…Жаркое летнее солнце нестерпимо жгло. Скинув туфельки, она ступила на дощатый настил небольшой пристани на берегу пруда, от которого только что отчалила лодка, где сидели светловолосый юноша и белокурая девочка лет семи-восьми.

— Возьмите меня с собой! — крикнула она, подбежав к самому краю настила, и замахала им рукой.

— Ступай домой, Жюли, — крикнул ей в ответ юноша и с усилием налег на весла.

Сидевшая с ним в лодке девочка обернулась и одарила ее насмешливым взглядом:

— Ты слышала, что тебе сказали?

От обиды задрожали губы и защипало в глазах. Крупные слезы потекли по лицу. Топнув с досады ногой, она не удержалась и с громким плеском свалилась в воду.

— Маленькая дурочка! — чертыхнувшись, юноша поднялся в лодке и бросился в воду.

— Серж! Помоги! — крикнула она, колотя руками по воде и захлебываясь. Мутные воды пруда сомкнулись у нее над головой.

Аня вздрогнула и открыла глаза, продолжая твердить: "Серж, помоги!". Серж! — заколотилось сердце. Это имя из ее прошлого! Но кто он? Кем для нее был этот юноша? Что он значил в ее жизни? И как он ее назвал? Ведь он произнес имя, но какое? Она вновь закрыла глаза, отчаянно пытаясь припомнить то, что ей привиделось в этом коротком сне, но видение ускользало от нее, оставив только это странно знакомое имя. Теперь, однако, ей стал понятен тот необъяснимый страх, что она всегда испытывала, находясь близко у воды.

Расстроенная тем, что больше ей ничего не удалось вспомнить, Аннет поднялась с кресла и, надев шляпку, пошла вдоль берега. Ветерок трепал темные локоны, играл воздушными блондами, украшавшими скромный вырез легкого белого платья. Наклонившись, Аннет подняла несколько мелких камешков и швырнула один из них в набежавшую волну. Так хорошо, так покойно было здесь — если бы не ее мысли!

С течением времени в этом спокойном и уютном уголке на юге Италии ей все чаще стали видеться такие сны. Память постепенно возвращалась к ней — то обрывками снов, то в звучании фраз, но это были воспоминания далекого детства, где она видела себя совсем маленькой девочкой, и они никак не желали складываться в единую картинку, смущая ее душу и по-прежнему оставаясь всего лишь осколками мозаики. Недавнее же прошлое все еще было сокрыто от ее разума.

Вот уже и жаркое итальянское лето полностью вступило в свои права. От полуденного зноя не спасала даже близость моря, но когда солнце клонилось к закату, Анна часто устраивалась в кресле на увитом розами балконе своей комнаты и любовалась завораживающие игрой света в небе и на воде. Сорвав полураспустившийся бутон, она вдохнула чарующий аромат. Налетевший ветерок завертел лепесток розы и бережно опустил ей на колени. Словно вспышка молнии, пред ее мысленным взором возникло и тотчас исчезло видение: разбитая ваза и белые лепестки роз среди осколков. Задумавшись, она смяла цветок в кулачке и тихо вскрикнула, поранившись об острый шип. Глядя на капельку крови, выступившую на ладони, она видела длинный алый порез от осколка, словно наяву слышала тихий шепот:

— Вы порезались. Дайте взглянуть.

Аня провела кончиком пальца по длинному белому шраму на ладони. Как странно! Значит, это и в самом деле было с ней? Но что произошло тогда, сама ли она разбила эту вазу? Что это было — ссора, случайность? И кто так бережно держал ее руку в своей ладони? Вздохнув, она прикрыла глаза, силясь вспомнить что-нибудь еще, какой-нибудь пустяк, который подтолкнул бы ее память. Но все было тщетно. Ничего! От этих усилий лишь разболелась голова. С тихим стоном Анна сжала ладонями пульсирующие болью виски. Нет, видимо, не пришло еще время! Доктор Леманн говорил, что память вернется к ней сама, и ей остается только ждать. Но, Господи, как же она устала ждать и надеяться на чудо! Да и что ей принесут эти воспоминания, радость или горечь?

* * *

В Якутске Шеховской провел почти два месяца. В роли ревизора Павел чувствовал себя неуютно: в финансовых вопросах он был не особо силен, но каким-то внутренним чутьем ощущал, что его пытаются обмануть, обвести вокруг пальца.

На первый взгляд, все документы касаемо закупки провианта и оружия для Петропавловска у местных чиновников были в идеальном порядке, и хотя деньги были потрачены немалые, однако закупленного было явно недостаточно. Не будь с ним дотошного Василия Афанасьевича Пересыпкина, отвечавшего за расходование казенных денег в Восточно-Сибирском ведомстве, он бы никогда не нашел искусно спрятанных концов в той горе гроссбухов, которую им предоставили для ревизии по его требованию Вот и сейчас, просматривая расходные и приходные книги в конторе Якутского хлебного магазина в присутствии его смотрителя, Ивана Петровича Плотникова, Василий Афанасьевич делал какие-то пометки карандашом на полях, беззвучно шевеля губами, и тут же что-то записывал в свою тетрадь в кожаном переплете. Павел прохаживался по зданию конторы, то и дело останавливаясь у заинтересовавших его предметов. Здесь было на что посмотреть. Здешние аборигены слыли искусными резчиками, и на полках в небольшом помещении были выставлены довольно интересные поделки из моржового клыка и бивней мамонта, которые, случалось, находили в этих местах. Павел сам был свидетелем тому, как однажды Муравьеву привезли один такой. Он был поистине огромен и производил весьма внушительное впечатление, кость была желтоватой и местами потемнела от времени. Эту ценную находку Николай Николаевич отправил в Петербург Перовскому.

Отвлекаясь от созерцания поделок, он иногда бросал внимательные взгляды в сторону склонившегося над книгами Пересыпкина и явно нервничающего Плотникова. Плотников то и дело был вынужден отвечать на вопросы Пересыпкина, тыча коротким толстым пальцем в записи, но ревизор, выслушав его сбивчивые объяснения, все так же невозмутимо продолжал свою работу. Иван Петрович, достав из кармана платок, промокнул покрытый испариной лоб и наметившуюся лысину, нервно повел шеей и слегка ослабил затянутый галстук.

— Помилуйте, Василий Афанасьевич, в чем моя вина, ежели у местных купцов цены просто грабительские? — опять заговорил Плотников. — Вот гляньте сюда, десять тысяч рублей израсходовано на покупку пороха, а еще пятнадцать — на ружья.

— Любезный Иван Петрович, да на эти деньги пороху по самым грабительским ценам можно было купить столько, что хватило бы весь Якутск на воздух поднять! — едко заметил Пересыпкин. — А меж тем я был вчера на складе и не увидел его там в таком количестве.

Поль усмехнулся этой перепалке и, отвернувшись, уставился в окно. Пасмурное сумеречное небо сыпало мелким колючим снегом, ветер завывал в трубах и кружил на улице белыми вихрями. Бело, голо, уныло. Однообразный пейзаж действовал угнетающе. Вздохнув, Павел вернулся к столу и, присев в кресло, сделал вид, что читает рапорты смотрителя магазина, но был далек и от этих рапортов, и от неутомимого Пересыпкина, и от поглядывающего на него с благоговейным ужасом Плотникова. Мыслями он вернулся в Иркутск. Он сам вполне осознавал, что его спешный отъезд в Якутск более походил на бегство.

Надо же, сбежал от молоденькой девчонки, — усмехнулся Шеховской, припоминая обиженное выражение лица Александры в тот вечер, когда танцевал с ней вальс на губернаторском балу. Видит Бог, он не желал того, хотя в какой-то мере все же был виновен! Кто же мог подумать, что ничего не значащий флирт с его стороны будет воспринят таким образом? Хотя кому, как не ему, должно было знать о том впечатлении, что он производит на юных неискушенных дев. Заигрались Вы, Павел Николаевич, — вздохнул Шеховской. Однако ж, похоже, ревизия подходит к концу, и не сегодня-завтра придется возвращаться. А там и весна не за горами, и нужно будет собираться на далекий Амур. Павел подавил тяжелый вздох: он дал обещание, что перед отъездом на Амур обязательно посетит Зариных и заберет письма для Екатерины Ивановны и Невельского. Значит, вновь предстоит увидеться с Александрой…

От этих раздумий его отвлек довольно громкий возглас Плотникова, который что-то с жаром доказывал Василию Афанасьевичу. Встретившись взглядом с князем, Иван Петрович мгновенно стушевался и дальше уже что-то тихо лепетал в свое оправдание. Шеховской только молча покачал головой. По всей видимости, Муравьев в своих расчетах был прав: местные чиновники цепенели от одного его взгляда.

Завершив работу, Шеховской вместе с Пересыпкиным выехал из Якутска. Казенная тройка лихо летела по прочному льду сковавшему Лену. За две с половиной недели добрались до Верхоленска. Далее путь до Иркутска, до которого оставалось чуть более двести верст, лежал через тайгу. Укатанный зимник скрипел под полозьями саней. Мороз трещал в стволах деревьев, забирался под теплую меховую полость, щипал носы и щеки, которые путники прятали в больших воротниках теплых шуб. Яркое зимнее солнце играло серебристыми бликами в верхушках сосен, чьи заснеженные лапы низко нависали над дорогой. Оглушительная тишина нарушалась лишь звоном бубенцов и глухим стуком копыт по укатанной зимней дороге. Павел молча созерцал все это зимнее великолепие — ясное голубое небо, искрящийся на солнце снег, сопки, теряющиеся в голубоватой дали, когда упряжка, выехав из леса, понеслась по бескрайнему белому простору. Совсем скоро они достигнут Иркутска и он увидится с Сашенькой. Была б его воля, он бы просто постарался с ней не встречаться, но Александра частый гость в доме генерал-губернатора, потому вряд ли ему удастся избегать ее все время. Как повести себя при встрече? Сделать вид, что ничего не случилось, и они не говорили ни о чем, напустить на себя равнодушный вид?

Павел раздраженно вздохнул, зябко поежился. Путешествие изрядно утомило. Хотелось быстрее добраться до тепла, согреться. Как же он ненавидел холод! Лошади замедлили свой бег, тяжело поднимаясь на высокую горку. Шеховской знал, что там, на самой вершине горы, называемой Веселой, открывается чудная панорама Иркутска, вольно раскинувшегося по обоим берегам Ангары.

Близился вечер. Небо уже пламенело ярким закатом, снег окрасился розовым, дыхание белым облачком вырывалось изо рта и оседало инеем на ресницах и воротнике шубы. И вот, сделав последнее усилие, лошади рванулись вперед, и упряжка застыла на вершине. Поль даже привстал в санях, любуясь открывшимся видом. Ширь-то какая! Какой простор! Восторг рос в душе вместе с радостью от того, что скоро он будет в тепле.

— Красиво, — улыбнулся Пересыпкин.

— Да уж, — усмехнулся Шеховской. — Здешняя земля столь же красива, сколь и сурова.

Возница взмахнул кнутом, и лошади рванули вниз так, что седоков подбрасывало на ухабах.

Вскоре тройка остановилась перед воротами губернаторского дома. Прохор, который весь путь проделал, сидя на облучке рядом с возницей, кряхтя слез с саней и, притопывая замерзшими ногами в больших толстых валенках, принялся разминать затекшие от долгого сидения мышцы.

Забрав небольшой багаж хозяина, он трусцой припустил к черному входу в дом. Павел тепло простился с Василием Афанасьевичем и поднялся на крыльцо. Уже подъезжая к Иркутску, он принял решение, что уже достаточно гостил в доме Муравьева и, пожалуй, настала пора подыскать себе другое жилье. Так всем будет спокойнее, — рассуждал он, — и он не будет привязан к привычкам и распорядку дня обитателей губернаторского дома. И пусть Муравьев всегда гостеприимно встречал его, необходимость придерживаться заведенных в доме порядков вызывала легкое раздражение.

Вечером после ужина Павел доложил Муравьеву о результатах поведенной в Якутске ревизии. По всему выходило, что мнение Николая Николаевича о нечистых на руку чиновниках отнюдь не было безосновательным, и все его подозрения подтвердились. Губернатор был недоволен.

— Мздоимцы, казнокрады! Ну, ничего, я еще доберусь до вас, — ворчал он, читая доклад, составленный Пересыпкиным. — Ну, каковы! Павел Николаевич! Никого не боятся: ни Бога, ни черта, ни государя!

Видя воинственный настрой Муравьева, Шеховской решил отложить разговор о том, чтобы подыскать себе другое жилье, до лучших времен.

— Вы, Павел Николаевич, ступайте. Отдохните с дороги, а завтра мы с Вами экспедицию к Амуру обсудим.

— Слышал я, что немного наберется охотников в проводники до Амура, — осторожно заметил Шеховской, памятуя, как расспрашивал местных о том, ходил ли кто до Амура.

— Вы о том не беспокойтесь, Павел Николаевич, — задумчиво сведя брови к переносице, ответил Муравьев, — найдется проводник. Я Вас с Волконским познакомлю. Сергей Григорьевич, знаете ли, много кого из местных охотников знает, уж он-то найдет Вам проводника.

Услышав фамилию опального князя, Шеховской поднял недоуменный взор на Муравьева.

— Дела давно минувших дней, — вздохнул Муравьев. — Они, знаете ли, давно раскаялись в содеянном. Но будет о том! Завтра, все завтра, а нынче — отдыхайте.

Сам Муравьев, зная об отношении Государя к тем, кто более двадцати пяти лет назад всколыхнул Россию матушку так, что до сей поры аукалось, к Волконским не ездил, но супругу Сергея Григорьевича, Марию Николаевну, добровольно последовавшего в ссылку за мужем, в своем доме принимал охотно.