Мимолетного взгляда на подсвечник, который она держала в руках, было достаточно, чтобы понять, что Диксон прав. Свеча в нем более чем наполовину сгорела. Джоанна кивнула.

– Вот, возьмите мою, – сказал Диксон, одной рукой забирая ее подсвечник, а другой передавая свой. Никаких вопросов или возражений. – Фонарь у боковой двери уже зажжен, возле нее на вешалке вы найдете плащ, – продолжил лакей. – Он немного великоват вам, но зато сможете закутаться и будет не холодно. Я бы проводил вас до часовни, но вы сами сказали, что кто-то должен присмотреть за его маленькой светлостью.

– Спасибо, – с трудом произнесла растроганная Джоанна, борясь с подступившими к горлу слезами благодарности. – Вы очень добры. Вы всегда были добры ко мне.

Диксон еле заметно улыбнулся.

– Это не я добр, контесса. Да поможет вам Бог в ваших намерениях. А я желаю вам возвратиться с облегченным сердцем.

Он спокойно повернулся и, не торопясь, пошел в сторону детской.

Джоанна прикрыла глаза руками, утирая все-таки выступившие слезы, и поспешила к лестнице, благодаря Бога за то, что в созданном им мире даже незнакомые люди готовы проявлять доброту. Впрочем, Диксона уже вряд ли стоит считать незнакомым. Они мало знают друг друга, но он настоящий друг, хоть и называет ее «контесса». Интересно, что это почти ненавистное ей обращение в устах Диксона совершенно не казалось неприятным. Он ухитрялся произносить его ласково и с глубокой симпатией.

Путь к часовне ей был уже хорошо знаком. Она шла, совершенно не боясь. Джоанна не отличалась чрезмерной нервозностью и, в отличие от друга Гая Ламбкина, не очень верила в возможность встречи с призраком, по крайней мере это ее не пугало.

Джоанна всегда считала, что если какой-нибудь призрак сочтет ее достойной его появления и захочет о чем-то сообщить, то и она должна проявить к нему самый искренний интерес.

Маленькая часовня начала постепенно вырисовываться из темноты. Массивные светло-коричневые камни сейчас были совершенно черными и какими-то строго-молчаливыми. Было очень тихо. В непроницаемой тишине Джоанна слышала только собственное дыхание, которое казалось неправдоподобно громким.

Она подошла к двери и потянула за массивную ручку. Дверь открылась легко и беззвучно. Прежде чем войти, Джоанна опустилась на колени и ненадолго прикоснулась к плите, на которой были выбиты имя, дата рождения и дата смерти Лидии. Джоанне всегда было как-то не по себе возле этой плиты из холодного камня, под которой лежала ее любимая кузина.

Встав, Джоанна прошла в глубь часовни. Молиться о Лидии она предпочитала у алтаря. Почему-то казалось, что там даже в самый холодный день было тепло.

На алтаре, с которого кто-то позаботился этим утром снять белое покрывало, горела только одна свеча, стоящая в самом центре.

Джоанна быстро прошла в наос и опустилась на колени возле алтаря не столько для молитвы, сколько для того, чтобы упорядочить разрозненные мысли и чувства. Обхватив пальцами дерево алтарных перил, она опустила голову на руки.

Вера всегда была ей опорой на жизненном пути, особенно на самых трудных его отрезках. И сегодня она уже молилась за исцеление Майлза и умиротворение его души. Но сейчас Джоанна могла только поплакать – немного о себе, но прежде всего о Лидии.

– О, Боже, как же Ты мог? Как Ты мог? – бормотала она, всхлипывая. – Ты отдал Лидию этому кошмарному мужчине, заставив ее страдать и мучиться на протяжении всех лет после замужества, а затем таким ужасным образом забрал ее к Себе. Ты лишил ее маленького сына матери, Боже. Ведь этим Ты наказал и его. Я не понимаю, за что.

– Нам не дано понять промысел Божий, мое дитя, мы можем только принять Его и Его волю.

Джоанна вскинула голову и, чувствуя, как бешено заколотилось сердце, оглянулась по сторонам.

– Кто здесь? Кто вы?! – испуганно крикнула она.

У передней скамьи, наполовину скрытый тенью, стоял мужчина в сутане. Он протянул руки вперед и медленно двинулся в ее сторону. Мерцающий свет свечи осветил его, и Джоанна увидела очень доброе лицо. Но поражало не только это – оно было абсолютно умиротворенным и, казалось, само излучало мир и спокойствие.

Такое выражение лица она видела только у Марии – слепой женщины, которая на центральной площади Пезаро гадала на кусочках шелка. Джоанна любила Марию и знала ее много лет, но в последние месяцы совершенно о ней не вспоминала. Но почему-то при виде этого человека в памяти всплыл именно ее образ, хотя он занимался явно не гаданием.

– Не бойся, дитя мое. Я не причиню тебе вреда. Мы оба здесь этим ранним утром для того, чтобы послужить Богу.

Джоанна вздрогнула, но заставила себя успокоиться.

– Простите меня. Я просто не ожидала, что тут может быть еще кто-то.

– А вас что заставило сюда прийти? Не многие приходят на всенощное бдение в заброшенные часовни и встречают в них рассвет в день рождения Христа. Обычно это делается в больших известных храмах. – Он подошел ближе. – Скажи мне, почему ты пришла сюда? Ты явно чем-то сильно огорчена, и, возможно, я смогу тебе помочь.

– Я… Я даже не знаю, как вас зовут, – сказала Джоанна и тут же подумала, что общепринятое требование представиться в этой обстановке прозвучало ужасно глупо.

Собеседник мягко усмехнулся.

– Если это имеет значение, то, пожалуйста, называйте меня Майклом, братом Майклом. Не возражаете, если я опущусь на колени рядом с вами?

– Я буду только рада, – ответила она, подвинувшись. – Меня зовут Джоанна.

– Да… Вы, наверное, кузина, которая приехала из Италии. О, какие там прекрасные пьета[2]. Нигде больше нет ничего подобного. Я обожаю произведения ранних итальянских художников. Таких в наше время, к сожалению, не создают. Впрочем, я даже не могу представить, что могло бы сравниться с Сикстинской капеллой.

– Вы… Вы знаете Италию? Итальянское искусство?

– О, конечно, – сказал он, одарив ее теплой улыбкой. – А поскольку и вы тоже, давайте сейчас не будем тратить время на разговоры о его волшебной силе, которая очевидна нам обоим. Скажите, Джоанна, что заставило вас рыдать здесь в этот холодный предрассветный час?

Джоанна сжала ладони.

– Не знаю, смогу ли я точно объяснить.

– Вы упомянули Лидию, – сказал Майкл, молитвенно складывая руки. – Я знаю ее печальную историю. Это ее сын Майлз вызывает у вас такое сильное беспокойство?

– Да. Он еще совсем маленький, а уже так пострадал. Он даже перестал разговаривать. Мне очень хочется помочь ему. Я люблю его так, что, кажется, сильнее невозможно. Но этого, как выясняется, не достаточно.

– Да. Теперь я понимаю, что вас столь сильно тревожит. Должен сказать вам, я считаю, Майлзу очень повезло, что он встретил вас. Любовь лечит любые раны. Я в этом лично убедился, а еще я убедился в том, что ключом к излечению души очень часто является терпение.

Джоанна подняла на него затуманенный взор.

– Да. Действительно, терпение. Я забыла о нем в последние часы. Спасибо, что вы напомнили. Я… Я была совершенно выбита из колеи одним ужасным известием и, кажется, многое забыла.

– Вы не забыли ничего, что не сможете вспомнить, когда это потребуется. Веруйте, Джоанна, и верьте всем сердцем, что Господь никогда не оставляет человека, даже если тот отвернулся от Него. Его милосердие и всепрощение безграничны. – Майкл взял ее ледяную от холода руку и крепко сжал. – Я должен идти. Посещение этой часовни лишь одна из моих священнических обязанностей, которые я должен исполнить в ближайшие несколько дней. Призываю на вас Божье благословление, и да пребудет с вами мир во всех начинаниях. Помните, что любовь и терпение способны излечить многие душевные раны, и не только у детей.

Он улыбнулся ей кроткой улыбкой, излучающей такое тепло и милосердие, что вновь захотелось плакать.

– Спасибо, – произнесла она, проглатывая подступивший к горлу комок. – Я так рада, что встретила вас здесь.

– Я тоже, Джоанна. Уверен, мы встретимся снова.

Джоанна сидела неподвижно, пока звук его шагов по гравиевой дорожке не стих окончательно.

Она посмотрела на свои руки. Они почему-то подрагивали в такт ударам сердца. Неожиданно Джоанна почувствовала, что страшно устала и сможет впервые за многие годы уснуть глубоким сном, без тревожных сновидений.

Она направилась в сторону дома, но, сделав несколько шагов, обернулась и увидела, что робкий рассвет уже осветил часовню.


Не особенно отдохнувший, но гладко выбритый, подтянутый и вливший в себя такое количество кофе, которое помогло бы сохранить бодрость даже на всем пути в Индию, Гай вошел во двор конюшни.

– Счастливого Рождества, Тумсби! – поздравил он старого грума, приветствуя его кивком. – Как там Викар? Готов к серьезной пробежке?

– Конечно, милорд, – ответил грум, поднося ему поблескивающий золотым позументом камзол, с которого предварительно стряхнул щеткой невидимые пылинки. – Викар чувствует, что вы опять собрались в дорогу, и готов скакать столько, сколько понадобится. Вопрос в том, готовы ли вы, милорд. Вы выглядите немного усталым.

– Не беспокойся, Тумсби. Случалось, я бывал куда в худшем состоянии, а свежий воздух быстро прочистит мне голову.

Надевая камзол, на лицевой стороне которого было золотом вышито его имя, Гай вдруг увидел во дворе весело прыгающую и кувыркающуюся собаку.

– Послушай, это не щенок ли Чарлза Микфорда? Боско, кажется. Что он здесь делает? Убежал, что ли?

– Нет, милорд, – ответил Тумсби, проверяя подпругу. – Этот пес остался насовсем, да. Он – подарок вашему сыну на Рождество. Разве вы не знаете? Капитан уехал в Индию, и леди гувернантка взяла собаку для мальчика. Здесь он ждет своего парадного выхода и встречи с новым хозяином. И то и другое должно произойти сегодня.

Ошеломленный Гай покачал головой. Джоанна взяла собаку для Майлза? Вот это настоящий подарок для мальчика! Такой, о каком он сам мечтал в его возрасте. Живой, приглашающий поиграть друг – это не какой-нибудь ящик с бездушными игрушками. Майлзу нужно как можно чаще напоминать о существовании настоящей жизни, и Джоанна знает это.

Каждый раз, когда Гривзу казалось, что он начинает понимать смысл ее поступков, Джоанна будто нарочно делала что-то, что меняло его мнение. Эта женщина удивляла лорда как никто и никогда, и раздражала, пожалуй, так же. Впрочем, следует признать, что и он ее издергал до предела. Гай просто не мог вести себя с ней иначе и сам не понимал, почему. Но как бы то ни было, следовало признать, что его сыну повезло – лучшей гувернантки, чем Джоанна, найти было невозможно.

Гай поставил ногу в стремя и легко вскочил на коня.

– Что ж, приглядывай за Боско, он не должен бегать в главный дом, – сказал лорд, поворачивая Викара к воротам. – Да, и проследи, чтобы Билл Уиллоусби подготовил карету к двум часам. Хотелось бы прибыть в Лондон до темноты, если получится.

– Конечно. С Рождеством, милорд, да принесет оно вам мир и радость! – с придыханием крикнул Тумсби вслед пустившему в легкий галоп коня маркизу.


Майлз неуверенными шажками вышел из спальни, потирая кулачками глаза. Джоанна подвела его к столу.

– Взгляни-ка, милый, какой подарок оставил тебе папа, – сказала она, показывая на коробку, завернутую в цветную бумагу. – Посмотрим, что там внутри?

Мальчик кивнул. Однако взгляд его, как и обычно, остался безразлично-сонным.

Джоанна усадила Майлза на стул и подвинула поближе подарок. Он продолжал молча смотреть на него, не предпринимая никаких действий. Подождав несколько секунд, Джоанна сама начала разворачивать бумагу. Вскоре перед ними оказался довольно простой, немного помятый ящичек из жести, покрашенной в красный цвет. О содержимом внешний вид не давал ни малейшего представления.

– Что же там, как ты думаешь? – спросила Джоанна, приподнимая крышку и ожидая увидеть сладости или дежурные рождественские сувениры, не отражающие никаких чувств дарящего.

Однако в ящичке лежали заботливо обернутые папиросной бумагой игрушечные лошадки. Это были великолепно выполненные оловянные фигурки, с большой точностью отражающие пропорции, окрас и даже движения живых прототипов. Заметные то здесь, то там потертости говорили о том, что когда-то ими часто играли.

Джоанна достала лежащую сверху записку и прочитала вслух:

– «Дорогой Майлз, очень надеюсь, что с этими лошадками ты проведешь так же много счастливых часов, как в свое время я. Мой отец добавлял в эту коллекцию по одной фигурке каждый год. Я тоже буду так делать. Твой любящий папа желает тебе счастливого Рождества».

У растроганной Джоанны увлажнились глаза, и она поспешила проглотить подступивший к горлу комок.

Гай де Саллисс подарил сыну именно то, что было для него в детстве самым любимым и желанным. Хороша же она была, обвиняя его в грубости и бесчувственности по отношению к Майлзу. Разве может бесчувственный человек так заботиться о рождественском подарке для маленького мальчика, так серьезно задумываться о том, что могло бы действительно доставить удовольствие сыну? Он же и в детскую приходил за тем, чтобы вручить этот с такой любовью выбранный подарок. А что сделала она? Своим острым языком и поспешными суждениями обо всем фактически выпроводила лорда вон. Она вела себя как идиотка, в очередной раз! Джоанна с трудом сдержала стон.