Кирилл Борджиа - 11 дней и ночей

– У тебя сегодня уже был кто-нибудь? – нарушил тишину вновь ставший спокойным голос Баковского.

– Нет, – не оглядываясь, ответила Стефания. – Ты будешь первым.

– А ты этого хочешь?

Подушечка большого пальца уперлась в сморщенное колечко ануса.

– Да…

Стефания очень часто ловила себя на том, что бывает совершенно безразличной к совокуплению как таковому. Ей гораздо больше нравилось, когда мужчина терпеливо ласкает ее, не торопя и не принуждая как можно быстрее бросаться в любовную скачку. Таких партнеров она ценила. Потому еще, что их было катастрофически мало. Мужчина, даже оставаясь наедине с девушкой, даже перед самим собой постоянно хочет кому-то что-то доказать. Он зачастую действует убийственно примитивно, руководствуясь принципом «вошел – кончи». Если с этим возникают проблемы, задержки, он готов удариться в панику и клянет всех и вся. Мужчине, каким видела его Стефания, не всегда хватало женственности.

Сейчас, говоря «да», она знала, что не нарушит обычного ритуала. Баковский умел не спешить. Однажды поверив в себя, он не терял этой уверенности ни при каких обстоятельствах.

Действительно, первое, что она почувствовала, расслабившись и приготовившись принять его сзади, было горячее дыхание, ласковой волной обдавшее ее напряженные ягодицы.

Он с наслаждением целовал прохладную натянутость кожи, осторожно помогая себе языком.

Стефания заметила, как бедра ее сами собой начинают двигаться из стороны в сторону, не то уклоняясь от влажного языка, не то подставляя ему самые нежные уголки.

Она представляла, как выглядит со стороны их своеобразный дуэт: нагая девушка в туфельках на диване и полностью одетый мужчина, зарывшийся лицом между ее раздвинутых ягодиц. Блюстители морали не задумываясь назвали бы это извращением. На самом же деле, знала Стефания, эта игра была не более чем «изощрением» двух любящих друг друга людей. И даже работающая камера оказывалась здесь ни при чем…

– Возьми меня, – попросила Стефания, – Не нужно сдерживаться.

– Тебе будет приятно?

– Глупый… Да.

– Не холодно?

– Мне жарко. Давай…

Он долго возился сзади, расстегивая брюки. Нет, разумеется, он не стал раздеваться полностью. Да и к чему потчевать приятелей собственным рачоблачением? Наготы послушной девушки им будет вполне достаточно.

Когда он вошел в нее, больно, упруго и упоительно, она невольно задержала дыхание.

Всякий раз, когда Баковский брал ее таким вот образом, Стефании казалось, что он втыкает в нее какой-то неживой предмет, таким бесчувственно твердым был его сильный член. Других мужчин она ощущала, они проникали во влажный грот, еще не успев как следует напрячься, и только уже там, в мягких и теплых тисках, каменели и принимались медленно или же, наоборот, бешено двигаться, выскакивая, охая и снова нагнетая воздух извне.

Баковский был всегда, как эбонитовый прут, он никогда не терял голову и скользил по предоставленному в его полное распоряжение туннелю размеренно и даже с каким-то чувством собственного достоинства. Стефании ужасно нравилось это ощущение того, что ею наслаждаются.

Другие клиенты зачастую, хотя и отдавали должное ее незаурядной красоте, просто пользовались девушкой. Правда, Стефании это тоже нравилось.

Теперь, чувствуя внутри этот длинный, горячий и достаточно посторонний предмет, она была готова к тому, что закончится все так же, как и началось, – на том же месте, в той же позе. Едва ли сегодня, однажды разговевшись в нее, Баковский захочет повторить. Вот когда Стефания приезжала к нему домой и могла остаться до вечера, а то и на всю ночь, тогда Баковский имел возможность – и желание – взять ее сразу, как теперь, без особенных выдумок, просто для того, чтобы пережить считанные мгновения оргазма в покорном и нежно-теплом теле любимой женщины, и только потом, после отдыха или даже короткого сна, приступить к воплощению не требующих более никаких усилий фантазий. Ибо он знал, что Стефания не умеет кончать при обычном совокуплении. Как, собственно, и многим девушкам вообще, ей были необходимы для этого некоторые специальные возбудители.

Когда Баковский застонал, Стефания спохватилась. Она так задумалась, что не заметила, как он кончил. Первым ее порывом было успеть соскользнуть с древка до выплеска семени, но она опомнилась: под ней был диван, которому завтра предстояло украшать аж самую что ни на есть Национальную библиотеку, так что подозрительные пятна могли подорвать репутацию фирмы-поставщика. Подставить спину? Но где тогда искать душ?

Пока она решала, что и как, Баковский опустошился прямо в нее. Стефания даже растерялась. Обычно он всякий раз заранее спрашивал, можно или нельзя делать это сегодня, предоставляя ей брать всю ответственность на себя.

Он еще вздрогнул несколько раз и замер, продолжая прижиматься к прохладным ягодицам девушки влажным от напряжения животом.

Стефанией овладела приятная истома. Случившееся сделалось ей безразлично. Только где-то в глубине сознания работал медленный счетчик, анализировавший дни и циклы. Результат вырисовывался отрицательный. Стефания успокоилась.

На всякий случай прикрыв разгоряченную промежность ладонью, она встала с дивана. Так она некоторое время стояла и смотрела, как Баковский застегивает брюки. Заметив ее растерянность, он с благодарностью поцеловал девушку в губы. В ответ она обняла его свободной рукой и тихо шепнула, влюбленно заглядывая в глаза:

– Ты негодяй.

Она перевела взгляд вверх, на камеру.

Баковский вздрогнул и покраснел. Он никак не мог предположить, что Стефания с самого начала знала о ее существовании и тем не менее…

– Где я могу привести себя в порядок? – уже деловым тоном поинтересовалась она, переминаясь с ноги на ногу.

– Пойдем, я покажу.

И он повел ее, как маленькую девочку, в туалет. Там же он с ней и расплатился.

Забравшись в трусики и натянув через голову платье, Стефания невозмутимо проследовала из туалета мимо дивана, мимо кукол и беседки, за окнами которой четыре торса делали вид, будто увлечены игрой в карты, к выходу.

Проводив гостью, Баковский вздохнул, пригладил волосы и, весь сияя, вернулся к хохочущим дружкам.

На игровом столе уже лежали заготовленные купюры – плата за живой аттракцион. Ни в ком из присутствующих не чувствовалось сожаления по поводу случившегося.

Баковский сел за Стол, хмыкнул и сгреб деньги. Потом обвел веселым взором компанию и расхохотался.

– Сегодня я продемонстрировал вам самый легкий способ разбогатеть, господа. Благодарю за внимание.

– … говоришь, контора называется «Мотылек»?

Один из устремленных на него взглядов, как показалось Баковскому, посерьезнел и сделался задумчивым.

Это ему не понравилось, и он предложил вернуться к игре.

Малыш, ты была совершенно права.

Люди могут не видеться подолгу, но если при этом они находятся на досягаемом расстоянии друг от друга, тоска не чувствуется.

Но вот ты уехала за тридевять земель, и мне стало удивительно грустно, как не было уже давно. До сих пор я полагал, что утратил эту печальную способность, наличие которой указывает, однако, на то, что человек живет полноценной жизнью. Спасибо тебе, мой маленький.

Вероятно, ты переживаешь, не донимают ли меня телефонными звонками мои прежние поклонницы. Ведь ты знаешь, что сам я почти никогда никому не звоню. Конечно, мне звонили. И не раз. Но поверишь ли: я не испытывал ни малейшего желания куда-то ехать, с кем-то встречаться и… предавать тебя только для того, чтобы предаться острым ощущениям. Какая глупость! Ни одно ощущение не кажется мне теперь достойным этого.

Раньше я мог без малейших угрызений совести по очереди назначать свидания разным женщинам. Иногда даже подругам. Смею надеяться, что они были искренни в проявлении своих чувств ко мне. Меня же самого эти перипетии по большей части только забавляли. Та же однокомнатная квартира на окраине, те же стены, зеркала, та же ванная. И те же слова. Разные женщины вели себя одинаково. Это лишний раз доказывало условность происходящего.

С тобой все эти схожести и различия не имеют для меня ни малейшего значения. Их просто нет. Но есть ты, малыш. Дай Бог, чтобы у тебя все было хорошо.

Наверное, я доверчив. Мне всегда кажется, что люди относятся ко мне искренне. Такую же искренность я ищу и в себе. Это нелегко. Всегда проще жить, не снимая глянцевой маски отрешенности и благополучия. Увы, я знаю и таких людей. Они мне омерзительны.

Наша с тобой связь получается довольно странной, малыш. И виной тому известные тебе обстоятельства. Хочешь, я скажу честно? Я теряюсь. Иногда мне хочется все сломать, изменить, получить на тебя единоличное право. Но я не делаю этого. Едва ли мне достаточно твоего теплого шепота: «Я твоя, вся-вся твоя». Меня сдерживает racio, разум, рассудок. Только не подумай, что я скрываю за этими словами свой страх. Может быть, ты уже имела возможность убедиться в том, что я стараюсь не пасовать перед сложностями. И не сожалеть о содеянном.

С тобой мне всегда хочется быть нежным. Хочется баловать тебя, ласкать, позволять мелкие проказы. По-моему, ты с самого детства не была ничьей куклой. Ты слишком рано освободила родителей от их обязанностей по отношению к тебе. Я бы желал вернуть утраченное. Возвращайся поскорей.

Интересно, думаешь ли ты обо мне сейчас? Позвонишь ли завтра? Вероятно, мой голос прозвучит буднично. Не верь ему. Верь этим строкам, которые ты прочтешь много, много позже. Пусть это будет нашей маленькой тайной. Она – как поплавок, заброшенный в голубое озеро будущего. Мы плывем к ней, но когда достигнем – окажется ли она там, где мы ожидали? Да и и будем ли мы…

Радости тебе, малыш.

В двадцать три года Рич был девственником.

А самое ужасное – он до сих пор сам никак не мог понять, кто же его привлекает больше: девушки или юноши. С юношами он был верным другом, с девушками – милой подругой. При этом и тех, и других он жутко стеснялся. Зато и те, и другие любили его за открытую, добродушную внешность, большой рот, как у ребенка-губошлепа, полноватую, хотя и вполне подтянутую фигуру и слегка раскачивающуюся походку. Ростом он не выделялся ни в ту, ни в другую сторону, но вот силой обладал впечатляющей: как-никак три года честно прозанимался в атлетическом клубе.

В Нью-Йорк Рич приехал за два дня до описываемых событий.

Все получилось неуловимо быстро и совсем не так, как он того ожидал.

До сих пор Рич жил в Кливленде, штат Огайо, на берегу живописного озера Эри. Там он, собственно, и родился. Кем становятся люди, родившиеся в этом городе, известно всем – компьютерными гениями. Рич был отнюдь не против такой участи. Отец, портовый служащий, купил сыну компьютер, когда Рич еще только начинал ходить в школу. К пятому классу мальчуган уже вовсю торговал программами собственного производства. Среди его «заказчиков» оказалась даже местная телевизионная компания. Рич прославился, но не бросал любимое дело.

После школы он тихо и мирно поступил в специализированный колледж имени Рузвельта, в котором прошел полный курс компьютерных премудростей. По опыту старших товарищей он знал, что оставаться после учебы в Кливленде и пытаться найти работу по специальности – дохлый номер: все хорошие места уже поделены между специалистами классом ничуть не ниже тебя, а соглашаться на какие-то двадцать пять или тридцать тысяч в год не позволяют амбиции.

Добрые люди посоветовали читать газеты на предмет объявлений по найму. Ричу повезло, и, еще не успев окончательно распрощаться с колледжем, он списался с фирмой «Фараон» в Нью-Йорке, которая как раз нуждалась в квалифицированном программисте. И вот приглашение было получено, учеба осталась за плечами, и Рич, гордый тем, что так успешно начинается его взрослая жизнь, собрался в Нью-Джерси. Но тут ему предстояло решить одну немаловажную проблему: жилье. Фирма ответила на его запрос по этому поводу как-то уклончиво, и Рич решил на всякий случай позаботиться о себе сам. Так ничего и не придумав, он обратился за помощью к сестре, и та, поразмыслив на досуге, напомнила ему о некоем фотографе по имени Джеф Паркинс, прошлым летом навещавшем их с мужем в Кливленде. Джеф был другом Томми, то есть мужа, и провел у них в гостях две недели, за время которых они с Ричем неплохо подружились.

Джеф был постарше Рича года на три и отличался своеобразным поведением. Начать хотя бы с того, что фотографировал он исключительно животных и мужчин. В Рича он буквально влюбился, чем вызвал у последнего даже некоторые опасения. Вот и сестра, предлагая ему эту кандидатуру, предостерегла:

– Но только учти, что Джеф педик. Томми мне много про него рассказывал. Будь с ним поаккуратнее, хотя я сомневаюсь, чтобы для тебя он представлял опасность.