Наталья Майорова - Звезда перед рассветом

После тепла вдруг ударил заморозок. Схватило лужи тонким, с белыми пузырями ледком, затвердела перемешанная с навозом грязь на дороге.

Резкий весенний ветер как щенок треплет подолы и косынки баб, волнами, с громким шелестом гонит по главной улице Торбеевки мертвые прошлогодние листья, вытаявшие из-под снега.

Нерезко очерченный лимонный круг солнца резво взбирается в небо по пестрому куполу Михайловского собора.

– В храме он, – объяснила Люше Катиш. – Все службы посещает, говеет, причащается, молится у себя по вечерам. Не пойми с чего началось. Никогда у Ильи Кондратьевича особой тяги к божественному не было… Но вот, может, в старости пожелал грехи замолить…

– Ум ослабел, видать, опоры ищет, – предложила свое объяснение Люша. – И что ж – не рисует совсем?

– Начисто забросил. Холсты за шкафом пылятся, краски засохли. У мольберта нога отвалилась, так и стоит.

– Вы тут останьтесь, а мы с Екатериной Алексеевной внутрь пройдем, – распорядилась Люша, обращаясь к Боте и Капочке, которые еще с вечера напросились с нею в Торбеевку.

– Так я пока к Акимке сбегаю… – напомнил Ботя.

– А, ну да, держи, – Люша протянула мальчику двухгривенный.

За 20 копеек младший попович Акимка обещался Боте сбегать в специальное «затворенное место» и наловить там целую банку «зверовидных мохнатых червей». Ботя предполагал, что «затворенное место» – это навозные кучи за деревней, а «зверовидные черви» – многощетинковые Polychaeta, но с Акимкой предпочитал не спорить. Черви были нужны ему для научных занятий, а 20 копеек казались вполне разумной ценой за нелазание в навозе и прилагающиеся к добыче Акимкины фантазии.

– Ты с Ботей пойдешь? – спросила Люша у дочери.

– Не-а, я червяков боюсь, – ответила Капочка. – Ботя мне рассказывал, что они внутри, в кишках или в печенках могут жить. И что ты кушаешь, то и они съедают. Я потом всю ночь заснуть не могла, мне все казалось, что у меня внутри кто-то ползает и присасывается… Ну их!

– Глупости! – авторитетно сказал Ботя. – Даже если в цикле развития кого-то из Nematodes человек является промежуточным или окончательным хозяином, соблюдение обычных правил гигиены позволяет…

– Пошли, Катиш! – быстро сказала Люша. – А то он сейчас как заведется про своих червяков…

Илья Кондратьевич стоял на коленях в левом приделе церкви у иконы Божьей матери Нерушимая Стена и молился, бесшумно шевеля губами. Катиш преклонила колени рядом с ним, а Люша быстро перекрестилась, воткнула перед иконой и зажгла три свечи (купленные у входа у юной тихой поповны) и чуть склонившись, прошептала:

– Илья Кондратьевич, выйдемте сейчас! Дело к вам есть!

Старик поднял выцветшие глаза и строго спросил:

– Какое дело может быть в Божьем храме, кроме прославления Его?

– Ой, да разные могут быть дела! – усмехнулась Люша. – Я вот помню маленькой всегда в церковь карамельки в карман брала, обсасывала их потихоньку и приклеивала, пока мокрые, куда-нито. На тех, кто молится или даже на иконы. Вот, небось, потом отец Даниил удивлялся: на иных иконах миро образуется, а у нас, в Торбеевке, – леденцы!

Старик против воли улыбнулся и Люша осторожно потянула его за рукав:

– Отойдем вот хоть туда!

Они отошли в угол, за дубовый прилавок с разложенными для продажи свечами, бумажными образками и лампадками. Сейчас там никого не было – не помешают поговорить.

– Иван Кондратьевич, миленький, вы помните ту красивую полячку, мою подругу, что ваши картины увезла? Так вот, она уж бо́льшую часть продала, а вы нынче благодаря тому по Москве знаменитым сделались. «Последний романтик, хранитель бесценных традиций старой школы, крепостное дарование, оплот на пути вырождения и упадка русской живописи» – вот как-то так… Это все вы, понимаете?

Илья Кондратьевич взглянул на церковный свод, на маленькое окошко с синим стеклом и промолвил с горестью, которая вдруг сковырнула корку с какой-то из многочисленных царапин в Люшиной душе:

– Поздно, девочка моя, поздно мне. Все ушло, и все ушли. Лишь я задержался.

Люша быстро сжала и разжала кулаки и продолжила:

– А деньги, что Марыся прислала, я Катиш отдала. Вам теперь никуда из Торбеево уезжать не придется. И ваших картин теперь сколько угодно продать можно. Только их надо нарисовать… ну, написать, как художники говорят. Марыська вам и краски новые прислала…

– Ты кто? – неожиданно спросил Илья Кондратьевич, по-птичьи поворачивая голову.

– Я Люба, дочка Николая Павловича Осоргина, ученица Катиш.

– Николай и женщины… да… Ты не печальна?

– Н-нет, – с долей неуверенности вымолвила Люша. – Кажется, так про меня не скажешь. Но вы – вы ведь хотели же когда-то быть знаменитым художником!

– Все поздно, – старик снова потерял интерес к разговору. – Вот если бы Наташенька была жива и увидела… – дальше пошло какое-то неразборчивое бормотание.

– Бесполезно, Люша! Илья, мы идем домой – обедать надо! – решительно сказала Катиш. – Что уж тут! Ведь он прав – ушло его время, – и подумав, добавила. – Всехнее время ушло… а чье настало?

– У Марыси мальчик родился. Назвала Валентином. Его?

– Низкий поклон твоей Марысе за ее об нас хлопоты. И здоровьичка – и ей, и мужу, и сыночку их.

– Ну в этих хлопотах Марыська себя, я уверена, не забыла…

За разговором вышли за порог церкви, на крыльцо, спустились по деревянным ступеням. Илья Кондратьевич механически переставлял ноги и вроде бы не до конца понимал, куда и с кем идет.

Раздухарившееся к полудню весеннее солнце растопило лед в лужах, разбросало по небу легкие белые облачка, приласкало набухшие соком ветки деревьев.

Тонконогая девочка сорвала с темно-пепельных волос легкую шапочку и побежала к крыльцу:

– Мама, Катиш, дедушка Илья! Идите, идите сюда скорее, а то он совсем улетит! Да вот же он, вот, какой огромный! Дедушка Илья, смотрите, он к вам полетел!

Капочка подпрыгивала от нетерпения, а Илья внезапно вздрогнул всем телом, с силой, неожиданной в высохшем теле, вырвал свою руку у Катиш, остановился как вкопанный и прошептал:

– Майский жук! Наташенька… Наталья Александровна…

Катиш обескуражено взглянула на Люшу, но та и сама ничего не понимала (история с майским жуком и вообще история любви крепостного художника Ильи Сорокина и аристократки Натальи Мурановой подробно описывается в книге «Танец с огнем» – прим. авт.):

– Илья Кондратьевич, это не Наталья, это Капитолина Александровна, наша с Александром Кантакузиным дочь. Вы ж ее знаете…

– Наташенька с майским жуком… Портрет пропал, ива над разливами… надо снова написать, пока весна…

– Надо, Илья, непременно надо! – Катиш, привычная к кульбитам стариковского сознания, сориентировалась быстрее Люши. – Вот тебе и красочки привезли, и мольберт починим, и Капочка, если попросим хорошенько, согласится тебе попозировать где ты скажешь. Ведь согласишься для дедушки Ильи, девонька наша, правда?

Майский жук, важно гудя, улетел вдоль улицы вниз, к реке. Капочка проводила его взглядом и охотно закивала:

– Да, да, пусть дедушка Илья меня нарисует. Мне и самой поглядеть охота.

– Вот и договорились, – решила за всех Люша. – Сейчас, значит, в Торбеево обедать, а потом Илья Кондратьевич нам укажет то место над разливами, где он Капочку рисовать будет. И сдается мне отчего-то, что та ива с тех пор значи-и-ительно подросла…

Налетел свежий сырой ветер от реки, поиграл с березовыми ветками, взбил мелкой рябью лужу – и стих, и видно стало, как тянутся невесомым паром, переливаясь на солнце, от земли вверх талые воды.

* * *

К началу мая по всему дому выставили вторые рамы и сколько возможно держали окна открытыми. Дни стояли теплые, запахи весны бродили по комнатам вольно. В библиотеке залетевший ветер трепал загнувшуюся карту – атлас был разложен на столе, Алекс теперь изучал его каждый день.

– Иногда мне кажется, что немедленный сепаратный мир с Германией действительно единственный ход, который может спасти Россию от окончательного краха, – задумчиво глядя в окно, сказала Юлия.

Почки на сирени уже набухли и стали похожи на маленькие розовато-лиловые минареты.

– Что ты говоришь! – воскликнул Александр. – Сейчас, когда у нас наконец в достатке оружия, патронов, налаживается дело с амуницией для армии, Брусиловский прорыв продемонстрировал Германии и Союзным державам нашу силу и несгибаемость воинского духа…

– Александр, на войне убивают…

– Это естественно. На войне всегда убивали, чуть ли не от сотворения мира. Помнишь Каина и Авеля?

– Каин убил Авеля, приревновав его к милости Божьей. Это малодостойно, но понятно любому. А здесь люди вовсе не понимают, зачем. Какая ревность у ваших крестьян к Константинополю или Проливам? В соседней деревне выступали агитаторы, а потом этот ваш странный мальчик, Кашпарек, пародировал их с комментариями для слуг и детей своей марионеткой… Признаюсь, я заслушалась. А после, может быть, впервые подумала: как странно мы живем – все классы рядом, голос слышно, как в соседнюю комнату, но как будто в разных мирах… Надя много лет говорила мне, что это непременно должно быть изменено, но я никогда не желала ее услышать…

– Юлия, не вступить ли тебе теперь в партию большевиков? – иронично поинтересовался Александр. – Или лучше – меньшевиков?

– Ты полагаешь, что это смешно?

– Я полагаю, что это странно. Общественная активность пристала мужчине, как переустраивающему, изменяющему мир началу. Женщины же самой природой созданы для другого.

– Для чего же? – живо переспросила Юлия, оборачиваясь к Александру и глядя ему прямо в глаза.

– Для… для стабилизации, сохранения, преумножения…

– Александр!

– Для любви! – решился наконец Кантакузин.

– Вот с этого места мне хотелось бы подробностей, – напряженно улыбнулась Юлия.

– Пожалуйста, – он с самого начала знал, чего она ждет, но направленное внутрь себя вопрошание почему-то не давало ему ответа – как далеко он готов зайти здесь и сейчас?

Почти пугающее недоумение: отчего так? – ведь много лет он покорно ждал малейшего отклика с ее стороны. Разве с тех пор она стала для него менее привлекательной? Ничуть, его по-прежнему тянуло к ней! Видеть ее каждый день, говорить с ней, держать ее руку, касаться губами шеи, вдыхая нежный, чуть горьковатый аромат ее духов… Так что же, черт побери, с ним происходит?

– Юленька, ты же знаешь, что я всегда…

Редкий случай, когда внезапное появление Любовь Николаевны показалось ему уместным.

Вместе с ней в комнату хлынула волна самых разнообразных запахов: только что оттаявшая земля, густая смесь пряных конюшенных ароматов, южный ветер, расцветающие в парковой тени крошечные фиалки, влажная собачья шерсть (сопровождающий ее пес встряхивается, роняя на паркет холодные капли).

– Юлия, я бы вас просила: поговорите с вашей кормилицей, чтоб она поняла. Лукерье кол на голове теши – она готова кормить любого, хоть покойника на отпевании. Вчера уговорила вашу кормилицу накормить Германа пюре из распаренных яблок с медом. Ну ладно – пол ложечки. Так ведь та полную чашку ему скормила. А у него желудок нежный – нынче весь сыпью покрылся и в дерьме по уши. Отмывать не успевают… В общем – решите с ней, я вашей служанкой распоряжаться не возьмусь, а Лукерья, повторяю, безнадежна… Александр, у тебя из прошлого нет ли знакомств в художественном мире? Галереи какие-нибудь, где картины выставляют, или журналы? Только мне не современное надо, из зеленых квадратиков с глазами, а такое… ну, понимаешь, старое, как раньше… И, кстати, простите за вторжение: вы, может, о чем важном беседовали?

– О положении на фронтах, – ровно сказал Александр, стараясь не встречаться с Юлией взглядом.

– Что мы знаем? В газетах все врут, письма цензурируются. Как догадать по правде? – Люша пожала плечами.

– Ну отчего же, бывают корреспонденции с фронта, которым веришь. Вот, чтоб далеко не ходить, ты читала ли Максов журнал?

– Нет, не читала. Думала, что там все как всегда – дуновения, воздыхания и скрежетания. А что, стоит прочесть?

– Возможно. К нашей теме: у него появился загадочный фронтовой корреспондент, пожалуй что из вольноопределяющихся, который присылает ему очень интересные материалы. Например, последний был про игры на войне.

– Игры?!

– Да, игры, в которые играют наши солдаты в окопах или на отдыхе. Очень интересно и жанрово, например, оказывается, можно использовать вшей…

– Александр, ради Бога! – воскликнула Юлия.

– Прости, Юленька… В заключение очерка он подводит почти философскую базу – война как игра. Описывает случай: немцы захватили французский городок, потом вывешивали перед корпусом, сформированным из данного городка, плакат: «корпус рогоносцев». А эти французы, вопреки всем конвенциям, добивали всех пленных-немцев. (действительный факт из истории Первой мировой войны – прим. авт.) Мальчишеская игра?