Заметив Шеховского в кругу бывших сослуживцев, граф Левашов медленно поднес к губам бокал с шампанским. Давно ли он в Петербурге? И почему до сих пор не пришел к нему? Он отправлял свое письмо курьером и был убежден, что до Иркутска оно дошло, но дошло ли оно до Шеховского? Или же… Нет, того просто не может быть! Хотя после встречи с Жюли в Милане он уже готов поверить во что угодно. Сделав изрядный глоток, Серж поставил бокал на поднос проходящего мимо лакея и устремился к князю и его друзьям, раскланиваясь направо и налево со знакомыми.

Остановившись напротив удивленного его появлением Шеховского, Сергей пристально взглянул в серые глаза:

— Добрый вечер, Павел Николаевич! Рад видеть Вас в добром здравии, — чуть склонив голову в официальном поклоне, обратился к нему Сергей.

— Сергей Александрович, — холодно улыбнулся Шеховской, — Вы уже вернулись из Парижа?

— Как видите, — кивнул головой Левашов. — А Вы давно в столице? — полюбопытствовал он и устремил взгляд на прелестное юное создание, чья рука в белой шелковой перчатке покоилась на темно-зеленом рукаве мундира Шеховского.

— Чуть больше недели, как раз к Рождеству успел, — ответил ему князь и обратился к девушке. — Дарья Степановна, позвольте представить Вам графа Левашова. Когда-то я имел честь нести службу вместе с Сергеем Александровичем в Преображенском полку. А ныне, — заметил Павел, окинув весьма красноречивым взглядом голубой мундир Сержа, — граф Левашов несет службу в ином ведомстве. Сергей Александрович, позвольте представить Вам мою невесту, mademoiselle Балашову.

— Очень приятно, — улыбнулась Даша, не в силах отвести взгляда от пронзительных синих глаз Сергея.

— Невесту?! — не сумев скрыть удивления и позабыв о приличиях, ахнул Левашов, но тотчас поправился и склонился над рукой Долли. — Рад знакомству! Стало быть, письма моего Вы не читали? — вполголоса произнес он, обратившись к Шеховскому и все еще отказываясь верить в такую возможность.

— Я Вас не понимаю, Сергей Александрович, — понизил голос Павел. — О каком письме идет речь?

— Я писал Вам в Иркутск, — ответил Серж, — внимательно следя за его лицом и пытаясь увидеть ответ на свой вопрос, однако лицо князя выражало только искреннее недоумение.

В самом деле не читал или пытается избежать скандала? — пытался меж тем решить Левашов. — Невеста. Он с невестой. Неужели второе? — и тут же вспомнил, что Катенин говорил о состоявшейся еще в прошлый приезд Павла помолвке.

— В самом деле? — усмехнулся Шеховской. — Вот уж не думал, что удостоюсь подобной чести!

— Ваше сиятельство, поверьте, я не склонен злоупотреблять Вашим вниманием, xотя, раз вы с невестой, ныне это уже не имеет значения, — ответил Сергей с чопорным поклоном. — Прошу извинить меня, коли помешал!

— Нет, ну что Вы! Всегда рад видеть, — чуть растягивая слова, ответил Поль.

Левашов поспешил удалиться. Сердце колотилось в груди. Бог мой, неужто судьба в лице Шеховского только что вручила ему еще один шанс? Он только вчера отписал Жюли, что ему до сих пор так и не удалось встретиться в ее супругом, а оказывается, он уж не первый день в столице и совершенно не спешит к нему выяснять подробности чудесного воскрешения жены. Мало того, Шеховской вполне определенно дал понять, что он намерен жениться.

Ощущение чьего-то пристального взгляда заставило его остановиться. Сергей медленно обернулся и встретился взглядом с mademoiselle Балашовой. Девушка смутилась и опустила глаза, но вдруг вновь вскинула голову, и, глядя прямо и открыто, глаз уже не отвела. Сергей усмехнулся, не разрывая зрительного контакта с ней. Ему вдруг захотелось, чтобы она первой отвела глаза, но она не отвернулась, продолжая смотреть на него. Их разделяло не более двадцати шагов, меж ними то и дело мелькали лица, но, казалось, ничто не в силах прервать этот неприлично долгий взгляд глаза в глаза. Левашов не выдержал первым и, повернувшись на каблуках, зашагал прочь.

Даша, глядя ему вслед, тихонько вздохнула. Едва взглянув на это безупречно красивое лицо и встретившись взглядом с васильково-синими глазами графа, она ощутила, как жаркой волной обдало все тело, ослабели колени, кольнуло в груди, стало трудно дышать — и вовсе не от того, что сегодня корсет на ней был затянут слишком туго. Прикрыв глаза, она вновь представила себе его лицо. Это чуть кривоватая усмешка, когда он оглянулся, сводила с ума. Боже, как дурно она поступила! Павел Николаевич представил ее как свою невесту, а она… Что ныне граф подумает о ней? Несомненно, решит, что она легкомысленная кокетка, девица самого дурного толка, одна из тех, кто привык видеть у своих ног каждого, на кого обратила свой взор. Разве посмотрит он в ее сторону?

Даша сама не отдавала себе отчета в том, что за прошедший год многое переменилось в ней. Ранее настоятельно внушаемая маменькой необходимость понравиться кому-то, чтобы устроить свою судьбу, вызывала в ней едва ли не панику — не было у нее ни малейшего желания покинуть отчий дом. Часто, глядя на себя в зеркало, она приходила в отчаяние: она слишком худа, ключицы слишком резко выступают, шея слишком тонкая, а волосы какого-то невразумительного цвета. После помолвки с Шеховским она перестала искать недостатки в собственной внешности, смирившись с тем, что отныне все за нее решено, и ей не нужно ни на кого производить впечатление, а потому и не заметила, как похорошела за последний год. Теперь, когда она была невестой князя Шеховского, она вдруг открыла для себя, что может вполне спокойно, не боясь показаться глупой или смешной, говорить, флиртовать, смеяться с представителями рода мужского без всякого смущения. Ведь это ее более ни к чему не обязывало, и, следовательно, не нужно было следить за каждый словом. Ее удивляло, но в то же время льстило, что отныне ее, самую серую мышку позапрошлого сезона, находят веселой и остроумной, с ней ищут знакомства и довольно часто говорят цветистые комплименты ее красоте и очарованию.

— Расцвела, однако, — рассматривая сквозь лорнет невесту Шеховского, заметила графиня Радзинская, обращаясь к супругу.

— Что и говорить, — усмехнулся Илья Сергеевич, — у Павла Николаевича всегда был острый глаз в том, что женской красоты касалось!

— Однако же нашу Сашеньку он не оценил!

— Полно, ma cherie! — ответил Радзинский. — Это Александра не больно-то хотела стать княгиней Шеховской.

— И все ж до его первой жены ей далеко, та была поистине красавицей! — вздохнула Радзинская. — Редко встретишь такое сочетание красоты и таланта.

— Вы помните ее? — задумчиво спросил Илья Сергеевич.

— Такой голос трудно забыть, — отозвалась графиня. — Жаль ее!

Заметив устремленные на него взгляды Радзинских, Павел наклонил голову в знак приветствия. Долли, некоторое время пребывавшая в глубокой задумчивости, теперь увлеченно танцевала мазурку, а он, оставшись один, размышлял о Левашове.

Друзьями они никогда не были — после Кавказа он, сам когда-то исполнявший обязанности адъютанта командира Преображенского полка, смотрел на молодого и щеголеватого Сергея чуть свысока, а тот считал его высокомерным, а может, и завидовал тем дружеским отношениям, которые установились у Павла с Катениным, ведь Павел был не на много старше него. Как бы то ни было, но они не поладили буквально с первого взгляда. Может быть, именно поэтому Павла задевали восторженные взгляды Сергея, обращенные на его жену, хотя, чего греха таить, восхищались ею многие; а уж после того, как поползли те грязные сплетни, он и вовсе едва ли не возненавидел Левашова, но и правил приличия никто не отменял. Неужели все забыто, и до него не дошли эти разговоры? Хотя все равно странно, что Серж сам подошел к нему и Долли, да еще и завел какой-то нелепый разговор. Слова Левашова о загадочном письме не давали покоя. С чего бы и о чем он мог писать ему? Но как же Сергей был удивлен, когда Павел представил ему mademoiselle Балашову в качестве своей невесты, а потом удивление в его глазах на какой-то краткий миг сменилось радостью, и в этом, пожалуй, не было сомнения. Но чему он так обрадовался? Шеховской не любил загадок, и странное поведение Левашова вызвало раздражение и не давало покоя. Он не мог ошибаться: никакого письма Левашова он не видел. Вспомнился отъезд из Иркутска, когда Муравьев вручил ему пачку писем, пришедших в его отсутствие. Он тогда, едва отъехав от дома, прочитал некоторые из них, а остальные отдал Прохору.

Вспомнив об этом, Павел желал только одного: чтобы этот вечер быстрее окончился, но все как будто сговорились против него. У Долли не было отбоя от кавалеров, и Павел не без раздражения заметил, что она уже вовсе не та скромная испуганная дебютантка, на которую он обратил свое внимание более года назад. Девушка повзрослела и уже не казалась ребенком, одетым в бальный туалет и по какому-то недоразумению оказавшимся в бальной зале. Она вовсю наслаждалась вниманием поклонников и совершенно очевидно не собиралась покидать этот вечер так скоро. Шеховской, изнывая от необходимости не только оставаться подле нее, но, более того, быть любезным, весь вечер пытался разыскать в пестрой разряженной толпе графа Левашова, но, увы, безуспешно: Серж после их краткого разговора словно сквозь землю провалился.

Домой Павел Николаевич попал только под утро и первым делом без лишних церемоний растолкал спящего денщика.

— Письма, которые я отдал тебе по пути из Иркутска, где? — резко спросил он, не дожидаясь, когда заспанный Прохор придет в себя и мало-мальски начнет понимать, чего от него барин требует в столь ранний час.

— Бог мой, Ваше сиятельство, дались Вам эти письма спозаранку! — удивленно моргнул Прохор, соображая при этом, куда могла подеваться требуемая князем корреспонденция.

— Вот спущу с тебя три шкуры на конюшне! — прошипел Поль, с трудом сдерживая себя.

С кряхтением поднявшись с узкой постели, Прохор зажег свечи и, нагнувшись, вытащил из-под вешалки большой кожаный саквояж, в котором обычно возил все туалетные принадлежности князя.

— Да вот же они все, Ваше сиятельство, я их хотел Вам сразу по приезде отдать, да запамятовал совсем.

Выхватив из его рук пачку писем, Павел стремительным шагом прошел в свой кабинет. Прохор поспешил за хозяином, чтобы зажечь свечи в канделябре и подбросить дров в камин, недоумевая, что могло привести его в столь дурное расположение духа.

Устроившись за письменным столом, Поль перебирал конверты, отбрасывая один за другим. Вот он, подписанный незнакомым ему почерком! От волнения вдруг затряслись руки, и, вскрывая конверт, Павел поранился ножом для бумаги. Чертыхнувшись и не обращая внимания на то, что пачкает бумагу кровью, Шеховской торопливо развернул послание и, поднеся его поближе к свету, начал читать. Пробежав глазами несколько строк, Павел со стоном откинулся в кресло, потом еще раз перечитал письмо. Что это? Злая шутка? Вскочив с кресла, он заметался по кабинету, не обращая внимания на застывшего в немом изумлении Прохора.

— Ваше сиятельство, Павел Николаевич, да что это Вы? Случилось что?

— Случилось! — неожиданно зло выкрикнул Павел. — Случилось! Не могу поверить! Не может этого быть! — схватился он обеими руками за виски. — Который час? — обернулся он к Прохору.

— Шесть утра, Ваше сиятельство.

— Кофе мне подай! — бросил он.

Прохор нечасто видел барина в таком состоянии, но счел за лучшее ретироваться, зная по собственному опыту, что сейчас под горячую руку можно и оплеуху схлопотать. Ворча себе под нос что-то о господских причудах, денщик удалился в сторону кухни. Прохор не стал будить кухарку, потому как кофе и сам научился варить отменный, еще будучи вместе с князем на Кавказе.

Оставшись один, Павел подошел к окну и, отодвинув бархатную портьеру, уставился в серую мглу за стеклом, которую не в силах были рассеять уличные фонари. От напряжения каждый нерв был натянут, как струна, каждая частичка внутри него, казалось, дрожала мелкой дрожью. Хотелось схватить что-нибудь и разбить, сломать, а еще пуще — добраться до Левашова и вытрясти из него всю душу. Сукин сын! Знал и промолчал! Шеховской стиснул пальцы в кулаки и тотчас разжал ладонь, когда свежий порез полыхнул болью, с трудом удержавшись от того, чтобы не стукнуть по оконному стеклу, в котором отражалось его бледное лицо.

Дверь приоткрылась, и в проем бочком аккуратно протиснулся Прохор с подносом, на котором дымился кофейник и чуть позвякивали фарфоровая чашка и блюдце.

— Вот и кофе! Ваше сиятельство, давайте руку-то перевяжу.

Павел уставился на алеющий поперек ладони длинный порез.

— Пустяки, — пробормотал он. — Поди на конюшню, скажи, что я велел Буйного оседлать.

— Да куда же Вы в такую-то рань? — опешил денщик.

— Иди, да поживей, — кивнул на дверь Павел, наливая кофе в чашку. — Хотя нет, стой! Не надо Буйного, я пешком дойду, здесь недалеко будет.