Сразу после Рождества началась учеба. Это была уже не начальная школа с водителем автобуса в качестве учителя. Это была высшая школа, с такими предметами: прошлое Америки, настоящее Америки, американский образ жизни, американский образ мышления. И учительницей была Бетти. Скоро мы стали хорошими подругами. Основываясь на том, что я говорила ей своим хромающим английским, она сделала наблюдение, от которого волосы дыбом вставали, что я пребывала в мире, в котором деньгам и всему, что за этим стояло, не было места. Своим острым американским глазом Бетти подметила, что мы были свежевылупившимися цыплятами, причем яичные скорлупки еще оставались на нас: скорлупки европейского мышления и верования. Так как пользы от них не было, она решила, что с этим надо что-то делать. Прежде всего она принялась за мой английский, в котором еще чувствовались сильные следы моих первых двух учителей: доктора Джонсона и водителя.

— Бетти, кто эти два чучела вон там? — спросила я самым первым утром, указывая на двух величавых джентльменов.

— Но… Мария! Ты не должна говорить так. Это очень скверный английский.

Ах, мне было жаль, но я точно помнила, что доктор Джонсон говорил мне, что «чучело» — синоним слова «джентльмен».

— И никогда не говори «О'кей». Это вульгарно.

— О'кей, Бетти, — сказала я.

— Но, Мария — это очень вульгарно.

Как часто ей было нужно повторять это?

Но это была лишь часть моего образования, второстепенная часть. Чтобы в конечном счете превратить меня в достойную горожанку, ей пришлось сделать из меня человека, «осознающего деньги».

Она отчаянно пыталась объяснить мне:

— Вы больше не богаты, Мария. Вы бедны теперь, как ты не видишь, — бедны.

Какая грустная правда, и как жестоко заявлять об этом так громко! И, еще раз процитировав доктора Джонсона — «если я никогда тебя не увижу, это очень скоро», — я убежала в свою комнату и заплакала над своей судьбой настоящими слезами — эти американцы были такими безчувственными и бессердечными, не понимали нас и никогда не смогут понять, как это ужасно! Бетти с ее простым, крепким складом ума никогда не смогла бы даже подумать о том, как каждый раз сжималось мое сердце при слове «бедные».

Еще одну вещь мы должны были усвоить с самого начала: что никакая работа, пока она прилична, не может никого опозорить. Мы все еще были по-европейски предубеждены, что не хотим, чтобы нас застали за физическим трудом. Если приходили гости, а мы были заняты на кухне, в кладовке или в подвале, мы выходили через заднюю дверь и возвращались парадным входом, чтобы не выдать секрет, что мы работали. Какое счастье, однако, что у нас совсем не было денег, и мы должны были просто плыть по течению. Я помню ужасное количество бедняг-эмигрантов, которых мы случайно встречали в Нью-Йорке. Какой-нибудь такой эмигрант в Европе был директором, или инспектором, или профессором и теперь, конечно, ожидал «руководящего положения» для себя. Он привез с собой немного денег, слишком много, чтобы умереть с ними, но слишком мало, чтобы прожить на них. Но, к несчастью, это удерживало его от того, чтобы начать все снова, с самого начала. Так они и жили — съежившись в жалких квартирках, голодные и холодные, но все еще нося старые меховые пальто и кожаные перчатки и теряя драгоценное время, ожидая этого «руководящего положения», которое могло никогда к ним не прийти. Эта беда миновала нас. Нам пришлось познать трудный путь, и это одно из того, за что мы сейчас больше всего благодарны. Сейчас, когда мы катим на разбрасывающей навоз машине по нашей ферме и видим подъезжающий с какой-то нежданной компанией щегольский кадиллак, мы лишь машем им и кричим:

— Сейчас мы будем с вами! — без малейшей тени смущения.

Но в то утро в Мерион было не так. За день до этого мы были приглашены на обед в дом друзей, и мой сосед слева был крайне симпатичным молодым человеком в вечерних одеяниях. На следующее утро приехал нагруженный грузовик с углем, и кто может описать мой ужас, когда мой элегантный молодой человек, весь черный, начал сгребать уголь в подвал. Я была смущена и благоразумно смотрела в сторону, чтобы не смущать его.

— Доброе утро, баронесса. Вы меня не помните? — кричал он сквозь громыхание угля. Да, он хотел заняться угольным бизнесом и начал с самых низов. Какой совершенно иной мир, но какой здравый!

Бетти обрадовалась, когда я однажды бодро заявила, что предпочла бы прогуляться в город (десять миль!), чтобы сэкономить деньги за проезд, и почти нежно стала предостерегать меня от излишней экономии, но была жестоко разочарована окончанием моего предложения: потому что я хотела купить цветную пленку.

— Но тебе это не по карману, Мария. Не забывай — вы бедны.

И тогда произошло нечто смешное. Ничуть не обиженная, я торжествующе посмотрела на нее и ласково сказала:

— Нет, мы не бедны. У нас просто нет денег.

Иоганнес со своими светлыми локонами был теперь очень сообразительным, он расхаживал вокруг вразвалку, как пингвин. Если я хотела сделать его цветные снимки в этом возрасте, нужно было делать это сейчас, не дожидаясь дня, когда у нас в банке могли появиться настоящие деньги. К этому времени Иоганнес мог уже быть в колледже. Я попыталась объяснить это Бетти, но безуспешно. Я думала, что если покажу ей свои цветные слайды, это может сделать мою позицию понятной, но…

— Мария, у тебя есть проектор и экран?

— Экран был, Бетти, а вот проектор, — и я загорелась желанием продемонстрировать то, что узнала совсем недавно, — проектор мы приобрели, и швейную машинку, и граммофон, и стиральную машину — без денег. Американский план покупать в рассрочку — это замечательно. Всего лишь пять долларов в месяц — только представь себе! Через три года они и в самом деле станут нашими.

Бетти разрывалась между чувством гордости за свою подающую надежды ученицу и досадой относительно проектора. Против швейной и стиральной машин она не возражала. Граммофон мне пришлось объяснить как совершенно необходимую вещь при нашем занятии. Мы были обязаны слушать другие хоры. Все так. Но проектор оставался больным местом.

Наша жизнь не позволяла много общаться с другими, но был узкий круг людей, с которыми мы любили проводить воскресенья и свободные вечера. И были Дринкеры через улицу. Ничто не могло доставить нам большего удовольствия, чем найти таких искренних любителей музыки. Восторженные слова Гарри: «Давайте сделаем это опять!» все еще звучали в наших ушах, и его светящаяся улыбка, когда бы мы ни исполняли для него какое-нибудь из своих новейших песнопений, заключала в себе одобрение.

Ничто не иллюстрирует лучше его неподдельную любовь к музыке, чем тот факт, что он выполнил, помимо других переводов, новые английские переводы полных вокальных циклов Иоганна Себастьяна Баха. Эти переводы являются более точным толкованием немецких оригиналов, особенно взятых из Священного Писания, и лучше поющимися.

Другим дорогим другом, с которым мы познакомились в те дни, была мадам Марион Фрешл, известная учительница вокала с прекрасным пониманием проблем голоса. В те критические моменты, которые бывают в жизни любого певца, она всегда со знанием дела приходила к нам на помощь.

И опять в это время удача сопутствовала нам — мы начали в содружестве с мисс Уликс Уильямсон, которая с этих пор умело держала в руках нашу рекламу.


Однажды утром, в начале мая, отец Вазнер заметил за завтраком:

— У нас нет в банке даже пятидесяти долларов.

До ближайшего концертного тура было еще четыре месяца, и одно было ясно: на пятьдесят долларов мы не сумеем протянуть до сентября. Состоялся семейный совет. Недавно мы видели на выставке в Пенсильвании голландские изделия ручной работы, довольно интересные, и обратили внимание, что они быстро продаются. Поскольку петь в этот момент было нечего и не для кого, единственным предложением, над которым мы могли поразмыслить, было: «Давайте тоже выставлять ручные работы».

Времена разных именин и дней рождений показали, что в нашей семье, кажется, был талант для выделки изделий ручной работы. Надо было узнать это. Следующие две недели мы посвятили очень сосредоточенной работе с кожей, глиной, деревом, линолеумом, краской и серебром. На одной из музыкальных вечеринок у Дринкеров мы познакомились с сестрами Смит, одна из которых была скульптором. Теперь Элеонора и Мэй стали очень преданными и увлеченными помощницами. Где достать материалы; где обжечь глину; как найти место для выставки; как ее разрекламировать — они помогали нам во всех этих чрезвычайно практических вопросах. Выставка оказалась такой успешной, с таким большим количеством приглашений приехать, что нам серьезно посоветовали повторить ее в Нью-Йорке.

Преподобная Мать из Равенхилла одолжила нам железнодорожный вагон, в котором вся «Выставка ручных работ семьи Трапп» приехала в Нью-Йорк. С детской мебелью, сделанной Георгом и очень удачно расписанной Мартиной, проявившей большое мастерство в крестьянском искусстве (она также была автором прелестных подносов, деревянных кубков и шкатулок), действительно художественной работы из глины Иоганны, очень оригинального ювелирного изделия Вернера, работы из кожи всех сортов, выполненной Гедвигой, резьбы по дереву Марии, покроев из линолеума Агаты, мы чувствовали себя обладателями необычной коллекции предметов для продажи. Руперт и я оказались неквалифицированными личностями. Мы организовали выставку.

Скоро приглашений у нас было больше, чем времени, чтобы исполнить их, и к сентябрю мы пришли уже без необходимости залезать в новые долги.

Теперь мы встали на верный путь. Мы узнали, что труд — каким бы он ни был — всегда уважаем и делает тебя свободным. Мы поняли, что до тех пор, пока ты проявляешь волю к работе, Америка — страна неограниченных возможностей. И лишь от тебя зависит, как ты их используешь. Мы узнали также, что единственный путь, чтобы стать американцем, частицей этой нации пионеров, — быть пионером самому.

Глава X

МУХА

Настал сентябрь, и однажды напротив дома на Мерион Роуд остановился большой автобус. На этот раз он был красный — новейший тип, с мотором сзади. Все тот же водитель опять был здесь, наш старый знакомый, и мы стали садиться. К его великой радости, мы решили взять Иоганнеса с собой. Он нежно любил детей и даже приспособил автобус для него.

Танте Лене и Марта должны были остаться с маленькими девочками. Марта была школьной подругой пашей Марии из Зальцбурга. Она была с нами в Швеции в качестве сиделки, чтобы позаботиться о маленьком Иоганнесе во время наших длительных репетиций. Когда началась война, она не могла вернуться домой и вместе с нами поехала в Америку.

К этому времени мы узнали, что о школе можно позаботиться и дома, но мы все еще думали, что обязательно должен быть именно дом. Позже мы разобрались, что это прекрасно можно сделать и на колесах.

Другу нашей семьи было предложено отправиться с нами и помочь нам позаботиться об Иоганнесе, пока мы репетируем и во время концертов.

Как разительно отличалось это прощание от прощаний других лет! В первый раз нам пришлось тащить с собой все наше имущество и отдать детей в чужую школу-интернат. На второй год мы смогли оставить их в доме друзей, и в углу их чердака сложить часть наших вещей. На этот раз, однако, мы оставляли их в своем собственном доме, окруженными друзьями, которые должны были присмотреть за ними и за вещами. Медленно, постепенно дерево с десятью ветвями, которое вырвали с корнем и перевезли через океан в новую почву, начинало опять пускать корни. Это всегда эксперимент — пересаживать взрослое дерево. Никто не знает, приживутся ли корни в чужой почве. Но какое облегчение, когда они демонстрируют, что прижились!

После слезного прощания мы сначала отправились в Нью-Йорк — конечно же, отель «Веллингтон!» В этом году ковры были красные, а униформа — яркого лягушачье-зеленого цвета. На следующий день мы давали концерт в Нью-Йоркском колледже, на котором должен был присутствовать мистер Шенг. Это был первый концерт под его руководством и первый в поездке, включавшей шестьдесят пять концертов, которая должна была помотать нас от побережья к побережью. Какой важный и волнующий момент!

Ф. К. Шенг больше не был чужим для нас. Мы несколько раз приходили к нему в офис, и он также приезжал навестить нас в Мерион. Из своего богатого опыта концертного бизнеса он дал нам весьма ценный совет по поводу новой программы. Она должна была включать в себя что-то, понятное каждому — домохозяйке из Мичигана, фермеру из Канзаса, хозяину ранчо с Запада — также хорошо, как и знатоку музыки. В прошлом наши программы были в основном на латинском и на немецком. Теперь мы добавили английские номера. И среди старинных американских народных песен мы обнаружили скрытые сокровища. Наша программа состояла теперь из пяти частей: первая — церковная музыка, выбранная у композиторов XVI и XVII веков; вторая — музыка, исполняемая на старинных инструментах: рекордерах, виоле да гамба, спинете; третья — мадригалы и баллады; четвертая — австрийские народные пески и горные зовы; пятая — английские и американские народные песни.