— Биби Салме! Она, как есть она! Наша Биби Салме вернулась!

Эмили даже через перчатку ощутила, как влажны от волнения пальцы Розы, в руку которой она вцепилась. Почувствовала, как Тони испуганно сжала другую ее руку, когда люди сгрудились вокруг них, сдерживаемые только адмиралом Кнорром и еще одним офицером, и обычно невозмутимый Саид взволнованно шагнул за их спины.

— Как вы поживаете, Биби Салме, у вас все хорошо?

— Вы останетесь с нами, Биби Салме?

Эти возгласы все еще звучали у нее в ушах, когда они с набережной свернули в первый переулок. Люди были повсюду, люди всех цветов кожи и с различными чертами лица. И когда Эмили посмотрела вверх, то увидела тоже любопытные лица. Много лиц. Окна были приоткрыты, и в них тоже были закутанные в шейлу и укрытые полумасками лица арабских женщин. Одна или две особенно смелых отважились ей кивнуть и даже помахать рукой.

Это было, как во сне. Исполнилась ее самая большая мечта, слишком огромная, чтобы она могла собраться с мыслями.

Люди уже запрудили весь ее путь в город.

— Аллах да пребудет с вами и вашими детьми и да благословит всех хорошим здоровьем!

— Аллах да благословит вас, Биби Салме!

— Ты видишь, видишь, это и взаправду Биби, она долго жила на чужбине, а вот теперь вернулась домой!

Матери сажали маленьких детей себе на плечи, чтобы те поверх моря голов смогли увидеть Биби Салме. Ту Биби Салме, историю жизни которой на Занзибаре рассказывали, как сказку. Слуги толпились вокруг нее и вытаскивали из-под шапочек на бритой голове сложенные записочки и тайком совали их ей прямо в руки: послания от старых друзей или дальних родственников султанской семьи, которые надеялись, что Эмили нанесет им визит, и, возможно, султан о том не узнает. Иногда массивная дверь — с искусным резным узором или с красивым узором из шляпок латунных гвоздей — была слегка приоткрыта, и Эмили словно бы различала шепот из этой щелки. Как будто в этих домах только и ждали, что она вот-вот постучит и войдет, и ей можно будет предложить кофе с печеньем.

Очень странно было снова оказаться здесь. С высоко поднятой головой и с открытым лицом идти по улицам и переулкам, по которым раньше ей было позволено ходить только закутанной с головы до ног и ночью. А теперь на ней было узкое платье, зашнурованное до талии, которое в память о Генрихе все еще было черным, маленькая шляпа с широкими полями от солнца.

Ее внешность контрастировала с ее окружением, подчеркнутым постоянным присутствием вооруженного офицера.

Она чувствовала какое-то несоответствие. Как будто она стала инородным телом в переулках своей прежней жизни.

Это было странное возвращение.

Каждый вечер до темноты Эмили и дети обязаны были по предписанию адмирала возвращаться на борт «Адлера» и проводить ночь там. Только днем Эмили могла съезжать на берег и гулять там по улицам и переулкам, которые любила, и все-таки они уже не были такими, как прежде.

— Покажи нам дом, в котором ты раньше жила, — попросила Тони в один из таких дней.

— О, да, — ликуя воскликнула Роза. — Дом, о котором ты нам рассказывала! Где ты познакомилась с папой!

Эмили медлила. Именно эту часть города она в своих блужданиях сознательно избегала. Она страшилась того, что может найти там сегодня, а еще больше — воспоминаний о Генрихе.

— Прошу тебя, мама, — поддержал сестер Саид. — Мне тоже хотелось бы увидеть тот дом!

Она еще помнила дорогу и нашла бы дом даже во сне, хотя и сомневалась на каждом углу, не обманывает ли ее инстинкт. И вот она остановилась в каком-то переулке и с удивлением огляделась.

— Это должно быть здесь, — пробормотала она и принялась внимательно осматривать фасады зданий. — По крайней мере, вот эта часть. — Она указала на нижний этаж дома, откуда, с затаенным интересом поглядывая на необычное семейство, входили и выходили светлокожие белокурые мужчины в светлых костюмах и занзибарские посыльные.

— Самого верхнего этажа тогда не было. — С тяжелым сердцем Эмили обнаружила, что терраса на крыше, где она провела столько ночей — сначала в одиночестве и очень несчастная после продажи Бубубу; а потом — чудесных, наполненных сердечностью и любовью — с Генрихом, терраса эта вся была перестроена. Как будто судьба стремилась стереть все следы того, что тогда произошло и что вызвало такие непредсказуемые последствия. Все следы ее жизни, унесенные временем.

— А вот там, — голос ее дрожал, как и рука, которой она указывала на соседний дом, — видите окно? Там стоял ваш отец, когда я увидела его впервые. А потом он часто сидел вон там, на крыше.

«Добрый вечер, соседка!» — услышала она откуда-то издалека голос Генриха… Грусть и печаль наполнили ее душу. Прошлое представилось ей нереальным.

Неужели все так и было?..

Она помнила каждую мельчайшую подробность, каждый звук, каждый аромат, каждый взгляд. И все же все было как давний сон. Их жизнь в Гамбурге казалась ей более реальной, настоящей, понятной.

Дети почувствовали, как мать взбудоражена, и притихли, бросая на нее взгляды — то озабоченные, то полные любви и душевности. А когда они шли назад, каждый норовил обнять ее, коснуться незначительным ласковым жестом.

На своем старом доме Эмили заметила табличку: «Ханзинг и К°» — та самая фирма, на которую работал Генрих. Едва они свернули в следующий переулок, ведущий в центр города, ее испугал шепот:

— Т-сс! Биби Салме!

То был древний старичок с лицом, как сморщенный инжир. Он позвал их из приоткрытого входа во флигель. Широкая ухмылка на физиономии обнажила почти беззубый рот.

— Вы меня не узнаете, Биби Салме? Это же я, Салим!

— Салим, ну, конечно! — радостно вскрикнула Эмили, тут же вспомнив своего домашнего слугу, и подошла поближе.

— Как ты живешь? Давно ли работаешь здесь у…? — Она взглянула вверх. Лицо его хозяйки встало у нее перед глазами, лицо ее бывшей соседки, но имя ее она никак не могла припомнить. Это она когда-то рассказывала ей о слухах, ходивших по городу о ней и Генрихе, и советовала не забывать об осторожности, чтобы однажды не пришлось каяться.

Раскаяние? Нет. Только счастье. Безграничное счастье. Пусть потом пришли и горе, и страдание. Но никакого раскаяния. Ни единого мига.

— …у Захиры, да-да, у нее, — подтвердил, усердно кивая, Салим. — С тех пор как вы тогда уехали, Биби. Моя госпожа, — он понизил голос, — моя госпожа увидела, как вы шли сюда, и послала меня спросить, не пожелаете ли вы зайти к ней на кофе. Вы и ваши дети.

— Нам только что передали приглашение, — по-немецки обратилась Эмили к молодому офицеру, который сегодня сопровождал их, но держался от них поодаль, так что она временами даже забывала о его присутствии. — И я бы с удовольствием приняла его.

Офицер покраснел, размышляя, какой дать ответ. Он получил очень четкий приказ — не спускать глаз ни с нее, ни с детей. Но он прекрасно понимал, что как немецкого солдата и как мужчину его не допустят в женские покои этого дома.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Один час. Я подожду вас здесь.

Они вошли в дом, и Эмили предупредила детей, что надо снять уличную обувь и надеть стоящие у порога домашние туфли для гостей. Потом Салим повел их наверх.

— Салима! — с распростертыми объятиями кинулась к ним Захира, весьма располневшая. — Разве можно в это поверить? После стольких лет, благословлен будь Всевышний! Это твои дети? Красивых детей подарил тебе Аллах! — Вся троица удивленно молчала, пока она их трепала за щеки, и каждому достался щипок. — Садитесь, садитесь же! — радушно приглашала хозяйка, пододвигая к ним разномастные стулья, явно снесенные сюда из разных комнат, чтобы посетителям из Европы было удобно; Эмили и ее дочерям в корсетах и узких юбках стулья были как нельзя более кстати, они поблагодарили хозяйку за такое внимание. — У нас так много рассказывают о тебе, — начала Захира, когда принесли кофе с печеньем. — Но я хочу услышать все от тебя. Расскажи, как тебе там жилось?

Эмили описала ей жизнь в Гамбурге и в Берлине, а также в провинции, вскользь упомянув о том, что она вдова, и тут Захира сочувственно пожала ей руку. Говорить о своих разочарованиях в людях и материальных трудностях Эмили не сочла нужным. Лучше она расскажет Захире, какие смешные истории приключались с ней, как она билась с чужим языком, и какие недоразумения в самом начале возникали из-за незнания ею немецкого.

— Ну а теперь расскажи ты о себе, — закончила она свое жизнеописание. — Как живешь?

— Чудесно, чудесно, — отвечала Захира. — У меня шестеро детей, и я уже бабушка восьмерых внуков! — Ее взгляд упал на Саида. — Твой сын выглядит, как настоящий принц. В один прекрасный день он мог бы стать хорошим повелителем.

Саид сделал вид, будто не замечает, что стал темой для разговора, и целиком сосредоточил внимание на чашке с кофе.

Саид — султан Занзибара? Эмили задумчиво посмотрела на сына. Пока это были лишь слухи, которые бурно обсуждались в газетах, и ей казалось, что эта мысль не имеет под собой никаких оснований — все это не более чем газетная пачкотня. Однако здесь, на Занзибаре, подобную возможность считали вполне вероятной.

В то время как его сестры наперебой восхищались всем экзотическим, что они тут видели, и тем вниманием, какое окружало их мать, Саид, казалось, все больше замыкался в себе. У Эмили сложилось впечатление, что он очень много размышляет о том, что ежедневно видит вокруг, и, видимо, не в последнюю очередь — задумался о своем происхождении. Но в роли наследника своего деда Саида, дядьев Меджида и Баргаша — нет, в такой роли представить его себе она не могла. Конечно, его корни — благодаря ей — здесь, и арабское происхождение буквально написано на его лице. Но тем не менее Саид был абсолютно европейский мальчик.

— Занзибару нужен хороший правитель, знаешь ли, — продолжала Захира, быстро оглядываясь, словно боялась, что их подслушают, и перешла на шепот. — Баргаш ведет себя как маленький ребенок — впадает в злобу и ненависть, когда ему не удается настоять на своем. Он не то, что ваш добрый отец или мягкосердечный брат — даже по отношению к своей семье. По слухам, он отравил вашу сестру Холе, потому что та его не слушалась. А Хадуджи он послал в хадж в Мекку, и она не вернулась оттуда…

Если бы это не было так ужасно, Эмили горько бы посмеялась над столь жестокой иронией судьбы. Именно Хадуджи, некогда назначенная Меджидом ее тюремщицей, помогла сестре скрыться. И Эмили никак не могло утешить то, о чем еще поведала ей Захира: Меджид не казнил, как Эмили тогда опасалась, Хадуджи за ее помощь ей, и, вероятно, Аллах послал бы ей еще несколько лет жизни, но Баргаш не спустил ей ослушания и послал в роковую поездку.

Вне себя от гнева выслушала Эмили еще несколько подобных историй: Баргаш заковал в цепи и бросил в подземную тюрьму одного из их младших братьев только потому, что опасался — тот сторонник Халифы [14], первого его наследника на трон Занзибара и, по мнению Баргаша, готовящего мятеж против него, — так, как он сам почти двадцать лет назад выступил против Меджида. А одну из своих наложниц, прекрасную черкешенку, вежливо ответившую из окна на поклон какого-то португальского матроса — как это исстари было заведено на Занзибаре — он безжалостно наказал кнутом собственноручно, и она умерла.

Все больше и больше охватывало Эмили отчуждение — по мере того как Захира рассказывала ей о жестокостях Баргаша, а их было не перечесть. Несмотря на то, что историй о деспотичных правителях она наслышалась в детстве и юности предостаточно и даже сама была участницей неудачного мятежа Баргаша, рассказы эти показались ей очень странными. Они напомнили ей восточные сказки, которые она брала в руки в Германии, когда тоска по дому становилась невыносимой, — сказки о коварных визирях и умных халифах, о бессердечных султанах и прекрасных рабынях. Теперь все это было частью ее прошлой жизни…

Было замечательно повидать Захиру, но Эмили испустила тайный вздох облегчения, когда отпущенное им для визита время прошло.

Пока Тони и Роза обменивались впечатлениями от посещения арабского дома, а Саид изредка вставлял замечания, Эмили молча шла рядом.

Офицер заметно обрадовался, когда они появились живыми и невредимыми, и настоятельно просил ее ради Бога ничего не говорить адмиралу, что на час он оставил их без охраны. С отсутствующим видом она кивнула ему.

Она отметила про себя, что в городе построено много новых зданий, а некоторые из старых — покрашены. Однако от ее взгляда не укрылось и другое: немало домов стояли полуразрушенными, на фасадах их солнце, ветер и тропические дожди проделали немалые дыры. В отношении некоторых из домов сама собой приходила мысль, что они, кажется, вот-вот разлетятся при очередном хлопке дверью. Она увидела кучи обломков и настоящие руины, мимо которых все проходили, словно не замечая их, никто не позаботился о том, чтобы хотя бы их разобрать. Между камнями росли трава и сорняки. Деревья корнями взрывали землю, прорастали сквозь мощеные дороги и подбирались к фундаменту домов. Кругом валялись остатки еды, покрытые черно-серой плесенью, вонь стояла ужасная. Тут и там ржавели жестянки, в вонючих лужах догнивали останки животных.