— Что?! — навалился на стол Гедеонов. — Сударыня, Вы не перепутали меня с провинциальным антрепренером, явившись сюда без рекомендаций и записи, наслушавшись матушкиных или чьих там еще комплиментов?!

Девушка в ужасе попятилась, но в дверь снова постучали, и она посторонилась, чтобы ее ненароком не зашибли.

— Войдите! — резко бросил ее визави.

На пороге предстал довольно привлекательный молодой человек.

— А, это Вы, Аристарх Павлович, — смягчился Гедеонов. — А что, mademoiselle Ла Фонтейн уже объявилась?

— Никак нет, Ваше превосходительство, — ответил вошедший, — хотя экипаж за ней послали еще два часа назад.

— Черт знает, что творится! — воскликнул он, грохнув по столу кулаком. — Я пообещал графу Радзинскому, что Элен будет петь у него сегодня, и уже опаздываю на вечер! Элен нет, зато пришла какая-то самозванка на прослушивание без записи и морочит мне голову!

После этих слов Александр Михайлович внимательно посмотрел на скромно спрятавшуюся за спиной его помощника девушку.

— Какой у Вас голос?

— Сопрано.

— Mademoiselle, я оказался в безвыходном положении, — после некоторых раздумий заговорил Гедеонов. — Меня с mademoiselle Ла Фонтейн ждут на частном музыкальном вечере, и я обещал, что она там будет петь. Вы знаете "Соловья" Алябьева?

— Да, знаю, — расправила плечи девушка.

— Это коронный номер Элен. Вы обязательно должны исполнить "Соловья", остальное — разумеется, если Вас попросят, — на Ваш выбор. Считайте, что у Вас появился шанс: если Вы не осрамитесь, я приму Вас в труппу.

— Благодарю Вас, Ваше превосходительство, — расцвела улыбкой Юля. — Я сделаю все возможное…

— Полно, — махнул рукой Гедеонов. — Аристарх Павлович, проводите барышню к Елизавете Андреевне, пусть подберет ей что-нибудь более подходящее, — скривился он при виде довольно поношенного плаща и мятого платья под ним.

Елизавета Андреевна, помощник главного костюмера, оказалась довольно приятной пухленькой женщиной лет тридцати пяти. Оглядев девушку с ног до головы, она принесла из гардероба яркое красное платье с довольно смелым декольте.

— Если уж Ваш голос не покорит их, — рассмеялась она, глянув на совершенно растерявшуюся девушку, — тогда это платье, несомненно, отвлечет.

Через полчаса Юля, глянув на свое отражение в зеркале, залилась смущенным румянцем. Особа, смотревшая на нее из зеркала, менее всего походила на невинную девушку — она скорее напоминала весьма искушенную кокотку. Фальшивые бриллианты в ушах и на шее выглядели чересчур вызывающе. Темные локоны Юли костюмерша зачесала высоко наверх и, закрепив гребнями, оставила спадать струящимся водопадом на изящную спину.

— А Вам не кажется, что мне это платье как-то не по возрасту? — робко спросила она, поправляяя чуть великоватые, а потому постоянно сползающие перчатки.

— Но, право, не в платье же дебютантки Вас обрядить?! Не сутультесь, сударыня! Расправьте плечи и помните: от Вашего сегодняшнего выступления зависит Ваше будущее! — ласково напутствовала она девушку, подталкивая к двери и накидывая ей на плечи алый бархатный плащ с подкладкой из белого шелка.

Александр Михайлович ожидал свою новую протеже уже сидя в экипаже. Аристарх Павлович, увидев Юлю, как-то странно посмотрел на нее, но проводил на улицу и помог подняться на подножку. Карета тронулась, унося Юленьку в неведомую ночную жизнь великосветского Петербурга. Сердце сжималось от страха. Ей казалось, что она не сможет взять ни единой ноты, и непременно провалится. Но ей не пришлось терзаться этими страхами слишком долго — вскоре экипаж остановился, и, выйдя из него, Гедеонов подал руку своей спутнице.

Никогда еще в своей жизни она не видела столь блестящего собрания. Наряды дам пленяли многоцветьем, от блеска настоящих драгоценностей слепило глаза. Бальный зал поражал своим великолепием и роскошью отделки. Отдав свой и ее плащ подбежавшему лакею, Александр Михайлович взял ее под руку и ободряюще похлопал по затянутому в шелковую перчатку тонкому запястью.

— Смелее, милочка! Я вижу, Вы совсем оробели. Не волнуйтесь, петь сходу Вас никто не заставит! Осмотритесь пока, но от меня не отходите, — тихо произнес он ей на ухо.

Юля нашла в себе силы, только кивнуть головой. Навстречу им спешил хозяин дома.

— Ну, наконец-то, Александр Михайлович! Мы уж заждались, — обратился он к Гедеонову — А где же mademoiselle Ла Фонтейн? Я обещал гостям приятный музыкальный вечер…

— Илья Сергеевич, разрешите Вам первому представить юное дарование, — улыбнулся Гедеонов, — mademoiselle Анну Быстрицкую. Уверяю Вас, от ее пения все Ваши гости будут в полном восторге.

— Ну, что же, — повернулся к ней Радзинский, — если Вы готовы, mademoiselle, то прошу Вас, — указал он рукой в сторону рояля.

— А кто будет аккомпанировать, Ваше сиятельство? — растерялась Юленька.

— Об этом не беспокойтесь, сударыня. Все музыканты давно на своих местах, — ответил граф.

Сглотнув ком в горле, Юля направилась к роялю. Приглашенные расступались перед ней, поглядывая на нее с нескрываемым интересом и без стеснения комментируя ее появление.

— Comme c'est intИressant! Quelque chose de nouveau. (Как интересно! Что-то новое), — услышала она слева от себя женский голос.

— Tu crois qu'elle peut surpassent mademoiselle La Fontaine? (Думаете, она сможет затмить mademoiselle Ла Фонтейн?)

— Mais de toute faГon, trХs attrayant. (Но, во всяком случае, весьма недурна собой), — заметил мужской баритон.

На подгибающихся ногах Юля подошла к роялю и застыла, повернувшись к гостям Радзинских. Гедеонов выступил вперед и поднял руку, прося тишины.

— Господа, разрешите мне представить Вашему вниманию открытие этого театрального сезона mademoiselle Анну Быстрицкую!

Пожилой мужчина в черном фраке сел за рояль и обратился к ней.

— Что будете петь, mademoiselle?

— "Соловей" Алябьева, — прошептала Юля и увидела, как лицо аккомпаниатора вытягивается от удивления.

— Смелый выбор! — покачал он головой и замер в ожидании знака от Юли.

Вздохнув поглубже, чтобы успокоиться, она чуть кивнула ему, и зазвучало вступление.

Юля знала, что в концертном исполнении, в отличие от домашнего, поют обычно слова только одного куплета, демонстрируя во втором куплете вариации и колоратуру, но сейчас она почему-то вспомнила, как слушала соловья у себя в Кузьминках и вздыхала о Павле Шеховском, и решилась петь второй куплет со словами, искренне надеясь, что аккомпаниатор ее поймет и поддержит. Перенесясь душой домой, она запела:

Соловей мой, соловей,

Голосистый соловей!

Чистый звонкий голос пронесся над залом, заставляя смолкнуть разговоры вокруг. Гедеонов замер, не в силах поверить в свою удачу. Боже! Он чуть не проглядел такое сокровище! Увидев, что приглашенные затаив дыхание слушают его протеже, и провал ему сегодня, похоже, не грозит, он забыл на время свои восторги и стал слушать девушку так, как слушал бы ее на прослушивании, оценивая ее возможности и подготовку, и очень удивился, услышав второй куплет:

Кто-то бедная, как я,

Ночь прослушает тебя

Не смыкаючи очей,

Утопаючи в слезах.

Решив поначалу, что юная певица решила упростить себе задачу, опустив колоратуру, он через мгновение замер в восхищении: эта девочка пела так, как и не снилось Элен!

Павел Николаевич Шеховской в обществе своей предполагаемой невесты Александры Ильиничны Радзинской и лучшего друга юности Михаила Алексеевича Горчакова, остановившись немного поодаль от всех гостей, собирался рассказать Мишелю и Сашеньке забавный случай, произошедший с ним накануне.

Павел знал, что на вечере у Радзинских должна была петь Элен, но данный факт оставил его совершенно равнодушным. Mademoiselle Ла Фонтейн еще месяц назад получила отставку. Прощание вышло весьма бурным и запомнилось ему надолго.

Шеховской устал от ее капризов и совершенно необъяснимых вспышек ревности. С каждым днем он все чаще ловил себя на мысли, что Элен стала забывать, кто она в его жизни, и ее поведение все больше напоминало ему поведение вздорной ревнивой супруги. Он не собирался порывать с ней, но узнав от кого-то, что он намерен сделать предложение Радзинской, Элен закатила ему жуткий скандал с битьем хрусталя и посуды.

Сначала Павел невозмутимо взирал на погром в спальне, внутренне содрогаясь от того, что увидел истинное лицо своей любовницы. Лена, растрепанная, с красными от слез глазами, пребывала в страшной ярости. Она совершенно не стеснялась в выражениях, и слыша подобное из уст молодой красивой женщины, с которой он делил самые интимные моменты, Поль ощутил, как чувство вины за то, что он причинил ей такую боль, уступает место даже не раздражению — отвращению. Ему неприятно было видеть перед собой разъяренную фурию вместо томной прелестницы. Поначалу Шеховской попытался спокойно объяснить ей, что брак этот не имеет ничего общего с чувствами, что и Александра точно так же, как он, относится к их будущему союзу, но его спокойный, лишенный всяких эмоций тон, казалось, только подлил масла в огонь.

Элен не стала его слушать. Подскочив к нему, она со всего размаху влепила ему пощечину, но и этого ей показалось мало: следы острых ноготков потом еще неделю не сходили с его шеи. Терпение князя быстро истощилось. Оторвав ее от себя и отшвырнув через всю комнату прямо на разгромленную кровать, Павел вышел, громко хлопнув дверью, крикнув напоследок, что ноги его больше не будет здесь.

Чарующий голос певицы заставил его умолкнуть и прислушаться. Это был "Соловей", но он был совершенно уверен, что поет не Элен. Извинившись перед собеседниками, Поль постарался подойти поближе. Александра недоуменно пожала плечиками и, взяв под руку Мишеля, последовала за ним. Павел во все глаза разглядывал невысокую темноволосую девушку, обладательницу столь дивного голоса. Прикрыв глаза, она пела, не замечая ничего и никого вокруг. Зал внимал ей в восхищенном молчании, а в конце наградил аплодисментами, ничего общего не имеющими с обычным аристократическим выражением благодарности. Александр Михайлович Гедеонов подошел к певице и что-то зашептал ей на ухо. Она кивнула ему, сказала что-то аккомпаниатору, а потом обратилась к зрителям:

— Господа! Я знаю, что сегодня вы ожидали здесь увидеть mademoiselle Ла Фонтейн, и я спела "Соловья", чтобы не обмануть ваших ожиданий. Но если вы позволите, — тут девушка повернулась к графу Радзинскому, — я бы хотела подарить вам свою песню.

Илья Сергеевич только заулыбался в ответ.

И опять в зале зазвучала музыка, а потом вступил дивный голос:

Гори, гори, моя звезда,

Волшебно благодатная.

Ты будешь вечно не закатная,

Другой не будет никогда…

— Боже! Как хороша! — услышал он восхищенный голос Михаила у себя над ухом. — Клянусь, еще до конца сезона она будет моей!

— И ты не боишься конкуренции, mon ami? — усмехнулся Шеховской.

— Пари, сударь? — ухмыльнулся Мишель.

— Что ставите? — отозвался Павел.

— Пять тысяч против Буйного! — предложил Михаил.

— Буйного? — Шеховской задумался.

Не то, чтобы он сомневался в собственных силах, но все же: если юная прелестница выберет Мишеля, готов ли он рискнуть и расстаться с верным другом в случае проигрыша?

— Ну, что же Вы, Ваше сиятельство, — улыбнулся Мишель, — неужто усомнились в собственной неотразимости для женского пола?

— Идет! — протянул ему руку Поль. — Пять тысяч против Буйного. Но только, Михаил Алексеевич, запомните: я не намерен сдаваться без боя!

— Так даже интересней.

— Как Вам не стыдно, господа!

Оба молодых человека обернулись на голос, полный возмущения. Александра Радзинская слышала их разговор от слова и до слова, и в глазах ее полыхало негодование.

— Алекс, полно! Это всего лишь пари, а она всего лишь певичка, — поднося ее руку к губам, произнес Шеховской.

— Но как можно?! Она же живой человек!

В этот момент девушка у рояля посмотрела прямо на Шеховского. У Юленьки закружилась голова, когда она увидела так близко того, о ком грезила целый год. От откровенно оценивающего восхищенного взгляда князя перехватило дыхание. Юля испугалась, что не сможет спеть больше ни одной строчки, и, прикрыв глаза, она вдохнула поглубже и запела, стараясь, чтобы голос не дрожал от переполнявших ее эмоций.

…Звезда любви, звезда волшебная,

Звезда моих минувших дней.

Ты будешь вечно неизменною,

В душе проснувшейся моей…

Боже! Он здесь, рядом, так близко. А этот его взгляд! Он даже на Полин так не смотрел. Девушка почему-то чувствовала себя обнаженной перед ним. Казалось, он ласкал ее взглядом, и ощущения эти были для нее чем-то новым, неизведанным, пугали ее своей силой, пробуждая в ней запретные желания. От одной мысли об этом Юле стало жарко, кровь прилила к щекам, окрашивая их пунцовым румянцем, в груди сладко заныло, и ей показалось, что тысячи мельчайших иголочек впились в ее тело.