Гай провел ладонью по ее щеке, нежно пощекотал пальцами шею и, взяв за подбородок, приподнял лицо.

– Джоанна, пожалуйста, успокойся, – прошептал он, – нельзя так расстраивать себя. Я понимаю, что происходит. Ты способна по-настоящему любить и не в состоянии понять, что другие люди, тем более самые дорогие тебе, не способны на такую же любовь и преданность.

Она вздрогнула всем телом.

– Это не они такие. Я сама виновата, – всхлипывая, произнесла она. – Они не виноваты в том, что я не такая, как они, и со мной слишком трудно. Я не знаю, как себя изменить и начать соблюдать принятые в обществе правила и условности, а самое главное, не хочу меняться. Лидия знала, что я такая. Наверное, это она и имела в виду, когда говорила обо мне такие вещи.

Джоанна сильнее прильнула щекой к плечу Гривза и обняла его, будто надеялась, что Гай облегчит ее состояние, приняв на себя боль и переживания.

– Если тебе легче думать так, то я больше не буду говорить на эту тему. Но позволь напомнить, я прожил с Лидией целых пять лет и ты не единственная, кого она очернила за это время. Подумай, Джо. Вспомни, какие ужасные вещи она писала тебе обо мне. Ведь ты этому верила.

Джоанна оторвалась от его плеча, и Гай посмотрел ей в глаза. Джоанне показалось, что он заглянул в самое сердце.

– Скажи мне, – мягко спросил Гривз, – ты и сейчас веришь в то, что она писала?

Джоанна медленно покачала головой. Она не умела лгать, тем более Гаю.

– Как я могу? – дрогнувшим голосом произнесла она. – Разве можно верить в это сейчас, после того, как я узнала, какой ты на самом деле?

– Спасибо, – сказал Гай, – вытирая слезы с ее щек. – Ты даже не представляешь, как важно для меня знать, что ты совсем не такая, как тебя описывала Лидия. Я измучил себя за последние недели, пытаясь отделить правду о тебе от вымысла.

– Но я во многом именно такая, – сказала Джоанна со вздохом. – То, что я упряма, это чистая правда. Как и то, что я не уделяю внимание вещам, которые другие считают крайне важными. Мне лучше всего жить так, чтобы я не могла затронуть душевные струны других людей. Такова моя натура – стоит открыть рот, и я неизбежно кого-нибудь огорчу.

Губы Гая расплылись в доброй улыбке.

– Это не так, совсем не так, милая. Вспомни, какой счастливой оказалась встреча с тобой для Майлза. После того, как ты появилась в его жизни, он стал совершенно другим мальчиком. А как ты описывала слуг… Возможно, я равнодушный человек, но отнюдь не глухой и не слепой. Даже за те несколько часов, которые я нахожусь здесь, я успел заметить, как изменилась обстановка. Вернулась атмосфера близости. Дом стал не просто зданием, а домом, нужным многим людям, как было во времена моего детства. И за эту метаморфозу я должен благодарить только тебя.

– Ты явно преувеличиваешь, – возразила Джоанна, слегка запинаясь. – Я ничего особенного здесь не сделала. Пару раз улыбнулась людям, поскольку мне самой было это приятно, вот и все. Я вообще не очень в ладу с формальностями, и все получилось само собой.

Гай хмыкнул.

– Милая моя девочка, может, ты и занималась домашним хозяйством ради собственного удовольствия, но, поверь мне, результаты на уровне чуда.

– Шелли оказалась очень талантливой девушкой, – сказала Джоанна, поднимая голову и ища глазами салфетку, чтобы вытереть лицо. – Пожалуйста, если не трудно, скажи сам миссис Кампьон, чтобы она перевела ее в горничные.

– Считай, что уже сказал, – заверил Гривз, вкладывая ей в ладонь носовой платок.

Джоанна дважды осмотрела его, желая убедиться, что этой не шейный платок, и успокоилась только тогда, когда увидела, что шея лорда выглядит столь же аккуратно, как и в начале обеда.

– Слава богу, тебе не пришлось жертвовать одеждой, как прошлый раз, когда я расплакалась при тебе, – сказала она.

Гай улыбнулся.

– Честно сказать, я не помню, чтобы раздевался. А что, надо было?

Джоанна покраснела.

– Я имела в виду твой шейный платок. Ты дал его мне в рождественский вечер. Кажется, мои рыдания на твоем плече уже превращаются в привычку. И то, что ты приходишь мне на помощь в таких случаях, тоже.

– Какая это помощь? – с чувством возразил он. – Лучше подумай о том, сколько раз ты мне помогала. Разве Майлз не лучшее и бесспорное тому подтверждение?

Лорд обнял ее за плечи, стараясь сжимать их не слишком сильно, затем поднялся и вернулся на свое место.

Когда он отошел, у Джоанны появилось ощущение пустоты, будто она вдруг потеряла что-то очень нужное. Даже мелькнула дурацкая мысль, что хорошо бы почаще впадать в истерику, чтобы Гай успокаивал ее, а она без опаски быть замеченной могла бы вдыхать его возбуждающий аромат и чувствовать прикосновения мускулистого тела.

Эта мысль породила другие. Более смутные, но приятные, они путались в голове и заставляли сильнее биться сердце.

Джоанна потерла правый висок и уставилась на стену напротив с таким вниманием, будто на ней были начертаны все главные тайны мира, а не висели две симпатичные картины Ван Дейка.

– Джоанна! Что еще случилось? У тебя вдруг стало такое лицо, будто ты почувствовала себя в чем-то виноватой. Не могу даже представить, из-за чего.

– Чувство вины здесь совершенно ни при чем. Просто неожиданно заболела голова, – сказала она явную неправду, нарушая тем самым достигнутую договоренность. Будь Джоанна сейчас до конца честна, она бы сказала, что хочет, чтобы Гай подошел и сжал ее в своих объятиях, чтобы сделал с ее истомившимся телом то, о чем женщине не принято просить мужчину. В общем, правды сказать она не могла.

Это смущало до такой степени, что она не знала, куда деть глаза, но точно знала, что на Гривза смотреть сейчас нельзя.

– Это я слишком сильно надавил на тебя своими вопросами, – сказал Гай, по лицу которого было видно, что он действительно считает себя виноватым. – Извини. Давай я провожу тебя наверх.

– Мне не нужны провожатые, – ответила Джоанна с легкой хрипотцой. Горло ее пересохло настолько, что она удивилась, что вообще может говорить. – Спасибо за заботу, но я немного устала. Мой день начинается рано.

Гай поднялся.

– Конечно, – сказал он, не стараясь скрыть огорчение. – Наши вечера должны начинаться пораньше. Завтра увидимся?

Она повернулась к нему.

– Вам всегда рады в детской. Если возникнет желание погулять с Майлзом и его пони – милости просим.

– Я подумаю, – ответил Гай и, поднеся к губам ее руку, нежно поцеловал кончики пальцев. – Спокойно ночи, Джоанна. Хорошего сна.

– И вам того же, – произнесла она дрогнувшим голосом и убрала руку. Пальцы подрагивали и, казалось, горели в том месте, к которому прикоснулись его губы.

К выходу Джоанна пошла так быстро, что споткнулась о край ковра и не упала только потому, что успела ухватиться за ручку двери. Однако она мгновенно выпрямилась, приняла, насколько это было возможно, горделивую осанку и покинула гостиную медленно и грациозно, хотя ее лицо горело от обиды и смущения.


Гай, наблюдавший за этим с истинным удовольствием, почти не дыша, вновь сел за стол. Джоанна. Он никогда не встречал подобных женщин и весьма сомневался, что во всем мире имеется еще хоть одна такая.

Если бы его попросили описать Джоанну, он наверняка бы впал в ступор. Разве можно описать, например, радугу? Можно, конечно, сказать, что радуга имеет форму полукруга и состоит из цветных полос, образованных капельками воды, в которых преломляется солнечный свет. Но разве эти слова могут передать ту радость и ощущение волшебства, которые мы испытываем, глядя на нее?

Вот такой радугой в его жизни и оказалась Джоанна. Сам не понимая почему, Гай испытывал трепет в ее присутствии. Поступки Джоанны были ожидаемы и в то же время непредсказуемы, как появление радуги, в ее характере было бесчисленное множество оттенков, но, как и в радуге, ни следа черного.

В отличие от Лидии, которой были свойственны резкие перепады настроения. Она могла быть теплой и яркой, как летний полдень, а уже через несколько минут напоминать черную зимнюю ночь, таящую в себе немало опасностей.

Эмоции Джоанны рождались в ее несомненно добром сердце. Она практически не скрывала их, но при общении всегда старалась соблюдать баланс, чтобы не обидеть других. Именно эта простота и тактичность сделали то, что не удавалось никому. После неудачной женитьбы на Лидии у Гая выработалась привычка сдерживать свои чувства, не поддаваться им. Душа как бы защищалась от всего, что могло бы вновь принести боль. От этого страдал и сам Гривз, и окружающие, но он ничего не мог поделать. Не мог, пока не приехала Джоанна, и все вдруг стало меняться само собой.

Гай обхватил руками опущенную голову. Похоже, он становится излишне сентиментальным, вот в чем дело. Просто у него был длинный и тяжелый день, а Джоанна сумела быть такой понимающей. Радуга? О чем, черт побери, он думает?

– Портвейна, милорд? Или лучше бренди? – предложил возникший у стола Диксон.

Гай поднял глаза и, пожалуй, впервые рассмотрел лакея. Это был мужчина лет тридцати с приятным лицом, тонкими губами и серыми добрыми глазами.

– Послушай, Диксон, – сказал Гай, подпирая щеку рукой, – ты ведь здесь уже больше года. Скажи, может, я каким-то образом лишаю тебя возможности жить нормальной жизнью вне этих стен?

– Нет, милорд, – ответил напрягшийся Диксон. – Я доволен своим положением. Очень доволен. Особенно с того времени, как приехала контесса.

– О! А не может ли быть, что контесса нравится тебе больше?

Склонивший в безупречном поклоне лакей напрягся еще больше, поразив Гая своей выправкой. Казалось, вот-вот – и он переломится надвое, особенно если учитывать нервное подрагивание его застывшей фигуры. А фигура у Диксона была весьма неплоха. Гай отметил это с некоторым раздражением. Интересно, заметила ли это Джоанна. Кажется, они очень дружны. Не слишком ли? С такой теплотой к слугам обычно не относятся.

– Я предан вам, милорд, – сказал Диксон. – Однако в мои обязанности входит и обслуживание ваших гостей, коль скоро они находятся под этой крышей.

Гай пристально посмотрел на него.

– Хорошо. Только уж постарайся не слишком переусердствовать.

По глазам Диксона было видно, насколько он изумлен.

– Я… Я… никогда, милорд, – выговорил он и, еще раз поклонившись, ушел, оставив Гая наедине с портвейном и размышлениями о том, почему сегодня все спешат покинуть комнату, в которой он находится.

14

Гай посмотрел в окно. Зарождающийся день обещал быть более приятным, чем его самочувствие после почти бессонной ночи, и он решил сделать то, что собирался, но не успел сделать вчера, – совершить верховую прогулку, которая всегда отлично прочищала голову.

Тумсби оседлал Викара без каких-либо комментариев, что вполне устраивало Гая. Старый грум уже давно научился улавливать настроение хозяина и точно знал, когда стоит помолчать. Это была одна из причин, по которой Гай, несмотря на преклонный возраст Тумсби, оставил его при должности, а не отправил на пенсию. Хотя решающим фактором, конечно же, было то, что Гай помнил Тумсби с рождения и очень любил его.

Вскочив в седло, он направил Викара в сторону восточных полей и пустил его в легкий галоп. Размеренная скачка успокаивала. Было приятно ощущать напряжение мышц, вдыхать холодный воздух раннего утра, чувствовать на лице бодрящее пощипывание мороза, прислушиваться к ритмичному хрусту мерзлой земли под копытами коня.

Мысли постепенно начали обретать стройность, тем более что требовалось следить за конем, который, радуясь давно не представлявшейся возможности размяться на просторе, самозабвенно скакал вперед, не очень заботясь о препятствиях.

Гай улыбнулся, подумав, что в этом Викар сейчас весьма напоминает своего хозяина. Вновь вспомнился вчерашний вечер и, конечно, Джоанна. Хотел он того или нет, мысли все равно возвращались к ней. Они не отпускали его, не позволяли спрятаться, размышляя о чем-нибудь другом. На этот раз припомнилась ее легкая улыбка и совсем не легкие для него слова, которые она сопровождала фразой: «Расскажете об этом когда-нибудь потом, когда будете больше мне доверять».

Когда он будет больше ей доверять… Если бы все было так просто. Есть воспоминания, которые лучше не тревожить, чтобы они не вырвались из могилы, в которую он и его друзья с таким трудом захоронили их, надеясь, что навсегда.

Гай очень хорошо понял это, борясь с воспоминаниями о Лидии. Рассказать о таких вещах все равно что сознательно пойти босиком по битому стеклу – много болезненных порезов и крови и никакого смысла.

Но Джоанна имела право знать правду о кузине, которую так сильно любила. Гай испытал угрызения совести за то, что так расстроил ее. Однако о том, что было потом, он жалеть не мог. Очевидно, ему доставляло необычайное удовольствие заботиться о Джоанне, прижимать ее к себе, чувствовать исходящий от нее аромат роз, смешанный с другими, присущими только ей запахами. А как приятно было, когда она доверчиво прижималась к нему, позволяла поглаживать нежную кожу и перебирать шелковистые волосы.