Николь Фосселер - Звезды над Занзибаром

Кажется, сверкнул кинжал?

Вполне возможно, что негодяи хотели воспользоваться суматохой, чтобы осуществить свои сомнительные планы. Вдруг Салима испугалась, что, хотя Меджид ради праздника и позволил ей покинуть дом, в его разрешении не было ни доверия, ни доброты. Только одна хитрость — надо было выманить сестру из дома, сестру, навлекшую позор на всю семью, — и сейчас, после полуночи, в опьянении, которое вскоре неминуемо охватит весь город, раз и навсегда покончить с ней.

Крепче, чем это было необходимо, она подхватила под руки прислужниц и быстро затерялась в толпе; чем больше народу ее окружает, тем она в большей безопасности. Она надеялась, что под шейлой она затеряется среди остальных женщин.

«Ват‘у хавенди тена П’емба , — запела она снова так громко, как только могла, заглушая в себе страх перед преследованием и вероятной смертью. — Куна нюйяма мла-ват’у симба» .

Шествие по улицам рассыпалось и поделилось на группки или просто одиночек, но все вместе устремились к морю, чтобы прямо в одежде окунуться в воду и нырнуть, смывая с себя все грехи и беды старого года, как велит обычай.

Красноватые отблески праздничного костра, разожженного на берегу, улетали в небо, отражаясь вспышками на стенах домов.

— Куда мы пойдем? — поинтересовалась одна из ее спутниц.

— Мы уже почти на месте, — коротко ответила Салима, направляясь к последнему ряду домов. Туда, где горело освещенное окно в левом из двух длинных зданий. Еще один, предпоследний шаг к ее свободе, но и самый опасный: перейти через широкую открытую отмель между домами, где негде было укрыться. Салима уверенно шагала вперед, стараясь не оглядываться, чтобы не показать возможным преследователям, что у нее есть основания для страха.

Из темноты прямо на нее выскользнула тень, это была женщина, искусно задрапированная пышными складками канга, высокая и статная, будто сама африканская королева.

— Доброго нового года, дорогая подруга! — воскликнула она, спеша им навстречу. Голос, который за прошедшие две недели стал очень близким. Туго закрученная спираль вдруг словно ослабла.

— И тебе хорошего нового года! — С облегчением она бросилась на шею Зафрани, кормилице из английского консульства, которая во время визитов госпожи Стюард в дом Салимы переводила им с английского языка на суахили и наоборот; когда требовалось, она служила посыльной, чтобы держать Салиму в курсе дела, и, надо заметить, роль свою играла превосходно. Она обняла Салиму за плечи и засыпала ее потоком вопросов, хорошо ли та провела последний день старого года, сразу ли нашли сюда дорогу, перечислила все, что вкусного предстояло поесть сейчас и утром, и кто из соседей приглашен — и еще много тому подобного. Угрожающе стояли оба дома, и чем ближе они к ним подходили, тем больше узкий проход между ними казался бездонным ущельем, однако Салима твердо знала, что это путь к свободе.

В конце длинного прохода мелькнул свет лампы. Салима услышала шелест юбок, потом женский голос позвал на незнакомом ей языке, она не поняла, но звучание ей было знакомо. И в тот же момент она уткнулась в грудь госпожи Стюард, ее засыпали ласковыми словами, и тон их убедил ее: «Ты в безопасности. Все хорошо. Ты сумела сделать это».

Ее веки затрепетали, из-за плеча англичанки она увидела бегущую к ним фигуру.

— Генрих, — всхлипнула Салима. Он заключил ее в объятия и стал покрывать ее лицо поцелуями. Они были жесткими, но она ими наслаждалась. Потом он взял ее за локоть и быстро повел к воде.

Мои последние шаги по земле Занзибара.

— Дай мне твой носовой платок.

— Что? Я не понял.

— Дай мне твой носовой платок.

— Зачем тебе…

— Дай мне его!

Он в недоумении протянул ей платок. Она молча встала на колени, провела рукой по песку, покрывающему коралловый остров, и насыпала горсть в платок.

— У нас нет времени, Салме.

— Все равно!

Генрих снова взял ее за локоть. Однако она успела завязать узелок и прижать его к груди, прежде чем он ее поднял и потащил вперед. Прилив уже почти достиг своего пика, и на краю неровного скалистого берега качалась лодка, из которой выпрыгнули два человека в темных куртках: в лодке темнела еще одна фигура.

Позади Салимы закричала женщина, и так пронзительно, словно в нее всадили нож. Они оглянулись в испуге. Кричала одна из ее служанок. Сообразив, что происходит, она со всех бросилась прочь, как будто речь шла о ее жизни. Рука Генриха дрогнула, словно он хотел побежать вслед, но тем безжалостнее он потянул Салиму вперед. Бросив быстрый взгляд назад, Салима успела увидеть, как госпожа Стюард и Зафрани пытались задержать девушку. Как ее вторая служанка тоже хотела сбежать, но ее схватил один из матросов и потащил в лодку. Ее крики о помощи захлебнулись под его рукой — он зажал ей рот.

— Не надо, — вырвалось у Салимы, — отпустите ее!

— Нет, надо, — прошипел сквозь зубы Генрих. — Ты не можешь плыть одна.

Еще только шаг оставался до лодки. Матрос, который оставался в ней, встал и протянул ей руку.

Еще только один шаг до свободы.

Один шаг, и она останется без Генриха — на неопределенное время.

— Береги себя, — пробормотал он. — Себя и малыша. — Салима сумела только кивнуть. У нее разрывалось сердце. Он прижал ее к себе и еще раз поцеловал.

— Я приеду, как только смогу.

— Их либе дих , — прошептала она единственные немецкие слова, которые знала.

— Рохо янгу, — ответил он на суахили. Его голос прерывался, как будто раздираемый противоречивыми страстными чувствами. — Моя жизнь. Моя душа. Мой воздух.

— Йа куонана . До свидания.

— Йа куонана .

Мягко, но с силой он толкнул ее матросу в руки, который поднял ее в лодку и потом быстро запрыгнул сам.

Другие матросы живо оттолкнули свою ореховую скорлупку от берега и принялись грести. Салима не сводила глаз с Генриха, то и дело смаргивая слезы. Его фигура, качающаяся в ритм с качаньем шлюпки, все уменьшалась, пока не превратилась в зыбкие очертания, а силуэты госпожи Стюард и Зафрани исчезли в тени дома.

Потом уже ничего нельзя было рассмотреть, когда они вышли из прибрежной полосы, только тени и горящие и танцующие огни. Радостные крики, смех и пение неслись отовсюду, купающиеся в море смывали с себя события старого года; барабаны гудели: Та-та-дунг. Та-та-дунг. Море шумело, волны плескали в днище шлюпки, весла с чмоканьем входили и выходили из воды.

Служанка выбилась из сил и висела на руках матроса; из-под его пальцев доносилось приглушенное всхлипыванье.

— Мне очень жаль, — обратилась к ней Салима. Собственный голос показался ей чужим, вязким и плоским. — Как только мы прибудем на место, ты сможешь вернуться.

А я сама? Вернусь ли я? Ее глаза выхватили Бейт-Иль-Сахель, светлое пятно в отражении праздничного костра. Бейт-Иль-Сахель. Бейт-Иль-Хукм. Бейт-Иль-Тани. Нежным взглядом она провожала все места ее прошлой жизни. Бейт-Иль-Ваторо. А там дальше Бубубу. Бейт-Иль-Мтони. А далеко за ним — Кисимбани.

На ее руке обозначились жилы — она так крепко сжимала платок с песком, что пальцы ее онемели. Но разжать их она была не в силах.

Ничего, кроме этой малости, я не могла взять с Занзибара.

Темнота окутала шлюпку, и Салима подняла голову к небу. Звезды, казалось, были так близко, словно небо опустилось еще ниже, почти сливаясь с темной, маслянистой плещущей водой.

Мне будет так их не хватать, моих звезд над Занзибаром. Мне будет так не хватать всего.

И тут она почувствовала движение в округлившемся животе, такое нежное и такое легкое, как трепыхание крыльев бабочки. Рот Салимы дрогнул. Ее другая рука, под верхним платьем крепко сжимавшая мешочек с украшениями, мягко легла сверху.

Я услышала его. Генрих, я услышала наше дитя. Мы будем жить. Ребенок и я, мы выживем.

Она заставила себя посмотреть в другую сторону. Это был путь с Занзибара. Туда, на корабль, который покачивался на якоре. На трех мачтах были уже развернуты паруса, темный корпус почти слился с темнотой, а его отдельные огни, казалось, парили в воздухе. Военное судно, сказала госпожа Стюард. Возможно, даже то, что высадило тогда английских солдат, готовых обстрелять дом Баргаша и Бейт-Иль-Тани, — а теперь он доставит ее в безопасное место.

Последний взгляд на родной остров. Я вернусь к тебе, Занзибар. Совершенно точно. Я вернусь. Когда-нибудь…

Занзибар. Начало сентября 1866 года

Эмили Стюард мягко постучала костяшками пальцев в закрытую дверь. Она затаила дыхание, но ни один звук не донесся до нее из комнаты. Занзибарцы точно знают, отчего внутри дома у них отсутствуют двери , — подумала она, вздохнув. — И поэтому их никогда не мучают вопросы, помешают они или нет. — Она осторожно покрутила ручку двери, изготовленной по английскому образцу, тихо нажала на нее и заглянула в комнату.

Освещенный золотистым светом лампы, ее супруг сидел за письменным столом. Озабоченное выражение лица и нервные движения пальцев, в которых он что-то вертел, выдавали его напряженное состояние.

— Джордж, — прошептала она. Но он дернулся так, как будто жена прокричала его имя. — Малыш успокоился. Я иду спать.

— Хорошо. — Его ответ был похож на стон. Он выпрямился, облокотился о стол и подпер лицо руками.

— Не работай слишком долго, дорогой.

Его лицо, приподнятое ладонями, и взгляд снизу вверх чем-то напомнили ей Джеки, бульдога, постоянного спутника ее отца во времена ее детства.

— Тебе-то смешно, — пробурчал муж. Он еще раз вздохнул и откинулся на спинку кресла. — Мне не нужно было бы здесь сидеть, если бы моя драгоценная супруга не поставила бы меня в столь затруднительное положение.

Эмили хихикнула и вошла в кабинет. Тихо прикрыв за собой дверь, чтобы дети наверху не проснулись, она обошла вокруг письменного стола.

— Султан все еще наседает на тебя?

— И еще как! — буркнул Джордж. — И консул Черчилль тоже… Ты устраиваешь заговоры за моей спиной, а я должен потом все приводить в порядок. Мои поздравления, мадам, самые сердечные поздравления!

Она зашла за кресло, положила руку ему на грудь и прижалась щекой к шее.

— Я не знаю, почему ты так озабочен. Ты же был не в курсе и с полным правом можешь утверждать, что ничего об этом не знал. Ведь это правда, и ничего, кроме правды.

Джордж Эдвин Стюард фыркнул, но кончиками пальцев погладил руку жены.

— Султану трудно понять именно это! Он твердо убежден, что хорошая английская жена делает только то, что ей приказывает муж.

Хорошая английская жена радостно взвизгнула.

— Тогда тебе ничего другого не остается, как поправить его восприятие мира.

— Ничего смешного в этом нет! — Весьма легкомысленный тон его упрека свидетельствовал о том, что он с трудом сдерживается, чтобы тоже не расхохотаться. — Ты же знаешь, как важно в таких обстоятельствах сохранять лицо. И теперь султан полагает, что я или глупец, или предатель с раздвоенным языком? Или попросту подкаблучник…

— Бедный Джордж, — промурлыкала жена подкаблучника.

— Да, пожалуйста, пожалей меня, это самое малое, что ты можешь сделать, чтобы загладить свою вину, — довольно пробурчал доктор Стюард. — Собственная жена в обход меня обращается к моему непосредственному начальнику — слыханное ли дело?

— Ах, добрый доктор Кирк, — примирительно вздохнула Эмили. — Без него нам никогда бы это не удалось.

Веселый взгляд мужа, брошенный искоса, словно приласкал ее.

— Ты думаешь, оттого, что он отличился в Крымской войне и исследовал с Ливингстоном Центральную Африку, у него хватает мужества тягаться силами с султаном и отправлять его сестру в безопасное место?

— По крайней мере, о помощи его долго просить не пришлось. — В голосе Эмили звучал триумф.

— Могу себе это представить. Наверное, ты пустила в ход все свое женское обаяние, а твои трепещущие ресницы просто вскружили голову старому холостяку…

Жена рассмеялась и поцеловала его в висок.

Он покачал головой.

— И к тому же выбрать для этого «Хайфлайер»? Кто знает, что светит капитану Пэйсли, когда он вернется… Как сообщают, султан неистовствует в своем дворце, и вся остальная семья рассержена. Я сегодня после обеда встретил мистера Витта из «О’Свальд и K°», который по делам был в шамба принца Баргаша. Как сказал Витт, принц Баргаш считает, что Биби Салме потеряна для семьи; она отныне ему не сестра — так его процитировал Витт. Он жаловался на позор, который падает на всю семью. — Джордж глубоко вздохнул. — Вы достаточно изучили прекрасные обычаи арабского мира, моя возлюбленная супруга, и сейчас, скорей всего, посеяли вражду далеко за пределами Занзибара.