— Ваш дядюшка весьма предусмотрительный человек, — заметил Павел, поражаясь дальновидности Закревского и еще более той заботе, какую он проявил в отношении Жюли.

Даже став княгиней Шеховской, она сохраняла за собой имение и, мало того, как явствовало из ее слов, по условиям завещания оставалась здесь единственной и полновластной хозяйкой.

— Когда Вы желаете ехать? — обратилась она к нему.

— Чем скорее, тем лучше, — отозвался Павел. — Нас ждет грандиозный скандал в столице, но ведь нам с Вами не привыкать, — улыбнулся он уголками рта.

Стянув перчатку, Павел осторожно поправил выбившийся из-под шляпки локон, коснувшись при этом тыльной стороной ладони щеки Жюли. От этой мимолетной ласки у нее перевернулось сердце в груди. Шагнув к нему, она подняла голову, не отводя взгляда от его лица.

— Не смотрите так на меня, ma сherie, — усмехнулся Шеховской, — если не хотите, чтобы я поцеловал Вас.

— А если хочу? — прошептала она в ответ.

При этих ее словах у Павла перехватило дыхание. Не задумываясь о том, что делает, он снял фуражку и, наклонившись, едва коснулся поцелуем чуть приоткрытых губ. Кровь вскипела в жилах, бухая в висках, словно молот по наковальне. С тихим стоном он углубил поцелуй, стиснув в объятьях тонкий стан, сминая нежные губы, чувствуя, как Жюли прильнула к нему всем телом, уцепившись за его плечи. Вспомнив, что хотел лишь коснуться поцелуем ее губ, Павел оторвался от нее и отступил назад, но так и не смог отвести взгляда от припухших губ.

— Pardonnez-moi, (Простите меня), — отступил он еще на несколько шагов. — Я не должен был… — повернувшись к ней спиной, Шеховской надел фуражку и торопливо зашагал к дому.

Он, видимо, совершенно лишился разума, коли пошел на поводу у своего желания, — нахмурился Павел. — Что он знает о ней нынешней? Только то, что она сама ему рассказала о себе? Закревского более нет в живых, и никто не может ни подтвердить ее слова, ни опровергнуть. Но разве впервой ей лгать? Разве не назвалась она Анной пять лет назад в Петербурге? Разве не морочила ему голову, делая вид, что они впервые встретились на вечере у Радзинских? И пусть тогда у нее были причины скрывать свое настоящее имя, что ему известно о ее мотивах сегодня? Однажды он уже отдал ей свое сердце, и едва разума не лишился, когда думал, что потерял ее безвозвратно.

— Поль, — тихо окликнула его Жюли, но он не остановился, хоть и замер на мгновение, явно услышав свое имя в звенящей морозной тишине.

Глядя, как он уходит от нее по заснеженной аллее, Юленька закусила губу, чтобы не заплакать. Таша, тайком последовавшая за барыней и ставшая невольной свидетельницей поцелуя, видя, как уходит князь, торопливо направилась к застывшей на месте барыне.

— Юлия Львовна, — протянула она ей платок с пылающим от смущения лицом, — не плачьте, не рвите сердце себе, образуется все!

— Не поверил он мне, Таша! Не поверил, — покачала она головой, промокнув глаза.

— Стало быть, здесь остаемся? — вздохнула Наталья.

— Нет, милая. В Петербург едем. Господи, дай мне сил пройти через все это, — прошептала она, глядя в безоблачное синее небо, — не оставь милостью своей!

Постояв на улице еще с четверть часа, чтобы следы слез стали менее заметны на лице, Юленька направилась к дому. Поднимаясь в свои покои, она застала слугу князя выносящим багаж из комнаты, в которой поселили Шеховского.

— Прохор, — позвала она его, — неужели его сиятельство уехать решили?

— Велели экипаж заложить, больше ничего не ведаю, — сочувственно глядя на нее, ответил денщик.

Выйдя из спальни и на ходу натягивая перчатки, Шеховской остановился перед Жюли.

— Я собирался попрощаться с Вами.

— Вы уезжаете?! — изумленно воззрилась она на него.

Павел кивнул головой.

— Я буду ждать Вас в Полтаве, — он протянул ей конверт. — Здесь название гостиницы, где я остановлюсь. Я понимаю, что пока не истечет девять дней, Вы не можете покинуть Закревское. Увидимся через неделю. Надеюсь, к этому времени Вы будете готовы.

— Вам не обязательно уезжать, Павел Николаевич.

— Так будет лучше для всех нас. И помните, Вы дали мне слово, сударыня, — склонился он над ее рукой.

Проводив его глазами, Юленька, едва переставляя ноги, дошла до своих покоев и, толкнув дверь, ступила в комнату. Оставшись одна, она опустилась на скинутый на пол салоп и разрыдалась. Вслед за ней в комнату вошла Таша и, увидев ее на полу, кинулась поднимать зашедшуюся в рыданиях барыню.

— Вон! Все вон! — отмахнулась от нее Жюли. — Оставьте меня! Все вон пошли! — прикрикнула она на топтавшегося в дверях лакея и замершую подле нее испуганную камеристку.

Ближе к обеду, наплакавшись до хрипоты в горле и рези в глазах, Юленька поднялась и позвонила.

— Воды мне холодной принеси умыться, — распорядилась она, едва Наталья появилась на пороге. — Маше скажи, пусть вещи Николки укладывать начинает, а ты мои начинай собирать. И пусть кухарка зайдет, меню надо обсудить, — бросила она вслед заторопившейся исполнить приказание барыни Таше.

На четвертый день своего пребывания в Полтаве Павел, устав сидеть в четырех стенах провинциальной гостиницы, а еще более — от сводящего с ума ожидания, не единожды пожалев о поспешном своём решения дожидаться Жюли в Полтаве, решил поужинать не у себя в номере, а в ресторации. Поинтересовавшись у хозяина гостиницы, где в городе имеется приличное заведение, Шеховской отправился по рекомендованному ему адресу.

Обстановка провинциальной ресторации во многом уступала столичным, но тем не менее кухня оказалась вполне приличной. Павел уже заканчивал ужин, когда его внимание привлекла довольно шумная компания молодых людей. Вино, как известно многим развязывает язык, а он никогда не был любителем хмельных откровений, но тут поневоле прислушался к словам молодого человека с очень примечательной внешностью, явно пребывавшего в сильном подпитии. Поставив на стол пустую рюмку и вновь потянувшись к бутылке, тот заговорил:

— Вот и я говорю, что после смерти Закревского дочка его приемная уж больно лакомый кусочек, — пьяно ухмыльнулся он, обращаясь к приятелям. — Молода, лицом на диво хороша, а уж имение… Да с таким приданым замуж выскочит — и оглянуться не успеешь. Тут уж ухо востро держать надо, пока не опередили, — рассмеялся он.

— Не больно-то Вы, Михаил Алексеевич, на такую партию рассчитывайте! — добродушно подшутил над ним один из приятелей. — Хоть и приемная, а все равно графиня.

— В лепешку расшибусь, но моя будет! — грохнул по столу бутылкой Вирановский. — Зря я, что ли, с самого лета, как они с отцом из-за границы приехали, через день визиты наносил? Правда, есть один неприятный момент: придется усыновить ее щенка, нагулянного.

Шеховской думал, что уже не способен на подобные взрывы ярости, что давно в прошлом остались эмоции, способные вывести его из себя. Жестом подозвав полового он поинтересовался, указав на шумную компанию:

— Любезный, не подскажешь, кем будет сей Михаил Алексеевич?

— Так это, Ваша милость, помещик здешний, Вирановский.

Отпустив кивком прислугу, Павел задумался.

— Только говорят, что вроде к ней в имение уже после похорон князь какой-то столичный пожаловал. И откуда только взялся на мою голову? — продолжил откровенничать Михаил.

Павел не собирался вступать в разговоры, но поняв, что речь идет о нем, не смог сдержаться:

— Простите, господа, не имею привычки подслушивать чужие разговоры, но вас только глухой не услышит, да и разговор у вас, насколько я понял, обо мне идет, — недобро усмехнулся Шеховской, подходя к столу. — Позвольте представиться: князь Шеховской, Павел Николаевич. А Вы, как мне сказали, господин Вирановский?

— Так и есть, Михаил Алексеевич Вирановский, — без особого успеха попытался подняться Михаил, — Так это Вы, что ли, тот самый столичный князь будете? — обратился он к Павлу, поскольку хмель придал смелости его обычно трусоватой натуре.

— Именно я, — холодно ответил Шеховской.

— Тогда, Ваше сиятельство, хочу поставить Вас в известность, что собираюсь просить руки Анны Николаевны, и потому Ваше присутствие подле нее более чем неуместно, — наконец-то встав и чуть покачиваясь, не без апломба заявил Михаил.

— Вынужден Вас огорчить, милостивый государь: сие никак не возможно, — прищурился Павел. — Дама, известная Вам под именем Анны Николаевны Закревской, на самом деле является княгиней Юлией Львовной Шеховской, моей законной супругой, а "щенок нагулянный", как Вы изволили выразиться — мой сын и наследник. Ежели мои слова вызывают у Вас сомнения, готов разрешить их в любом удобном для Вас месте и в любое время. Надеюсь, я ясно выразился?

— Более чем, Ваше сиятельство, — пробормотал не ожидавший подобной отповеди Михаил и плюхнулся на стул.

— Потому попрошу Вас никогда более не приближаться к ней, — улыбнулся недоброй улыбкой Павел. — Если, конечно, Вам дорога Ваша жизнь.

Чуть кивнув опешившему Вирановскому и его компании, Шеховской вышел из зала. Он понимал, что не следовало говорить этого Вирановскому, но не смог сдержать рвущейся наружу ярости. Не в его правилах было угрожать нетрезвому человеку, но и смолчать, когда имя любимой женщины было упомянуто в подобном разговоре, не было сил, хотя он понимал, что Михаил был пьян, и будь он трезв, наверняка не позволил бы себе ничего подобного. Поймав себя на этой мысли, Павел вздохнул. Кого он пытался обмануть, когда предлагал ей остаться в Закревском? Неужели сможет вновь расстаться с ней, когда от одного вида ее перехватывает дыхание, когда сердце сжимается от сладкой боли при одном ее взгляде? Разве сможет он уехать, если по истечении трех дней она не появится в Полтаве? Как жить без нее, зная, что она жива, что у него растет сын, который никогда не узнает, кто его отец, ибо разве сможет он забрать дитя у матери, как бы зол он на нее ни был? Да и после его неосторожного заявления Вирановскому он, по сути, не оставил пути для отступления ни себе, ни ей. Гнев и ярость всегда были плохими советчиками, — покачал он головой, выходя из ресторации. — Но, может, это и к лучшему: мосты сожжены, пути назад нет, и какое бы решение ни приняла Жюли, отныне это более не имеет значения.

Вернувшись к себе в номер, Павел велел Прохору собрать вещи и утром быть готовым к отъезду.

— Куда на сей раз, Ваше сиятельство? — поинтересовался денщик.

— Обратно в Закревское — бросил Поль, располагаясь за небольшим письменным столом.

Уж коли решение принято, настало время сообщить родным, куда и зачем он уехал и с кем намерен вернуться. Написав письмо отцу, Павел запечатал воском конверт и протянул его Прохору:

— Утром снесешь на почтовую станцию.

— Надумали, стало быть, барин! — улыбнулся Прохор.

— Времени на раздумья у меня было предостаточно. Четыре дня только тем и занимаюсь, что думаю, — неохотно ответил Павел. — Как ни крути, нет здесь другого решения, да и быть не может: Юлия Львовна жена мне венчаная перед Богом и перед людьми, Ники мой сын.

— Верно говорите, Павел Николаевич, — отозвался Прохор, вынимая из шкафа вещи, чтобы вновь уложить багаж. — Все верно! Жена должна быть подле мужа своего.

— Да захочет ли? — тихо вздохнул Павел.

На следующий день после полудня дорожный экипаж Шеховских въехал в ворота усадьбы в Закревском. Не дожидаясь, когда возница откроет дверцу экипажа, Павел выбрался на улицу и, осмотревшись, быстро поднялся по ступеням. Что я скажу ей? — входя в двери, думал он. — А коли спросит, зачем вернулся?

— Барыня, — заглянула в будуар к Жюли взволнованная Наталья, — там Павел Николаевич приехали.

— Скажи, что я велела его сиятельство в малый салон проводить, — поднялась с кресла Жюли, поправляя перед зеркалом косынку-"шантильи", прикрывавшую довольно скромное декольте траурного шёлкового платья.

Оглядев свое отражение в зеркале, Юленька с бьющимся сердцем спустилась на первый этаж. С чем он пожаловал? Неужели передумал? — едва не задохнулась она от одной этой мысли.

Собравшись с силами, она решительно распахнула обе створки и ступила в небольшую уютную комнату.

— Добрый день, Павел Николаевич, — обратилась она к Шеховскому, рассматривающему картины на противоположной стене.

— Юлия Львовна, — обернулся Павел, — прошу простить меня за вторжение.

— Вам не за что извиняться, — сделав несколько шагов ему навстречу, заметила Жюли. — Двери этого дома всегда будут открыты для Вас.

Подойдя к ней, Павел, поднес к губам протянутую руку. Заглянув в глаза, в которых легко читалась тревога, он перевернул тонкое запястье и коснулся губами ее ладони.

— Это были самые долгие четыре дня в моей жизни, — выдохнул он. — Знать, что Вы рядом, и мучить себя невозможностью быть с Вами… Большей глупости я еще не совершал!