К началу Великого поста Шеховские вернулись в Петербург. Светская жизнь столицы замерла: конечно, ходили в гости, устраивали литературные и музыкальные вечера, но не было шумных и пышных празднеств. Светский сезон близился к своему завершению.

Балашовы покинули столицу в числе первых. Павел, дабы соблюсти приличия, накануне отъезда Долли и ее родителей зашел проститься и оставить ей адрес, по которому ему можно было бы писать в Иркутск.

Дела его в столице были завершены и, не дожидаясь Пасхальных празднеств, которые теперь навсегда были связаны для него с исчезновением жены, Шеховской отправился обратно в Сибирь.

* * *

В то время, как в Петербурге весна только-только робко вступала в свои права, в Неаполе уже царило лето. Прошел год с тех пор, как Василий Андреевич и Анна приехали в Италию. Николка подрос, темные кудри и смуглая кожа, позолоченная жарким неаполитанским солнышком, делали его похожим на маленького итальянца. В свои три года он уже довольно сносно говорил на итальянском, впрочем, как и сама Аннет.

За прошедший год она на диво похорошела. Кожа ее от частого пребывания на воздухе приобрела золотистый оттенок, в глазах появился задорный блеск, болезненная худоба сменилась прелестными округлыми формами. Несдержанные в проявлении своих эмоций итальянцы, встречая ее на улицах города, довольно часто осыпали молодую синьору цветистыми комплиментами, но, наткнувшись на ледяной взгляд Закревского, тут же умолкали, спеша удалиться на почтительное расстояние от внушающего невольный страх представительного графа. Саму Анну забавляло столь живо проявляемое к ней внимание, и часто, одарив очередного ценителя женской красоты насмешливым взглядом, она удалялась прочь под руку с папенькой, не в силах скрыть улыбки, что неизменно появлялась на губах.

Анна влюбилась в Неаполь с первого дня своего пребывания в городе. И если на вилле Rosa Bianca время текло лениво и неспешно, то стоило только покинуть это уютное прибежище, и все вокруг наполнялось шумом и суетой. Казалось, этот город пребывал в вечном движении. Аннет полюбила пешие прогулки и, взяв с собой горничную, если Василий Андреевич не мог составить ей компанию, могла подолгу бродить по зеленым улицам, заглядывая в лавки торговцев или просто любуясь фасадами старинных зданий.

В один из таких дней, возвращаясь вместе с Закревским к месту, где они оставили легкую коляску, Анна застыла перед распахнутыми дверями собора Святого Януария, услышав дивное пение во время вечерней мессы.

— Бог мой, как это прекрасно! — прошептала она, обернувшись к Василию Андреевичу. — Кажется, душа готова воспарить вместе с этим голосом к небесам, — продолжила она, вслушиваясь, как неведомый ей певец виртуозно пел Ave Maria.

Растрогавшись до слез, она вполголоса подпела невидимому исполнителю.

— Bravo, signora! Eccezionale! (Браво синьора! Великолепно! (итал.)), — услышала она за спиной.

— Mi scusi se impedito. (Простите, если помешала. (итл.)), — обернулась к говорившему Аннет.

— О, синьора иностранка, — перешел на французский мужчина, уловив в ее словах легкий акцент и продолжая удивленно взирать на Анну, но тотчас смутился, поняв, что допустил оплошность. — Прошу прощения! Я не представился, — вновь заговорил он. — Мое имя Франческо Ламперти, я преподаватель вокального искусства в Миланской консерватории. Синьора, я благодарю небо за то, что волею судеб оказался в Неаполе и встретил Вас! Вы непременно должны поехать со мной в Милан. Ваш голос… О, я давно не слышал ничего подобного!

— Боюсь, это невозможно, — тихо заметил Закревский. — Моя дочь, графиня Закревская, не может поехать с Вами, синьор Ламперти.

— Простите меня великодушно! — смутился итальянец. — Даже здесь, в Неаполе, не часто встретишь столь выдающийся талант, как у Вашей дочери, синьор…

— Граф Василий Андреевич Закревский, — представился граф.

— Я был поражен, — улыбнулся итальянец. — Конечно, я понимаю, что Вы приехали в Италию совсем с иной целью, нежели обучение вокалу… Но если когда-нибудь Вы будете в Милане и пожелаете навестить меня, я буду очень рад вновь встретиться в Вами.

Василий Андреевич, кивнув на прощание итальянцу, подхватил под локоть Анну и торопливо, насколько позволяла покалеченная нога, увлек ее к коляске.

Всю дорогу до виллы, которая уже целый год была их домом, Анна молчала, обдумывая слова сеньора Ламперти. Она частенько напевала вполголоса, находясь дома, но никогда не задумывалась над тем, чтобы заняться вокалом серьезно. Предложение этого еще довольно молодого итальянца показалось ей интересным, но Василий Андреевич, по всей видимости, будет недоволен, если она решится его принять. И все же она решилась поговорить с ним о поездке в Милан безотлагательно. Тем же вечером за ужином, наслаждаясь вкусом легкого итальянского вина, Аннет завела разговор о том, что они уже довольно долго находятся в Неаполе и вполне могли бы сменить обстановку и перебраться, к примеру, в Милан, поближе к границе. Ведь недалек тот день, когда нужно будет собираться в обратный путь домой.

Василий Андреевич, отставив свой бокал, только покачал головой, легко разгадав ее намерения.

— Аннушка, тебе в самом деле хотелось бы посещать эту консерваторию, о которой говорил сеньор Ламперти? — поинтересовался он.

— Папенька, я благодарна Вам за то, что Вы привезли меня сюда, в этот дивный уголок, — начала Анна, — но уже порядком устала от безделья. Мне бы хотелось чем-то заняться, и я думаю, обучение вокалу — это как раз то, чего бы мне хотелось.

— Ну, если таково твое желание, — вздохнул Закревский, — распоряжусь, чтобы готовились к отъезду.

Спустя три дня семейство Закревских выехало из Неаполя. Путешествие по летней Италии в хорошую погоду было довольно приятным, и дорога до Милана заняла всего десять дней.

Будучи столицей Ломбардо-Венецианского королевства, Милан поражал своим великолепием. Однако устроиться здесь оказалось не в пример сложнее, чем в Неаполе. Огромный густонаселенный город чем-то напоминал муравейник. Но все же Василию Андреевичу удалось снять небольшой домик, расположенный неподалеку от Piazza del Duomo.

В Милане проживало довольно много австрийцев и объяснялось это тем, что нынешний губернатор Ломбардо-Венецианского королевства, или вице-король, как называли его итальянцы, был родом из Австрии, поскольку королевство, образованное в 1815 году по решению Венского Конгресса из северо-итальянских областей Ломбардия и Венеция, составляло одну из коронных земель Австрийской империи и управлялось вице-королём как австрийское владение.

Единственным коронованным королём Ломбардо-Венецианского королевства был австрийский император Фердинанд I, а его наместником в Милане с 1848 года являлся граф Йозеф Радецкий. Радецкий, удостоенный в 1849 году звания русского генерал-фельдмаршала и ордена Святого Георгия 1-й степени, был на хорошем счету у русского государя и охотно принимал у себя при дворе поданных российского императора. Как оказалось, в Милане проживало немало соотечественников Закревских, и, заводя все новые и новые знакомства, в один прекрасный день графиня Закревская была представлена ко двору вице-короля. Их часто приглашали на званные вечера и светские рауты как итальянские аристократы, так и соотечественники, проживавшие в Милане. Вскоре Аннет уже начала сожалеть о своем решении покинуть Неаполь и переехать в Милан, поскольку несмотря на то, что Василий Андреевич разыскал сеньора Ламперти, и итальянец был несказанно рад их приезду, времени для занятий вокалом у нее совершенно не оставалось. Она уже скучала по той тихой и безмятежной жизни, которую вела на вилле Rosa Bianca. Пожалуй, одним из немногих утешений для нее стала возможность посещать знаменитый театр Ла-Скала. Анна была совершенно очарована оперой, но когда на одном из занятий Ламперти заговорил с ней о том, чтобы ей самой попробовать себя на сцене, решительно отказалась.

Вернувшись домой, Аннет несколько раз возвращалась мысленно к разговору со своим учителем, но так и не смогла понять, что именно встревожило ее при упоминании сцены. Ей казалось, что существует нечто в ее прошлом, что было связано если не со сценой, то с каким-то публичным выступлением, и отчего-то это вызвало у нее странное ощущение, будто бы именно этот эпизод ее жизни был связан с чем-то недостойным и порочным. Короткое, как вспышка молнии, воспоминание несколько раз проскальзывало перед ее мысленным взором: она сама в вульгарном ярко-красном платье у рояля исполняет "Соловья". Но, к сожалению, это было все, что она помнила.

Может быть, поэтому одна только мысль о том, чтобы выйти на сцену, вызывала в душе бурный протест. Нет, она будет петь, но не для публики, для себя. Потому что чем больше она занималась, тем больше ей нравилось звучание собственного голоса, который благодаря методике Ламперти, наконец, окреп и зазвучал в полную силу. Франческо не оставлял попыток уговорить ее спеть хотя бы на частном вечере. Ему не терпелось показать ее всему свету, и он вправе был гордиться достигнутыми успехами, но Аннет упорно отказывалась, продолжая заниматься, как только у нее появлялось свободное время.

Вокруг загадочной русской красавицы ходило немало толков. Яркая, живая, подвижная, она неизменно привлекала к себе внимание. Закревских охотно принимали, но к концу лета даже Аннет, весьма далекая от политики, стала замечать, что отношение к русским при дворе Йозефа Радецкого сделалось более чем прохладным.

Анна не особо горевала о том, что теперь не нужно было часто бывать при дворе, и спокойно отнеслась к тому, что приглашений на их имя с каждым днем поступало все меньше. В обществе ходили разные слухи о грядущей войне Российской и Османской империй, и в конце октября Василий Андреевич, вернувшись от одного из своих знакомых, с кем успел близко сойтись за те несколько месяцев, что они провели в Милане, сообщил прискорбную новость: Турция объявила войну России.

В отличие от Аннет, Василий Андреевич давно внимательно прислушивался ко всем разговорам на эту тему и с тревогой наблюдал за тем, как с каждым днем Европа, сначала доброжелательно настроенная к России, меняла свое отношение на противоположное. Закревский отнюдь не был тонким дипломатом, но он, когда-то участвовавший в подавлении Польского восстания 1831 года и прошагавший со своим полком половину Европы, остро чувствовал эти изменения. Тревожило Василия Андреевича то, что обратный путь в Россию морем из Генуи через Босфор отныне был закрыт, а ехать сушей придется через Пруссию, Австрию и Польшу, и только одному Богу ведомо, какой прием их ждет теперь. Как бы то ни было, зиму решено было провести в Италии, а весной следующего года, как только потеплеет, попытаться вернуться на родину.

Глава 29

Весть о том, что Турция объявила войну России, князя Шеховского застала в Нерчинске, где он наблюдал за строительством первого амурского парохода "Аргунь". Не имея возможности покинуть Нерчинск без разрешения на то Муравьева, Павел написал рапорт с просьбой разрешить ему вернуться в Петербург с тем, чтобы быть вновь зачисленным в ряды русской армии и принять участие в обороне Севастополя. В ожидании ответа генерал-губернатора Шеховской не находил себе места. Он был уверен, что Муравьев, удовлетворит его просьбу, поскольку Николай Николаевич как человек военный не мог не понимать, что он как боевой офицер, проведший не один год на Кавказе, не может оставаться в стороне.

Но ответного письма от Муравьева все не было. Павел, раздосадованный подобной задержкой, решил все же ехать в Иркутск, чтобы иметь возможность поговорить с Муравьевым лично. По пути он продумывал различные варианты разговора с генерал-губернатором с тем, чтобы убедить Николая Николаевича принять его отставку.

В Иркутск приехали поздним мартовским вечером, и Павел не решился нанести визит Муравьеву в столь поздний час. Вместо того, он отправился к себе. После возвращения из Петербурга Шеховской снял несколько комнат в доме купца Белкина. Тройка остановилась у массивных ворот, выглянувший на улицу дворник, торопливо открыл калитку и, помогая Прохору разгружать багаж, засуетился вокруг саней. Ямщик казенной тройки, нетерпеливо притоптывал замершими ногами, покрикивая на денщика князя и прислугу Белкиных. С прибытием Шеховского в доме поднялась суета. Спешно перестилали чистую постель, раздували самовар и накрывали на стол. Купчиха Белкина, маленькая полноватая женщина, бросилась доставать из буфета фарфоровые чашки.

— Что ж Вы, ваше сиятельство, не предупредили то, о приезде загодя, — торопливо накрывая на стол, попеняла она Шеховскому, — мы бы встретила Вас, как полагается, чтобы все чин чином было.

— Не трудитесь, Ольга Петровна, — устало присел на стул Павел, — Мне бы согреться да спать лечь.