На следующий день я вернулась на аукцион с пятью долларами в кармане. Очень скоро я была охвачена лихорадкой, которая появляется, когда смотришь торги. Аукционистом был высокий молодой мужчина по имени Билл. Его звучный голос очаровывал публику. Этот голос имел множество оттенков. Он мог звучать сухо, сочувственно, мог обращаться с просьбой, мог быть оскорбленным: «Как, только четыре доллара за это мягкое кресло? Это же стыд!» И будьте уверены, он доводил кого-нибудь таким образом до 4,5 долларов. Он мог звучать укоризненно, а потом опускаться до шепота, как было сейчас: «Этот буфет, настоящее грушевое дерево, четыре доллара. Никто не даст больше? Никто не даст больше четырех долларов за это замечательное произведение великого мастерства? Леди и джентльмены, если вы пойдете на склад лесоматериалов, одни доски обойдутся вам в три раза дороже! Кто даст больше?» «Я», — излишне громко сказала я, и когда все обернулись ко мне, захотела оказаться внутри этого буфета.

Доброжелательный взгляд Билла впился в меня и возглас «Пять долларов, продано!» сделал меня обладательницей буфета из настоящего грушевого дерева.

Это была первая из многих последовавших потом сред. Билл, понявший по моему имени, что я была эмигранткой, у которой не было ни стола, ни кресла, помогал мне всеми регистрами своего органоподобного голоса. По-видимому, я была единственным эмигрантом. Моими конкурентами на торгах преимущественно были торговцы подержанными вещами, и каким-то образом я добилась преимущества над профессионалами. Когда я, очень робко вначале, показывала, поднимая руку, что мне пришлась по сердцу какая-то кровать, софа, кресло, стол, ковер и так далее, голос Билла медленно опускался до презрительной интонации: «А это, леди и джентльмены, один из тех предметов…»

«Один из тех предметов», казалось, означало: «тот, кто заберет домой этот утиль, — законченный дурак», и никто не хотел проявлять такой недостаток проницательности. Почти неизменно я получала предмет моих желаний за весьма умеренную цену, всегда ниже десяти долларов. Другие люди ходили на скачки, на футбол, или на симфонические концерты по пятницам. Я же отправлялась в магазин Фримэна, первый этаж которого был небом дешевых сделок. Скоро наш дом на Мерион Роуд был набит так, что, не мог вмещать ничего больше. Это было еще до того, как мы купили ферму, и муж стал беспокоиться.

Когда вздохи семьи участились и стали громче, я решила приобрести сообщника, и после того, как однажды мне удалось заманить в магазин Фримэна отца Вазнера, тот немедленно покорился играм этого места. В тот раз мы приобрели, практически за бесценок, шесть старинных, вырезанных из дерева статуй Апостолов, пару больших хрустальных ваз и набор серебряных вилок.

Когда мы купили ферму, ситуация осложнилась, так как дом там был лишь вполовину дома в Мерион, и как нам было разместить там все эти вещи?

На ферме был большой коровник, и там мы собирались сделать временный склад мебели. Теперь мы упаковывали ее в большой фургон, предназначенный для Стоу. В эти дни мы упаковывали все с утра до ночи, прерываясь лишь на скоротечный обед. Готовить ужин нам никогда не приходилось, так как каждым вечером были прощальные вечеринки: в доме Смитов, Крофордов, в домах многих других друзей.

И, наконец, в доме Дринкеров. Вновь мы сидели вокруг большого стола в столовой. Гарри был на одном конце, Софи — на другом, я сидела рядом с ним, Георг и отец Вазнер — рядом с ней, вся семья расположилась между нами. А на столе стояла одна из тех огромных индеек, которую Гарри разрезал с такой изящностью, что наблюдать за ним было по крайней мере так же приятно, как и есть индейку. Вновь мы сидели вокруг камина в большой музыкальной комнате и пели. На этот раз не было никаких «давайте еще раз это сделаем». Мы хотели спеть по одному разу каждое произведение, которое когда-либо пели вместе, а это был длинный список. Опять вошла Эмили с элем, пивом и бисквитами на подносе. Сложилась неловкая ситуация, которая неизменно возникает, когда ваши сердца переполнены чувствами, которые нельзя выразить словами. Мы были очень благодарны Дринкерам за их доверие, за все их усилия. И Дринкеры, чувствовали мы, радовались, что мы теперь встали на ноги, и мы знали, что им не хотелось терять нас — своих соседей через улицу. Была ранняя весна в Пенсильвании, кругом цвели цветы, на деревьях распускались почки, и малиновки, толстые как утки, возились со своими гнездами.

— Весна — такое хорошее время, чтобы начинать что-то новое, — сказала Софи.

Потом мы еще раз собрались вокруг отца Вазнера и спели хорал «Благодарения» Баха. Его мы пели без Дринкеров, мы пели для них.

Когда я переходила улицу, глядя на луну, ярко светившую в безоблачном небе, не могла удержаться, чтобы не подумать:

«Даже если бы Гарри и Софи не верили бы так буквально, как мы, как порадовались бы они однажды, когда Господь сказал бы им: „Я был чужим, и вы приняли Меня в себя. До тех пор, пока вы будете делать это для одного из этих Моих меньших братьев, вы будете делать это для Меня. Пойдемте, войдем в царство вечной радости!“»

Глава XIV

НОВЫЙ ДОМ

На следующий день рано утром мы уехали в Вермонт — домой. К северу от Ратленда пошел снег. Когда мы миновали Берлингтон и поднялись в горы, его стало намного больше. Достигнув Стоу, мы попали в настоящую снежную бурю.

Темный пол в общей комнате нашего дома был частично покрыт тонким слоем снега («как сахар на пирожном», — отметил Иоганнес), так как окна и двери не закрывались плотно.

— Это очень хорошо для уборки, — воскликнула Гедвига, беря метлу и демонстрируя, как удобно подметать пыль таким способом.

Мужчина, вместе со своей семьей живший на нижней ферме, которую мы тоже купили, остался там и теперь был нашим арендатором. Он помогал грузчикам, когда они появились с мебелью. Все, что нам нужно было сделать — поставить достаточное количество кроватей на первую ночь. Пока Георг спустился в маленький подвал, чтобы разжечь огонь в одноканальной воздушной печи, мы сновали в сарай и из него с частями кроватей, матрацами и подушками. Кровати были достаточно большими, дом — довольно маленьким. Иоганнес обнаружил заслонку в полу общей комнаты. Собрав все свое мужество, он дернул за цепь, которая открыла печь, и он уставился прямо в огонь. Когда он отпустил цепь, она громко звякнула. Какая очаровательная система отопления! Совсем не такая глупая и невидимая, как в городском доме. Вошла Мартина с зажженной керосиновой лампой. Мои восторженные восклицания о том, как уютно это было, словно в прежние дни, не могли разрушить каменного молчания мужа. Бедный Георг! Он не видел во всем этом ничего романтичного. Я знала, что он искренне беспокоился об этом запущенном домике, который и в самом деле не мог подойти нам иначе, как на уик-энд, «уик-энд летом, с пикниками на открытом воздухе, я имею в виду», — говорил он. Сараи покоробились, мальчиков нет, и денег не слишком много, а до того, как мы сумеем что-либо построить, пройдет не менее полугода, где и сколько концертов мы сумеем дать без мальчиков — никто не знал. Этим первым вечером у нас был легкий ужин, с бумажными чашками и тарелками, которые мы потом сожгли в печи, пока Иоганнес тянул за цепь. После ужина раздался стук в дверь, и вошел наш арендатор.

— Живица приближается, — сказал Теофил, мы начали делать надрезы.

Мы посмотрели друг на друга, и наконец Георг спросил:

— Что приближается?

Теофилу пришлось объяснять новичкам все о кленовом сиропе и о том, как он делается. В Европе мы никогда не слышали об этом.

На следующее утро началось самое прекрасное время, которое мы провели в Америке, включая недели в «За Стоу»: наш первый сахарный сезон. Теофил и его старшие сыновья ездили на упряжке с баком для собирания живицы. Наши девочки помогали собирать ее, а Георгу Теофил показал слегка замысловатый процесс варения. Мы с Георгом были в сахарном доме, и нам это нравилось.

Стояло начало весны в Вермонте, вокруг еще лежало много снега, и лошадям приходилось пробивать себе путь по грудь в снегу, когда они выходили на сахарную дорогу. Но к полудню солнце становилось теплее. Оно растапливало крышу сахарного завода, и маленькие ручейки бежали повсюду вокруг сахарных кустов. Некоторые открытые места склонов уже совсем освободились от снега, и ранние весенние цветы уже поднимали свои изящные головки. В лесах были слышны первые птицы. Весна витала в воздухе и наполняла его новой энергией и радостным ожиданием. Поддерживание огня этими большими, тяжелыми дровами и возня с бидонами, заполненными кленовым сиропом, к вечеру наполняла болью наши спины, когда мы брели домой, жутко усталые, но удовлетворенные. Кленовый сироп был денежным урожаем. Это были первые деньги, которые мы заработали на ферме. Потом Георг считал галлоны [27] в бидонах, по мере того, как их количество в подвале росло. Их было уже больше ста, и каждый должен был принести 3,6 доллара. Я была очень счастлива, потому что занятие в гуще сахара держало его вне дома, вид которого являлся для него источником постоянного раздражения, а работа приводила его во все лучшее и лучшее расположение духа.

Снова настала холодная погода, первый период тепла закончился. Ужасная пурга постоянно держала нас дома. Теофил сказал нам, что сахарных дел не будет несколько дней. Когда мы все вместе одновременно находились дома, не нужно было обладать большой наблюдательностью, чтобы увидеть главное: он слишком мал для нас. В Стоу жил один архитектор, Альфред, с которым мы советовались о состоянии построек перед тем, как купить ферму. Он уверил нас, что они были в достаточно хорошем состоянии, чтобы удовлетворить наши личные нужды. Этот архитектор был для нас находкой, так как более половины своей жизни прожил в Европе, главным образом в наших австрийских Альпах, свободно говорил на немецком языке, и очень хорошо знал ту часть страны, откуда мы были родом. Очень скоро наши семьи стали в самых дружеских отношениях.

В тот день, когда на улице особенно сильно бушевала пурга, мы позвонили Альфреду по телефону. Хотя электрического света у нас не было, телефон, которым мы так давно не пользовались, имелся. Это был привинченный к стенке аппарат. Чтобы говорить в микрофон, нужно было встать на цыпочки, но все же это был телефон. Я подняла трубку, и каково же было мое удивление, когда чей-то голос произнес:

— И как, подошли дедушке новые зубы?

У меня не было раньше никакого представления об общей телефонной линии, я не знала, что происходило, и с испугом выслушала грустную историю о том, что новые зубы совсем не годились, и дедушка терял их все время. Наконец, я соединилась с Альфредом и сообщила ему, что наш дом немного маловат, и не мог ли он что-нибудь сделать для нас?

— О, это можно легко переделать, — услышала я его бодрый, успокаивающий голос. — Просто поднимите крышу и сделайте еще один этаж. У вас будет достаточно комнат.

Далее, он посоветовал нам повидать мистера Сирза — лучшего плотника в деревне. Мы позвонили мистеру Сирзу, который обещал прийти к нам, как только кончится пурга. Это случилось на следующий день. Мы объяснили мистеру Сирзу свою потребность, рассказали о совете Альфреда и спросили, не можем ли мы начать прямо сейчас. Он выглядел несколько неуверенно, так как погода все еще была очень холодной, но, увидев наши молящие глаза, сдался, и в полдень этого дня мы уже начали вскрывать крышу.

Георг, Мария и Гедвига с головой погрузились в плотницкую работу, и скоро большая часть крыши была удалена, и вырисовались слабые контуры новой конструкции. На четвертый день опять разразилась снежная буря, заставившая мистера Сирза остаться дома. В полдень мы все сидели на кухне, расположенной в пристройке, и обедали, когда вдруг услышали ужасающий грохот. Мы вскочили и, открыв дверь в общую комнату, ступили в открытое пространство. Большая часть дома рухнула. Все обвалилось — вплоть до трубы камина — прямо на подвал. Несколько полуобвалившихся стен еще стояли, но крыша полностью рухнула. И словно это была именно та цель, которую пурга стремилась достигнуть, она почти стихла, покрыв предварительно все развалины тонким слоем нового снега. В этот момент зазвонил телефон. Я вышла под открытое небо. Телефон все еще висел на оставшейся части стены. Бодрый голос Альфреда интересовался, как обстояли дела.

— Я хотел сказать, не открывайте сразу слишком большой участок крыши, — предупредил он. — В ненастный день это может оказаться не слишком хорошо.

— Это больше не будет нас беспокоить, Альфред, — сказала я.

— Ах, — казалось, он заулыбался, — поздравляю! Вы уже так далеко продвинулись? Это очень быстро.

— Почему бы тебе самому не приехать и не посмотреть, — сказала я и повесила трубку. Потом я позвонила мистеру Сирзу.