— Это мы сейчас. Сейчас и самовар будет готов, а еще у меня наливочка есть, чудо просто, — выставляя на стол несколько сортов варенья, приговаривала хозяйка.

В доме было жарко натоплено, на столе в массивном подсвечнике горели свечи, по комнате витал аромат свежезаваренного чая. Пока хозяйка хлопотала вокруг стола, Павел и сам не заметил, как голова склонилась на грудь, и он погрузился в тревожный сон.

— Батюшки, уснул, — прошептала Ольга Петровна, оторвавшись от своего дела. — Иван Никифорович, — обратилась она к мужу, — Ты Прохора кликни, а то мне будить его сиятельство неловко как-то. Совсем видать из сил выбился, — сочувственно глядя на Шеховского добавила она.

В полудреме Павел, опираясь на плечо Прохора, добрался до своей спальни и уснул, едва голова его коснулась подушки.

Наутро сразу после завтрака Шеховской отправился в дом генерал-губернатора. Как выяснилось при личной встрече Шеховского с графом Муравьевым, Николай Николаевич его рапорта с просьбой об отставке не читал, потому, как сам только два дня как прибыл из Петербурга.

Выслушав Шеховского, рвавшегося в Севастополь, Муравьев попросил князя не спешить с принятием подобного решения, но для начала выслушать его мнение на сей счет. Путешествуя по Европе вместе с супругой, генерал-губернатор очень внимательно прислушивался к тому, что говорили о войне между Россией и Турецко-Англо-Французской коалицией, и потому был убежден в том, что Англичане и Французы летом непременно предпримут попытку отбить у России Петропавловск.

— Потому, Павел Николаевич, я думаю, что Ваше место здесь. Безусловно, если Вы настаиваете, я приму Вашу отставку, но мне хотелось бы, чтобы Вы взяли на себя командование отрядом казаков и отправились на Камчатку и при том, как можно быстрее. Сами знаете, гарнизон там невелик, на счету каждый человек. В августе из Кронштадта вышел фрегат "Аврора" и я думаю, что летом он должен войти в Авачинскую бухту, но этого все же будет недостаточно, если придется оборонять Петропавловск.

Павел молчал. С одной стороны чувство долга требовало от него отправиться в Крым, но с другой, если Муравьев окажется прав, то тогда он действительно нужен будет в Петропавловске. Он сам был там, видел собственными глазами и маленький порт и Авачинскую бухту, о которой говорил Николай Николаевич и прекрасно понимал, что он, имея немалый боевой опыт, может быть полезен именно там.

— Ну, так что Вы мне ответите, Павел Николаевич?

— Я поеду в Петропавловск, Николай Николаевич, — принял решение Шеховской.

Приняв решение, Шеховской отписал mademoiselle Балашовой об изменениях своих планов относительно возвращения в Петербург этим летом. Письма от Долли приходили не часто и то по большей части, учитывая, что Павел почти все время проводил в разъездах, он читал их все разом, возвращаясь в Иркутск из очередной поездки. Тон ее писем был вежливо-холоден, как если бы она писала не своему жениху, а кому-то из знакомых, словно это была тяжкая, но необходимая повинность. По сути так и было, она пообещала писать и раз в месяц выполняла свое обещание. Отвечая на эти вежливые отстраненные послания, Павел был не менее скуп на слова. Он сухо писал о своих поездках, не утруждая себя подробностями, как если бы писал рапорт о проделанных делах своему начальству.

В начале апреля, когда еще даже не до конца сошел снег, немногочисленный отряд, состоящий из десяти казаков, и груженный оружием и провиантом обоз под командованием Шеховского вышел из Якутска в Петропавловск. Ожидалось, что переход будет весьма тяжелым. Павел не в первый раз шел охотским трактом. Проводником в этом походе был его старый знакомый якут по имени Буотр. В прошлый раз двигались достаточной быстро ввиду малочисленности отряда, да и шли тогда налегке. Тяжело груженный обоз не мог двигаться с той же скоростью, с какой путешественники добирались до Петропавловска в прошлый раз. Конечной цели путешествия достигли в начале июня, по пути потеряв двух лошадей, что сорвались с тропы при переходе через перевал. Прошло два года с тех пор, как Павел покинул Петропавловск. Город изменился: Завойко приложил все усилия к тому, чтобы укрепить по возможности порт.

Девятнадцатого июня в Авачинскую бухту вошел изрядно потрепанный жесточайшими штормами во время долгого кругосветного перехода фрегат "Аврора". Почти весь экипаж был болен цингой, не миновала сия чаша и командира корабля капитана Изыльметьева. Сто девяносто шесть человек с борта Авроры свезли в госпиталь Петропавловска, девятнадцать из них так и не смогли оправиться от болезни.

Изыльметьев подтвердил, что будучи в порту Рио-де-Жанейро столкнулся с англо-французской эскадрой, которая ныне направляется на Дальний Восток. Новость сия была не утешительной: весьма малочисленный и плохо вооружённый гарнизон Петропавловска должен был противостоять морской военной мощи двух держав. Петропавловск спешно начал готовиться к обороне. С правого борта Авроры сняли пушки и разместили их на береговых батареях. Сам фрегат и военный транспорт "Двина" встали в глубине бухты на якорь левым бортом к выходу из нее.

Семнадцатого августа англо-французская эскадра в составе шести военных кораблей появилась у входа в Авачинскую бухту. Спешно началась эвакуация жителей города. Двадцатого августа неприятелем была предпринята первая попытка атаковать Петропавловск. Против двухсот двенадцати пушек и более чем двух тысяч человек экипажей защитники города смогли противопоставить только шестьдесят пять орудий и чуть более девятисот человек гарнизона.

Попытка неприятеля прорвать оборону Петропавловска с юга потерпела неудачу, хотя и защитники города лишились одной батареи из пяти орудий, которая была обстреляна четырьмя кораблями противника, имеющими на борту восемьдесят орудий.

Первая попытка высадить англо-французский десант на берег потерпела неудачу. В результате первого боя потери понесли обе стороны. Англичане и Французы отступили. На кораблях спешно велись ремонтные работы, заделывались пробоины и повреждения, полученные от русской артиллерии.

Вторая попытка атаковать Петропавловск была предпринята двадцать четвертого августа. На этот раз противнику удалось высадить десант в количестве девятьсот человек.

Высадке десанта предшествовала артиллерийская дуэль между береговыми батареями русских и флотом противника. Несмотря на стойкость и героизм, проявленный артиллеристами, подавив огонь десяти орудий, противник высадил десант.

Решающее сражение состоялось на Никольской сопке. Против превосходящих сил противника защитника Петропавловска смогли выставить около трехсот человек. Князь Шеховской со своими казаками был в их числе.

Сражение на Никольской сопке превратилось в настоящий ад. Защитники Петропавловска не дрогнули и бесстрашно бросались на противника. Бой был жестоким и кровопролитным. Под грохот канонады проявляя чудеса героизма и стойкости, русские войска шли в штыковую атаку, сражаясь с противником отдельными разрозненными группами. Под ногами дрожала земля от того, что англо-французская эскадра ни на минуту не прекращала обстреливать Петропавловск. Над Авачинской бухтой витали клубы пороха, окутывая и Аврору, и корабли неприятеля. Несмотря на свое превосходство в численности и вооружении, неприятель дрогнул и побежал.

Видя, как неприятель обратился в бегство, Шеховской обернулся к оставшимся в живых казакам:

— Ну что, братцы! За отечество! За Государя!

Шальная пуля, выпущенная из английской винтовки, пробила левое плечо, рука повисла как плеть. Чертыхнувшись, Павел попытался зажать рану другой рукой, выронив саблю, что сжимал в руке, в тоже самое мгновение в ярких солнечных лучах над его головой сверкнула сабля в руке француза. Грянул выстрел и пуля из ружья князя, которое сжимал побелевшими пальцами Прохор, угодила французу в грудь, отбросив его от раненного Шеховского. Павел попытался подняться, но вторая пуля, угодившая в правый бок, уложила его на месте. Бросив ружье и пригнувшись под градом пуль, отступающего противника, Прохор бросился к нему.

— Ваше сиятельство, — прошептал Прохор, переворачивая Шеховского на спину. — Ах, ты же Боже мой! — перекрестился он, глядя в бледное лицо хозяина. — Не жилец барин, как пить дать, не жилец.

— Братцы, подсоби! — оглянулся по сторонам Прохор.

Совсем еще мальчишка, казачок из их отряда, услышав его крик, бросился на помощь. Стараясь не смотреть на залитый кровью мундир князя, Митя, вместе с Прохором вытащили Шеховского из самой гущи боя. Подхватив ружье князя, Митя бросился догонять, ушедших вперед казаков, оставив Прохора и его сиятельство в небольшом овражке.

Спустя четверть часа он упал, сраженный насмерть меткой пулей французского офицера, который пытаясь сдержать паническое бегство солдат своим примером. Француз ненадолго пережил юного казака, убитого его рукой. Острая казачья шашка снесла ему голову, едва он успел опустить свое ружье.

Скинув свою куртку, Прохор с трудом перетащил на нее Шеховского и медленно, волоком, упираясь каблуками сапог в изрытую сотнями ног землю, потащил его в сторону города. Отбив десант, защитники города потянулись к Петропавловску по дороге подобрав убитых и раненных.

Гарнизонный врач извлек обе пули из тела Шеховского, сетуя на то, что раны князя вовремя не перевязали, и потому большая кровопотеря грозила довершить то, что не удалось сделать противнику двумя выстрелами. Почти десять дней Шеховской был между жизнью и смертью. Вспоминая то время, когда его подстрелили при штурме аула Салты на Кавказе, Прохор истово молился, чтобы и в этот раз все обошлось.

Благодаря ли молитвам Прохора, или умелым действиям гарнизонного врача, а может, нежной заботе, которой окружило раненных женское население Петропавловска, Шеховской пришел в себя. Посовещавшись, решили Павла вместе с князем Максутовым, братом погибшего при обстреле береговой батареи, князя Александра, отправить на американском бриге "Ноубл", зафрахтованном для плавания до Охотска.

Из Охотска, дождавшись становления зимника в ноябре выехали в Иркутск. За это время Павел оправился от ранений, но все же левое плечо и ребро с правой стороны, сломанное пулей, напоминали о себе ноющей болью.

В Иркутске он задержался лишь только для того, чтобы подать прошение об отставке по состоянию здоровья. Ранение плеча сделало левую руку малоподвижной, часто немели пальцы. Павел и сам понимал, что отныне для него с военной карьерой покончено. Он совершенно не представлял себе, чем будет заниматься по возвращению в Петербург. Ко всему прочему была еще и Долли, которая ждала его возвращения, а может, молила Бога о том, чтобы он не вернулся.

Париж Февраль 1854 г.

Холодным февральским вечером в доме русского посла во Франции графа Николая Дмитриевича Киселева за ужином собрался почти весь дипломатический корпус. Несмотря на роскошную сервировку и уютную со вкусом подобранную обстановку настроение собравшихся в этот вечер за столом было весьма печальным. Не для кого не было секретом, что Франция собиралась вмешаться в военный конфликт между Россией и Турцией и со дня на день ждали официального объявления войны.

Сам Николай Дмитриевич уж несколько раз пытался попасть на аудиенцию к французскому императору Наполеону III, но ему каждый раз отказывали под различными надуманными предлогами. Сведения из Тюильри поступали самые противоречивые. Ясно было одно, французский император не желая выступить в роли агрессора, всячески тянул время с тем, чтобы спровоцировать русского государя первым объявить об открытии военных действий.

Русскому послу старательно пытались донести, что сам император Луи Наполеон III не желает вступать в войну и всячески противится, тому и даже, якобы готовит письмо русскому государю о том. Но в тоже время наблюдая за тем, как спешно вооружается французская армия, как призываются новые и новые солдаты в ее ряды, Киселев уже не тешил себя напрасными надеждами на мирное разрешение конфликта. К тому времени французская эскадра уже вошла в Черное море и ожидалось, что ответ французов на ноту протеста русского дипломата по этому поводу будет отрицательным.

Французский император все же написал это самое письмо, и оно даже было отправлено курьером в Петербург, но в тоже самое время это самое письмо было опубликовано во всех европейский газетах. Все это преследовало лишь одну цель: в глазах всей прогрессивной Европы Луи Наполеон III не в коем случае не хотел выглядеть агрессором, но сам тот факт, что русский государь прочел это письмо одновременно с менее титулованными читателями газет по всей Европе уже было завуалированным оскорблением, и рассчитано было только на то, что российская сторона сделает те самые непоправимые заявления, когда избежать войны уже не будет никакой возможности.

После ужина приглашенные перемесились в салон. Говорили в основном о том, что вскоре придется спешно покидать Париж. Граф Левашов рассеяно прислушивался к тихой беседе. Серж ждал появления одного вполне определенного лица, ради встречи с которым он и пришел сегодня на ужин к Киселеву.