Она умерла.

— О, простите, Бога ради! — смутилась Сашенька.

— Не стоит извинений, откуда вам было знать, — ответил Павел.

Саша не могла придумать, как продолжить разговор, а стоять рядом с князем и молчать было попросту неприлично, но сам Павел ничего не сделал, чтобы облегчить ей задачу. В эту минуту Шеховской мыслями был далек от Иркутска. Внезапно поднявшись со стула, князь разыскал Невельского глазами и направился к нему, оставив Александру в одиночестве. Переговорив с Геннадием Ивановичем, Шеховской торопливо простился с Владимиром Николаевичем и Варварой Григорьевной и покинул гостеприимный дом Зариных.

Наутро он принял решение без промедлений, пока держится зимник, отправляться в Якутск. С началом марта потеплело. Еще пару недель назад в Иркутске стояли сухие трескучие Сибирские морозы, а нынче, в преддверии близкой весны, с юга потянуло влажным ветром. Днем на солнце санный путь подтаивал, а ночью вновь покрывался тонкой коркой льда.

Ямщик спешил, то и дело подгоняя резвую тройку, что как птица летела по укатанному тракту. Шеховский зябко кутался в меховую полость, пряча лицо от обжигающего ветра в воротник бобровой шубы. Прохор, сидевший рядом, с утра приложился к дорожной фляге со спиртом и теперь клевал носом.

Наверное, зря он решил ехать в Сибирь, — усмехнулся Павел. На Кавказе в эту пору куда теплее, а там глядишь, и кончились бы мои мучения… Нужно было в Нижегородский полк переводится, — нахмурился он. Уж чего-чего, а морозов Поль не любил, куда милее сердцу была поздняя весна, когда все вокруг утопало в яркой молодой зелени, благоухали цветением сады вкруг усадьбы. Но и с этой порой теперь были связаны самые горькие воспоминания. Очнувшись от горестных дум, Павел заметил впереди одну из столь редких здесь почтовую станцию. Сани замедлили ход и остановились во дворе. От разгоряченных быстрой ездой лошадей валил пар, и подбежавшие конюхи споро выпрягали их и уводили в конюшню.

— Ваш благородие, — обратился ямщик к Шеховскому, — темняет уж, мож, здесь заночуем, а поутру снова в путь?

Выбравшись из саней, Павел повел плечами, разминая затекшие мышцы.

— Можно и здесь, — поглядывая на розовеющий вечерней зарей небосвод, виднеющегося над темным сосновым бором, согласился он. По ночам дороги в этих краях были не безопасны: путники вполне могли стать добычей голодной волчьей стаи или других хищников, куда более страшных, чем четвероногие. Много в сибирских лесах было беглых каторжан, что не брезговали промышлять грабежом и разбоем на здешних дорогах.

К концу марта, cчастливо избежав всех опасностей в пути, добрались до Якутска. Сам город Павлу не понравился. Практически все строения представляли собой черные бревенчатые срубы. Начавший таять снег превратил улицы в жидкое месиво из грязи и подтаявшего снега. Человека от Муравьева в Якутске не ждали, и потому встретили Шеховского хотя и радушно, поселив в лучшей гостинице, но не без настороженности. Поль чувствовал, что местное начальство чего-то ждет от него, очевидно, подумав, что он прибыл от Муравьева с целью учинить проверку; когда же князь сообщил, что в Якутске он проездом, и конечная цель его путешествия Петропавловск, местные чиновники вздохнули с облегчением и тотчас вызвались найти ему проводника. Показали и гордость Якутска — самый большой рынок пушнины, на котором заключались многомиллионные сделки на десятилетия вперед. Однако же, как Шеховской ни спешил, ему пришлось задержаться в этом городке.