Джоанна потерлась лицом о мягкую теплую морду лошади, с удовольствием вдыхая ее приятный терпкий запах, затем утерла слезы попоной. Грубая ткань впитала их мгновенно. Как жаль, что нельзя так же легко избавиться и от слез, заливающих душу!

Неожиданно за ее спиной раздался тихий мягкий голос. Было странное ощущение, что звучит он откуда-то издалека и в то же время совсем рядом:

– Это произошло ранней осенью, хотя дни уже были холодными, ужасно холодными. Рота, которой я командовал, в течение нескольких суток шла ускоренным маршем, пытаясь побыстрее добраться до лагерей в Сьюдад-Родриго после катастрофы под Бургосом. Мы находились на самом фланге нашей армии, и поэтому рассчитывать на поддержку было бессмысленно. Мои люди смертельно устали.

Джоанна резко развернулась. Рука непроизвольно коснулась шеи, на которой в бешеном ритме пульсировала жилка. По спине пробежал холодок.

Гай стоял в нескольких футах от нее без пальто и сюртука, в одной рубашке. Его опущенная голова и вся поза говорили об ужасной усталости. Ей захотелось немедленно броситься к нему, успокоить и приласкать. Но Джоанна инстинктивно чувствовала, что сейчас следует оставаться на месте и, не перебивая, выслушать то, о чем он начал рассказывать. Она с силой ухватилась руками за дверцу стойла и застыла, ощущая на своей шее теплое дыхание Калли.

– Нас по пятам преследовала банда предателей-испанцев, сытых и обеспеченных всем необходимым французами. Они пытались отрезать нас от выхода из ущелья, по которому мы двигались. Туман… О боже, каким густым там был туман. Из-за тумана и непрестанного дождя мы почти ничего не видели ни сзади, ни впереди и часто не замечали нападавших исподтишка врагов. Почти половина моего отряда была зверски вырезана. Мне начало казаться, что и оставшихся не удастся спасти. Ведь впереди могли поджидать французы, которые бы с легкостью с нами покончили.

Джоанна не сводила глаз с его склоненной головы и опущенных плеч, пытаясь представить ужас, который сейчас вновь переживал Гай, и понимая, что не может этого сделать. Все в ней тянулось к нему, и она испытывала почти физическую боль от того, что должна сдерживать этот порыв. И в то же время Джоанна чувствовала облегчение. Ведь он сделал выбор и наконец решил прийти со своей болью к ней. Наконец!

«Благодарю тебя, Господи, благодарю за то, что Ты услышал мои молитвы!»

– Мои люди гибли под копытами лошадей, их закалывали штыками, расстреливали из-за камней, как беспомощных животных, не имеющих возможности защитить себя. Я был офицером, их командиром, они доверяли мне. А я завел их в ловушку! – Гривз с хрустом сжал кулак и поднес его ко рту. Пожалуй, еще никогда он не выглядел таким больным и потерянным. – Ехавший слева от меня знаменосец упал, пронзенный штыком. Он был со мной с самого начала кампании и погиб, спасая от смерти меня.

По телу Гая прошла судорога, и он наконец поднял голову, обведя стены конюшни взглядом, исполненным такой боли и тоски, что Джоанна была вынуждена со всей силой вцепиться в дверцу. Если бы не это усилие, она бы бросилась к лорду, упала в его объятия и… лишила возможности сделать то, ради чего он пришел. Нет, время поддержать и успокоить Гая еще не пришло. Сейчас ему необходимо вскрыть свою рану, как бы глубока она ни была и сколь бы болезненной ни оказалась эта операция.

– После гибели знаменосца я решил, что единственный способ спасти тех, кто остался от моей роты, – отвлекающий маневр. Я приказал Малколму Ламбкину, который был моим заместителем, выводить солдат из этого ада любыми способами, какие он посчитает подходящими, поскольку сам решил остаться. Помню, как он тогда помрачнел. Но Малколм храбрый малый и знал, что приказы следует выполнять. Как я потом узнал, ему это удалось. Остатки роты вышли, не потеряв более ни единого человека.

Джоанна сделала судорожный глоток. Ей было ужасно стыдно за свое отношение к Ламбкину. Теперь стало ясно, почему Гай так дорожил его дружбой.

– Затем я взял пятерых своих лучших бойцов, и мы пошли в атаку прямо по центру ущелья. Мы шли, не обращая ни на что внимания, и старались шуметь так, будто нас было раза в четыре больше. Противник растерялся, а я приказал солдатам разойтись и постараться самостоятельно спасти свои головы. Тогда я впервые за много дней порадовался дождю и туману. Сам я решил направиться прямо к проклятым французам. Расчет строился на том, что они потеряют еще какое-то время, разбираясь с вражеским офицером, который то ли по глупости, то ли из-за помутнения рассудка попал прямо к ним в руки, если, конечно, не решат сразу меня пристрелить. Они действительно возились со мной достаточно долго, чтобы мои люди успели скрыться.

Гай повернулся к Джоанне спиной и, нервно потирая руками шею, пошел к противоположной стене.

– Подробности того, что случилось потом, не столь важны. Достаточно сказать, что во вражеском лагере ко мне отнеслись совсем не так, как принято относиться к пленному офицеру, и даже не так, как человечек должен относиться к себе подобным.

Джоанна, не выдержав, сделала шаг вперед.

– Что ты имеешь в виду, Гай? Что они с тобой делали?

– Это на самом деле не так важно, честное слово. Физическая боль ничто по сравнению с болью, которую причиняет осознание того, что ты потерял половину доверенных тебе людей. Человеческое тело может выдержать самую ужасную пытку, Джоанна. В конце концов, любая пытка заканчивается, боль постепенно стихает и раны рубцуются. С раненой душой этого не происходит.

– Гай… Гай, дорогой, почему они так мучили тебя? Чего они от тебя добивались?

– Они всего лишь пытались узнать, где находятся другие роты нашего полка и на каком участке планируется наступление, но я не был расположен рассказывать им об этом. Не мог я и спокойно сносить столь плохое с собой обращение, поэтому решил бежать. По ходу дела пришлось сломать несколько шей, но побег удался.

Гай повернулся к Джоанне, однако по его глазам было видно, что мысленно он находится там, в прошлом, а лицо выражало такой гнев, что в первое мгновение Джоанна его не узнала. Она никак не выдала своего состояния, хотя даже пытаясь представить ужас, через который ему пришлось пройти, ощущала физическую боль в желудке.

– Меня ранили в ногу, когда я бежал, но рана была не столь серьезна, чтобы остановить меня. Я помню, как перебирался через холмы, покрытые грязью. Потом провал. Очнулся я в полевом госпитале, где провел два месяца, размышляя о том, какого черта судьба оставила меня в живых, если двадцать восемь из пятидесяти человек, за которых я отвечал, остались лежать в Богом забытой земле, умерев без особой на то необходимости ужасной смертью. – Гривз с силой прижал руки к лицу, но через мгновение резко их опустил. – Когда я оправился от раны и нескольких других болячек, оставшихся мне на память о визите к французам, меня, выразив благодарность за образцовое поведение на поле боя, отправили домой, в добрую старую Англию. О людях, которые лишились при этом жизни, никто даже не упомянул. Они оказались пешками в чьей-то шахматной партии. Зато меня наградили, будто я действительно совершил чудо.

Он наконец посмотрел прямо на нее. В его глазах читался вызов. Однако за этим вызовом угадывалась такая ужасная боль, что Джоанне стало трудно дышать.

– Это ты хотела услышать, не так ли? Теперь ты знаешь все, Джоанна. Осталось только решить, хочешь ли ты по-прежнему уехать. Уверен, что Диксон и Билл будут счастливы доставить тебя, куда ты пожелаешь, их поведение этим вечером – неоспоримое тому доказательство. Конечно, они будут скучать без тебя, также как и Мило, но вряд ли сильнее, чем я.

Джоанна не стала отвечать, просто шагнула к нему, взяла его руку в свои ладони и подняла к глазам. Рука была такая знакомая. Джоанна знала каждую косточку, которую можно нащупать через мягкую кожу, помнила, какими горячими могут быть прикосновения пальцев, какими нежными их подушечки. Разве можно отказаться от всего этого? Нет, не сейчас. Тем более не сейчас. А после того, как он открыл перед ней последнюю запертую дверь своей души, – никогда.

– Я не уеду туда, где не будет тебя, – сказала она, поднося его руку к губам и нежно ее целуя. – Я всегда буду возле тебя, моя любовь, всегда.

Его руки обвились вокруг нее с такой силой, что на мгновение потемнело в глазах.

– Джо, – простонал он. – О боже. Джо, прости меня.

– Простить тебя?

Джоанна прикоснулась к его лицу и замерла от удивления – щеки Гривза были влажными. Ранее ей и в голову не приходило, что Гай может плакать. В их тандеме это было исключительно ее занятием. Но эти слезы удивительным образом сделали его еще более близким, заставив сердце широко распахнуться ему навстречу.

– За что ты просишь у меня прощения? Думаю, что единственный, кто может и должен простить тебя, это ты сам, Гай. Ты не мог предвидеть, что твой отряд попадет в западню. Еще в меньшей степени ты виноват в том, что была такая погода, что среди испанцев оказались предатели и что французы бросят их именно туда, где пойдете вы. – Она прижалась щекой к его плечу и погладила рукой подрагивающую спину. – Пойми, ты не бог, чтобы осуждать себя за то, что не совершил чуда. Ты всего лишь простой смертный, только с повышенным чувством ответственности и крайне серьезно относящийся к своим обязанностям.

Гай не ответил. Он стоял, медленно качая головой, будто понимал справедливость услышанных слов, но не мог ее принять.

Джоанна сжала ладонями его заплаканное лицо и посмотрела прямо в глаза.

– Благодаря тебе спаслись те люди, которым ты приказал уйти. Ты рискнул своей жизнью, чтобы дать им шанс спастись. Не существует большего проявления любви и нет более высокой жертвы, чем эта. Если мне что и следует сделать, так это поблагодарить судьбу за то, что тебе удалось вернуться домой. – Она нежно поцеловала его мокрое от слез лицо, потом еще раз и еще… – Пожалуйста, любимый, позволь этому уйти из твоего сердца. Сейчас у тебя все хорошо – в доме, со мной, с твоим сыном. Это уже немало. Пусть прошлое уйдет, оставайся с нами, пожалуйста. Останешься?

Гай опустил все еще подрагивающую голову на ее плечо, и Джоанна вдруг вспомнила, как Гривз помог ей однажды, когда они уже были здесь вдвоем. Она взяла его за руку и повела в каморку Тумсби, где было тепло и сладко пахло сеном. Обвив руками его шею, Джоанна прижалась к нему, стараясь, чтобы их тела соприкасались каждой клеточкой. Объятия стали еще крепче. Она как бы закрывала Гая собой от внешнего мира, одновременно позволяя выплеснуть остатки чувства вины, мучавшей и отравлявшей его существование все последние годы.

Ее волосы, лицо и даже рука стали мокрыми от очищающих душу слез, сильное тело Гривза конвульсивно подрагивало. Но Джоанна все сильнее и сильнее прижимала его к себе. Сейчас она была для него спасительной гаванью, крепостью, в которой он так нуждался и которую до сих пор не имел. Джоанна любила Гая всей душой и надеялась, что ее любовь способна излечить его застарелую рану.

Конечно, она понимала, что даже с ее помощью он не сможет избавиться от воспоминаний о своих солдатах, погибших в той войне. Эта горькая память останется с ним навсегда, но в ее силах помочь ему думать о них как о неизбежной и ненапрасной жертве, такой же, на какую пошел он сам, чтобы спасти других. Главное, чтобы Гай делился с ней тем, что у него на душе, слушал ее. Вместе они смогут найти ответы на любые вопросы.

Сколько времени они простояли, обнявшись, Джоанна не знала. Она поначалу даже не поняла, что случилась, когда тело Гая вдруг перестало вздрагивать, а дыхание выровнялось. Первое, что пришло в голову – он уснул. Однако Гай поднял голову.

– Я так сильно люблю тебя, – прошептал он. – Но я не понимаю, как можешь любить меня ты, любить до такой степени, что готова связать со мной свою жизнь. Наверное, ты сошла с ума.

Джоанна разразилась смехом. Уж такого вывода она никак не ожидала.

– Я никогда не мыслила так здраво, как сейчас, – сказала она, успокоившись, и погладила его по щеке. – Просто я тебя люблю, и с этим уже ничего не поделаешь. Ты стал для меня всем, Гай.

Он взял ее лицо в свои ладони, притянул поближе и поцеловал – сначала лишь слегка прикоснувшись, затем сильнее, еще и еще раз. Язык раздвинул губы и проник внутрь, слившись в диком танце с ее языком.

– Джо, – пробормотал Гай. Его руки заметались вверх и вниз по ее спине, ягодицам, округлости бедер. Подушечками пальцев он в ведомом только ему ритме нежно надавливал на сосок и отпускал, заставив его налиться соком и затвердеть, а Джоанну – застонать от удовольствия. – Я хочу тебя, любовь моя, – прошептал Гривз. – Хочу прямо сейчас!

– Гай… О-о… Гай… – бессвязно бормотала Джоанна, все теснее прижимаясь к нему бедрами и уже чувствуя низом живота его напрягшееся естество. Где-то внутри быстрым импульсом прокатилась теплая волна, и между ног стало влажно от желания.

Она быстрыми лихорадочными движениями расстегнула пуговицы и стащила вниз брюки. Руки сами нашли возбужденное естество, погладив его бархатистую кожу. Джоанна почувствовала, как плоть задрожала в ее ладони. Гай задрал вверх подол ее платья. Его пальцы, мгновенно оказавшиеся там, где сейчас сосредоточились все ее желания, заскользили по необыкновенно чувствительному бугорку.