Наталья Майорова - Звезда перед рассветом

– Я, я! – закричала Капочка. – А Ате с нами можно?

– Я тут обожду, – сказала Оля. – Урок свой по кружевам закончу…

– Ты просто боишься! – неожиданно сказала Капочка, наставив на Олю палец. – Боишься ехать за ним, увидеть…

– Капа, пальцем тыкать некрасиво, – машинально указала Люша, легко признавая в своем голосе интонации Анны Львовны десятилетней давности.

– Да, боюсь, – спокойно сказала Оля, сложила кукольное рукоделие в корзинку и вышла из комнаты.

* * *

Белка тыкалась бархатной мордой в плечо и шею Люши и ласково пофыркивала, но на нее сегодня никто не обращал внимания и даже ничем не угощал. Кобылка явно обиделась и, изловчившись, откусила помпон с Атиного берета. Атя завизжала от возмущения и стегнула Белку прутиком по морде. Белка оскалилась и мотнула крупной головой, отбрасывая девочку к стене (лошадка была небольшого роста, но, как и ее мать, чрезвычайно головаста). Пес Жулик, крутившийся тут же, с лаем бросился на Белку, защищая хозяйку. Капочка кинулась увещевать Жулика. «Па-ашла-а!» – оглушительно рявкнул Фрол на Белку. Кобылка прижала уши и по-кошачьи присела. Молодой конюх втянул голову в плечи и перестал запрягать сани.

– Люба, ну куда ты собралась? – нервно спросил Александр, который со сложным чувством, играя бровью, наблюдал за происходящим со стороны. – В твоем положении невместно…

– Да черт вас всех побери! – заорала Люша. – А ты чего хотел-то, Алекс, когда ко мне притащился?! Испугался жандармов, очко заиграло?.. Фрол, да запряжете вы когда-нибудь эту падаль, или мне самой с хомутом бегать? Белка, стерва поганая, убью и собакам скормлю! Атька, в кладовке на неделю запру и жрать не дам! А псов твоих кретинских на живодерню отправлю!

– Капитолина, пойдем со мной! – страдальчески скривившись, воскликнул Александр. – Миссис Уилсон ждет.

– Ой, папочка, а я-то забыла миссис Уилсон сказать! – всплеснула ладошками Капочка. – Но ты ведь ей скажешь, да? У нас не будет сегодня урока, потому что мы с мамочкой и Атей едем Кашпаречка искать!

– Люба, ну зачем таскать с собой детей? Ты же сама не знаешь, куда едешь… Не говоря уж о пропущенных занятиях…

– Голый расчет, – сквозь зубы ответила Любовь Николаевна, помогая молодому конюху приладить постромки. – Этот идиот Кашпарек в присутствии девчонок меньше кочевряжится. И этим, кстати, выгодно отличается от большинства других идиотов, которые в аналогичной ситуации кочевряжатся сильнее обыкновенного…

– «Висел всегда, висит поныне… – Александр прикрыл глаза и отвернулся. – Безумие, безумие…»

* * *

В Калуге остановились в гостинице «Феникс». Атя робела и швейцара, и накрахмаленную горничную, и даже официанта в гостиничном ресторане. Капочку (она была в гостинице первый раз) все забавляло. Она крутила краны с холодной и горячей водой, опускала и поднимала шторы на веревке.

Люша оставила уставших девочек в номере, переоделась и, разменяв у швейцара пригоршню мелких монет, отправилась в город на разведку.

Утром поехали уже целенаправленно – по Садовой, мимо Манежа, к Сенной площади. Ледяная изморозь висела в воздухе, сырой снег хлюпал под копытами, цветные вывески казались размытыми, как будто тоже подтаявшими. Выплыл из белесого марева театральный фасад, неспокойная очередь у дверей булочной… За булочной, в широком дворе, тоже толпился народ – веселый, предвкушающий.

Успели как раз к началу дневного представления (согласно полученным Люшей сведениям, случались еще и представления вечерние, в свете факелов – для вернувшихся домой фабричных и мастеровых).

– Давай, Кашпарек, давай, жарь, покажи им! – подначивали собравшиеся.

Кашпарек вышел из-за импровизированной ширмы, составленной из двух деревянных строительных подставок для блоков кирпичей. Высокий, тонкий, весь в черном, с серьезным отрешенным лицом.

«Он нас сейчас узнает…» – шепнула Капочка матери.

«Он никого сейчас не узнает, – ответила Люша. – Он артист. Есть он и есть зрители. И все».

– Рассмеши нас, Кашпарек! – крикнула барышня с рыжим, задорно выбившимся из-под берета локоном.

– Вот еще! – хмуро отозвался Кашпарек. – Хватит из меня дурака-то делать. Поговорим сегодня об умном? Так?

– Так, так! – восторженно отозвались мальчишки-ученики из ближайших лавочек, подпрыгивая от холода на месте и тщетно пытаясь закутаться в худую одежонку. – Жарь про умное, Кашпарек!

– О пользе изучения иностранных языков! – объявил Кашпарек и тут же, как всегда неожиданно, откуда-то у него из-за пазухи выпрыгнула и сразу ожила марионетка, одетая в синий жандармский мундир («Изготовил сам? – удивилась Люша. – Или Оля, никому не сказавшись, сшила втихаря?»)

– Кашпарек, ну что ты все бузишь и мутишь народ?! – обратилась марионетка к мальчику. – Занялся бы лучше чем-нибудь умственным, полезным.

– Я бы с превеликой охотой, вашбродь, – угодливо изогнулся Кашпарек. – Но скумекать не могу: чем же мне таким заняться?

– Да вот, вот… – марионетка, задумавшись, зачесала под мышками и затылок под фуражкой, напомнив с готовностью рассмеявшимся людям ярмарочных обезьянок, а потом, наконец сообразив, радостно взбрыкнула ногами. – Вот! Скоро наши доблестные войска завоюют всю Европу, и стало быть, нам понадобится с ней на ейном языке разговаривать, потому, как они все там дураки и по-русски не разумеют. Учи языки, Кашпарек! Ты ведь, небось, не знаешь…

– Самую малость, ваше благородие!

– А вот я тебя сейчас проверю! – оживился жандарм-марионетка. – Стой смирно и отвечай сразу, по сторонам не виляй!

– Слушаюсь!

Дальше жандарм и Кашпарек заговорили на два голоса, нараспев, под все нарастающий хохот собравшейся толпы:

– По-французски – ле-савон?

– А по-русски – мыло!

– У французов – миль пардон?

– А у русских – в рыло!

– По французскому – рояль?

– А у нас – гармошка!

– У французов – этуаль?

– А у нас – матрешка!

– У французов – все салат.

– А у нас – закуска!

– По-французски – променад?

– А у нас – кутузка!

– По-французски – сосьете?

– А по-русски – шайка!

– У французов – либерте?

– А у нас – нагайка!

Глазастые уличные мальчишки первыми заметили приближающегося к скоплению народа городового, сцепили руки, образовали что-то вроде живой стены и закрыли собой Кашпарека и его зрителей.

– У французов – все фромаж?

– А у нас – бутылка!

– По-французски – ле вояж?

– А по-русски – ссылка!

– По-французски – дилетант?

– А у нас – любитель!

– По-французски – интендант?

– А у нас – грабитель…

Городовой пронзительно засвистел, мальчишки состроили вокруг него что-то вроде бешено крутящегося хоровода, а их главарь крикнул:

– Беги, Кашпарек! Не то в кутузку загребут!

Люди подались в стороны, но не расходились, перемигиваясь, переговариваясь и ожидая вероятного продолжения спектакля – ареста уличного артиста.

Капочка от страха присела и закрыла глаза ладошками. У Ати в беличьих глазах блеснули злые огоньки, она напружинилась и приготовилась к драке или бегству – по обстоятельствам.

Массивный городовой корпусом прорвал окружение мальчишек и шел размашистыми шагами.

– Кашпарек, але-оп! Фляк, ренд-ап, сальто! – крикнула Люша.

Мальчик оглянулся, сунул марионетку за пазуху и, внезапно подпрыгнув, прошел мимо ошеломленного городового, становясь попеременно то на руки, то на ноги.

Люша подбежала к саням, закинула туда Капочку, сгребла Атю, освободив место для запрыгнувшего уже на ходу Кашпарека.

– Гони! – заорала она кучеру, но лошади уже и так неслись, разрезая полозьями саней желтоватый слежавшийся снег.

Обескураженный городовой и хохочущие и свистящие зрители остались далеко позади.

– Это все ерунда! – раздраженно сказала Люша, быстро собирая вещи в гостиничном номере. Атя помогала ей. Кашпарек сидел за столом и пил принесенный горничной горячий сладкий чай, держа чашку обеими руками. – Это все и в газетах пишут. Чего ты еще говорил? На злобу дня и жандармов?

– На злобу дня? – усмехнулся Кашпарек. – Да вроде ничего. Разве Пушкина читал? Но это ведь не считается? Он же умер давно…

– Пушкина? – удивилась Люша. – Что же?

– А вот это:

«Народ мы русский позабавим,

И у позорного столба,

Кишкой последнего попа

Последнего царя удавим…»

Это же Пушкин написал?

– О, Господи! – только и сказала Люша, сдавив ладонями мучительно ноющие виски.

Роды длились 28 часов. Колдунья Липа, ветеринар из Синих Ключей (он лечил Люшу с самого детства, еще во времена Николая Павловича) и приехавший под утро фельдшер из Алексеевки изнемогли вконец.

Люша смотрела в потолок и вслух считала крашенные в кремовый цвет плашки, которыми он был отделан. Александру, который иногда подходил к дверям и слышал этот мерный счет, казалось, что он сходит с ума. Люша как-то угадывала его появление и громко говорила сквозь зубы: «Займись детьми»

Потом продолжала считать.

Все дети сбились в одной комнате и сидели на двух диванах, похожие на зайцев. Даже также косили от испуга глазами. Говорить с ними или уж тем более чем-то их занимать, Александру не хотелось совершенно.

Он выпил чаю, умылся и лег спать. Заснул вопреки всем опасениям сразу, как убитый.

– Мама ведь не умрет? – спросила Капочка у Кашпарека, положив свои ручки на его высоко поднятые коленки.

– Сложение у нее узкое, – уклончиво ответил Кашпарек. – По-разному выйти может… – он длинными пальцами легко погладил девочку по голове. – А если все ладно пройдет, так ты кого хочешь – брата или сестру?

– Мне все равно, – изо всех сил сдерживая слезы, сказала Капочка. – Но лучше все-таки девочку, потому что из маленьких у нас уже Агафон и Владимир есть.

– Мать-то небось сына теперь хочет, – заметила Оля.

Родилась девочка, с большой головой и круглыми зелеными глазами.

– Как ты ее назовешь? – спросил Александр, навестив роженицу в спальне и фактически отказавшись взглянуть на новорожденную, которую, восторженно мыча, буквально совала ему Груня.

– Мне все равно, – устало сказала Люша. – Объявляю конкурс по усадьбе.

После долгих препирательств девочку крестили Варварой, в честь главной Капочкиной куклы. Самой Люше из предложенного больше всего понравилось имя «Пистимея» (так звали любимую бабушку Феклуши, которая лучше всех в деревне рассказывала сказки), но все прочие этому имени почему-то решительно воспротивились.

Варечка отличалась отменным аппетитом и много спала. У Груни в огромных грудях внезапно появилось пропавшее год назад молоко, и она иногда тайком докармливала Варечку. Люша орала на нее, бешено вращая глазами, и требовала это прекратить. Приехавший с лесниковой заимки Владимир тут же что-то почуял, подсуетился и охотно и ласково сосал Грунино молоко. Агафон молока не любил, но Владимира, если удавалось поймать с поличным, исправно колошматил после каждой трапезы.

Люша подстриглась и как будто еще исхудала. Варечкой почти не занималась (было кому!), ходила по усадьбе как призрак, повсюду сопровождаемая Белкой, которая с рождения обладала странно вкрадчивой, вовсе не лошадиной походкой, становилась злее с каждым днем и в целом, по размерам и повадкам, напоминала не жеребенка, а большую кошку-альбиноса – пардуса или ягуара.

Оля три дня тайком караулила Александра у его кабинета в конторе, а на четвертый он просто случайно придавил ее дверью.

Пропуская ее в кабинет, Кантакузин заметил, что за зиму у Оли выросла вполне симпатичная, трогательно юная грудь, и сейчас она весьма выразительно колышется и волнуется. Волосы у Оли тоже волновались и напоминали спелую рожь под ветром. Впервые за почти два года Александр вспомнил тот проклятый праздник у Сережи Бартенева, на котором Оля изображала маленького ангела, отважно сражающегося с чертом-Кашпареком за душу танцовщицы-Люши.

– Что тебе тут нужно?

Оля расплакалась так, как будто играла сцену «слезы героини» в провинциальном театре. При том Александр должен был признать, что провинциальное искусство достигло цели – девочку (девушку?) хотелось утешить.

– Александр Васильевич, да нешто вы не видите ничего! А как Любовь Николаевна чахоткой больна?! Надо бы ее доктору враз показать! Вот у меня мама так же чахли, чахли, а потом упали да и померли враз…

– Но почему ты пришла с этим ко мне? – нахмурился Александр, голосом выделив местоимения.

– А кто ж ей, кроме вас, скажет? – удивилась Оля. – Вы же Любовь Николаевне законный муж!

– Гм… да, действительно… – несколько даже смутился Кантакузин. Муж. Жизнь сложилась так, что он все время забывал об этом обстоятельстве.

– А что до меня… – продолжала Оля, манерно промокнув слезы изящным кружевным платочком (Александр тут же вспомнил, что на именины девочка подарила ему дюжину носовых платков, обшитых самодельным кружевом… Где-то они сейчас? Надо бы сыскать…). – Глаза-то в усадьбе у всех есть, конечно, но… Вы ж прислугу за людей, которые вам советовать могут, не считаете, так? Кроме, быть может, Насти, но она за Любовь Николаевну ввек слово не скажет. А из ее детей я самая старшая, Кашпарек не в счет, у него глаза в горизонт смотрят…