Угрозы и брань учительницы были выброшены из головы — так же, как и упрямые кудри личного слуги султана, которому отец поручил найти своих непослушных чад и дать им заслуженный нагоняй.

— Да нет тут никого! — объявил Ралуб и громко выплюнул апельсиновое зернышко, затем еще одно.

— Эй, вы, там! — прозвучал низкий мужской голос прямо под ними.

Беглецы испуганно переглянулись и сжались в комочки, стараясь стать незаметнее. Послышалось шуршанье и треск — сильные руки ухватились за ветви и раздвинули их. Сначала показался шафрановый тюрбан, затем плоское лицо совсем молодого человека крупного телосложения, оспинки на его щеках были покрыты пушком недавно появившейся бороды. Белоснежная улыбка оттеняла орехового цвета кожу.

— A я уж было решил, что за ночь колобусы [4] научились болтать. Но теперь вижу, это всего лишь дети султана, которые прогуливают занятия!

— Меджи-и-и-д! — радостно взвизгнула Салима, но не смогла достаточно ловко спрыгнуть с ветки, она даже не услышала вопля Ралуба, которого нечаянно толкнула плечом, сама же мешком свалилась в широко расставленные руки старшего сводного брата и обхватила его изо всех сил.

Картинно охнув, Меджид поставил ее на землю:

— Да ты тяжелая, как слон! Могу поклясться, за последнюю неделю ты еще больше подросла.

Салима раскраснелась от гордости и тут же распрямилась, а Меджид — после героического прыжка и сомнительного приземления Ралуба — уже помогал спуститься Метле.

— За последнюю неделю еще кое-что произошло — посмотри! — завопила Салима и широко раскрыла рот, демонстрируя зияющую в верхнем ряду зубов дырку, придающую ей вид чрезвычайно дерзкий. Меджид восхищенно воздал должное этой утрате своей маленькой боевой сестрицы.

— И было совсем не больно, — сообщила она; сияя от радости, запрокинула голову, раскрыв рот еще шире, и кончиком пальца стала раскачивать другой зуб, который тут же и выпал.

— Унгга гоммтффон ! Еще один!

— Это событие следует отпраздновать, — с подобающей случаю серьезностью объявил Меджид. — И лучше всего поездкой на море.

Салима испустила торжествующий вопль и запрыгала в дикарской пляске. Она так давно не была на море! По меньшей мере, несколько дней, притом что море у них, можно сказать, за порогом! А последний раз, когда она была там вместе с Меджидом, даже не вспомнить!

— На мо-о-оре, на мо-о-оре, — прыгала она вокруг Метле, чтобы та вместе с ней возликовала. Но Метле была занята тем, что деловито срывала апельсины с нижних веток и складывала в подол верхней рубахи.

— И это вся наша еда? — поинтересовалась Салима, голос ее звенел от радости.

Метле отрицательно покачала головой — да так сильно, что косички, на концах украшенные золотыми монетками, взлетели до самого лица.

— Я не поеду. А апельсины я отнесу матери, она так любит их прямо с дерева, а потом я ей еще почитаю. Тогда она не будет так скучать. — Сейчас Метле выглядела намного старше своих девяти лет, она казалась почти взрослой.

Мать Метле и Ралуба вскоре после рождения Ралуба тяжело заболела, а потом ее парализовало. Специально для нее между женским крылом дворца и морем построили павильон, где на огромном ложе с дюжиной подушек она проводила все время между ранними утренними и поздними вечерними часами, ожидая, что когда-нибудь кто-нибудь заглянет к ней и скрасит ей долгие часы одиночества.

Радость Салимы померкла, и что-то в сердце противно заныло. Метле всегда была так самоотверженна, всегда помогала другим, от природы она была покладистой и разумной. Не такой, как я…

— Но ты ведь поедешь? — повернулась Салима к Ралубу, почти умоляя. Понурив голову, большим пальцем ноги он водил по земле и, по всей видимости, боролся с собой. По его лицу читалось, что он с удовольствием присоединился бы к Меджиду и Салиме. Но Ралуб и Метле были неразлучны, как близнецы, и брат всегда и во всем подражал старшей сестре, так что он наконец выпрямился и покачал головой.

— Я пойду с Метле.

Салима тут же почувствовала, как ей ужасно хочется поступить, как брат и сестра, и великодушно отказаться от поездки. Не ради их общества, не потому, что наверняка их мать обрадуется ее приходу, а только ради одного — чтобы быть хорошей девочкой. Только один раз, один-единственный разочек…

Грустно смотрела она вслед уходящему в сторону конюшен Меджиду, и от тоски по морю, соль которого она уже предчувствовала на губах, у нее заныло все ее худенькое тело.

Завтра — завтра я еще успею побыть хорошей, — молнией пронеслось у нее в голове, — а завтра я непременно буду хорошей! Но сегодня — сегодня я просто должна…

— Передавайте от меня привет вашей матери, — уже на бегу через плечо крикнула она Метле и Ралубу, торопясь нагнать Меджида. Ликование вновь охватило ее.

— Я тоже хочу такую лошадь, — с восторгом бормотала Салима после того, как один из конюхов поднял ее в седло. Она осторожно обняла мощную шею кобылы и прижала лицо к теплой коричневой гриве, которая и пахла так же тепло.

Меджид засмеялся, вскакивая на лошадь позади девочки и беря поводья из рук второго конюха.

— Но ты же только что получила прекрасного белого осла из Масхата!

Мерно покачиваясь, кобыла пустилась вскачь, и Салима выпрямилась.

— Но я хочу настоящую большую лошадь, — возразила она, чувствуя себя при этом неблагодарной.

Как и остальных детей во дворце, ее обучали верховой езде. Два года назад ее посадили на лошадь, которую учитель вел под уздцы, и вскоре она самостоятельно сидела на кротком, как овечка, полусонном осле, а еще позже — на осле из Масхата шоколадной масти. А недавно отец подарил ей белоснежного осла благородных кровей, осел этот вместе с драгоценным убранством стоил едва ли не дороже арабского скакуна.

— Ноги у тебя еще коротки, — поддразнил ее Меджид и слегка ущипнул за бедро. Она взвизгнула. — Вот подрасти немного, и я подарю тебе одну из своих кобыл.

Салима задохнулась.

— Обещаешь?

— Обещаю! Какой масти лошадь соизволит пожелать высокородная принцесса Салима?

— Хочу вороную, — без запинки и колебаний прозвучал довольный ответ. — Вороную — или вообще никакую!

— Слушаю и повинуюсь! Значит — вороную, — улыбнулся Меджид. — Не той масти, которую считают красивой остальные девочки. Для тебя требуется нечто особенное, ведь так, Салима?

Салима не сумела понять, что светилось в глазах сводного брата, хорошее или плохое, и потому, смущенно пожав плечами, пропустила лошадиную гриву сквозь пальцы и притихла.

Они ехали не спеша, и мимо них проплывали здания дворца Бейт-Иль-Мтони: некоторые еще — совсем новые, а остальные — в той или иной степени обветшания, побеленные, светло-желтые, здания серого камня, еще или уже в первозданном виде окрашенные в розовый или голубой цвет. Тем роскошнее на их фоне смотрелась зелень: развесистые кусты тамаринда с их перистыми листьями и восковыми с красными прожилками светло-желтыми цветами, и высокие банановые пальмы. Высоко, очень высоко рос гибискус, выставляя, словно напоказ, нежные ярко-красные, оранжевые и белые цветы. Пальмы, подобные минаретам, тихо кивали вальмовым крышам из тростника и широким крытым затененным террасам, а еще павильонам и балконам из дерева.

Дома, похожие на коробки, вложенные одна в другую, просторно располагались вокруг огромного двора, который меньше всего походил на настоящий внутренний двор, — скорее он напоминало запущенный сад. Бейт-Иль-Мтони был сродни маленькому городу — и столь же оживленному. С раннего утра до глубокой ночи множество рук трудилось во благо семьи султана — повсюду просто кишело людьми. Арабские одежды перемежались с африканскими; общим у них был только яркий цвет — зеленый, как у попугая, и изумрудный; коралловый и алый, как мак, желтый, как яичный желток, белый, как лилия, синий, как цвета павлина, цвета ржавчины и глубокий черный — как земля Занзибара, зачастую с забавным узором, который, казалось, вобрал в себя всю человеческую веселость. Здесь Салима родилась, и весь ее маленький мир был заключен в Бейт-Иль-Мтони и его окрестностях.

Она нетерпеливо начала подскакивать в седле, когда Меджид направил свою кобылу не к морю, как она ожидала, а в противоположном направлении, в глубь острова, в чащобу. Море начиналось прямо от дворца, и с берега в ясные дни можно было увидеть холмистую береговую линию Африки.

С любопытством оглядевшись, Салима обнаружила, что их никто не сопровождает. Ни конюх верхом, ни раб пешком. Совсем одни, они въехали в лес, и он принял их в зеленые объятья.

— Почему никого с нами нет? — от удивления ее голос понизился до шепота.

— Я тоже сбежал, — шепотом же ответил Меджид и дернул ее за косичку. — И взял тебя с собой, чтобы ты за мной присматривала!

Салима выдавила из себя кривую улыбку, испытывая смешанные чувства — радость, гордость и… страх. Ведь Меджид болен. Очень болен. Временами он терял сознание и падал на землю, сотрясаемый сильными судорогами, глаза закатывались так, что были видны только белки. Как будто им завладевал джинн, злой дух, который спустя некоторое время снова выпускал его из своих когтей. Придя в себя, Меджид ничего не помнил, был слабым, у него была тяжелая голова, ему надо было отдохнуть. Здоровье Меджида очень тревожило отца: Меджид его наследник и через какое-то время должен стать султаном. Поэтому он отдал распоряжение, чтобы сына всегда кто-то сопровождал. Куда бы тот ни шел, что бы ни делал, один раб, по меньшей мере, должен быть всегда при нем — днем и ночью — и следить за тем, чтобы он не разбил себе голову или не задохнулся. Что же делать ей, Салиме, в таком случае? Она еще девочка, что она может сделать? Здесь, в этом дремучем лесу, так далеко от Бейт-Иль-Мтони?

Должно быть, брат поймал ее боязливый взгляд, потому что подтолкнул ее внутренней стороной локтя и добавил:

— Не бойся, Салима. У меня давно не было приступов. Я чувствую себя хорошо, здоровым и сильным.

Это едва ли успокоило Салиму; неуютное чувство где-то в желудке еще оставалось. Однако недолго — вокруг было так много нового и необычного! Бело-черные колобусы с красными задами и красными шапочками возились в ветвях над ее головой, все время перебраниваясь, и, глядя на их уморительные ужимки, Салима забыла о страхах. Где-то клювом долбила дерево птица — стук разносился по всей округе. Другая — издавала громкие пронзительные звуки, а третья весело крякала. Салима вовсю раскрыла глаза, так широко, как только могла, — чтобы не пропустить пятнистый мех леопарда или, может быть, даже разглядеть хамелеона, дремлющего где-нибудь в листве.

Узкая тропка стремилась вверх сквозь чащу пальмообразных панданов и манговых деревьев, сквозь заросли дикого кофе и кусты перца, сквозь траву по пояс и высокий колючий кустарник. Изредка там и сям попадались одинокие хижины. Благодаря обильным дождям — в определенное время года они шли даже каждый день — и еще более благодаря горячему солнцу Занзибар просто утопал в сочной зелени. И что бы ни было воткнуто в землю, все тут же пускало корни, быстро росло и приносило богатый урожай. Как говорилось, даже кусочек высушенной и свернутой в трубочку корицы в земле Занзибара незамедлительно даст саженец.

Издалека можно было почувствовать сильный запах, доносящийся с плантаций гвоздичного дерева, тяжелый и пряный, одурманивающий, с острой ноткой древесины. Он обволакивал, как тяжелый темный бархат, и тем крепче, чем выше они поднимались. Вдруг у них дух захватило — перед ними открылась широкая просека. Повсюду, насколько хватало глаз, рядами теснились деревья, их глянцевая листва свисала почти до земли. По трехногим конусообразным деревянным сооружениям карабкались чернокожие рабы, некоторые радостно замахали им с возгласами:

— Шикамоо, шикамоо! Здравствуйте, здравствуйте!

Рабы собирали нераскрывшиеся бутоны гвоздичного дерева — от желто-зеленых до бело-розовых. Высушенные на солнце, эти зародыши цветов превращались в твердые коричневые палочки с четырехугольными головками и были похожи на гвозди из желтой меди, которыми в Бейт-Иль-Мтони обивали и украшали сундуки из ценных древесных пород. Именно она, гвоздика — пряность — была богатством Занзибара, и ее сильный аромат был истинным ароматом Занзибара.

С Меджидом здесь всегда все по-другому! Больше приключений! Никто тебя не одергивает! И никакой тебе свиты из рабов и рабынь, которые с зонтом в руке бегут рядом с восседающими на нарядных лошадях женами султана, чтобы защищать их от солнца. А еще в придачу ослы, нагруженные коврами, подушками, опахалами и посудой, чтобы все высокородные обитатели Бейт-Иль-Мтони на прогулке смогли устроиться с комфортом и, соответственно своему положению, наслаждаться блюдами, высланными заранее, и искусством индийских музыкантов и танцоров.